– Это сколько?
– Бля, – сказал Паша с отвращением. – Вы про деньги, что ли, опять? Да ну вас нахуй, ей-богу.
Он махнул рукой, подзывая официанта. Жалко было уходить, но что поделаешь.
– Окей, не деньги, – сказал Тобольков, явно сдерживаясь из последних сил. – Что тогда? Нормально скажи.
Паша поразглядывал его, понял, что тот правда не понимает, и, разом устав, пояснил:
– Инфа мне нужна. Вы мне рассказываете, что происходит, в подробностях. Я публикую. Поэтому я заинтересован в вас и буду прислушиваться. Это так работает.
– Да? – спросил Тобольков с иронией.
– Да. И всегда так работало. Пока вы СМИ не угробили нахрен.
– Я угробил? – уточнил Тобольков.
Паша пфекнул и отвлекся на расчеты с густо татуированным юным официантом. Тобольков сказал:
– Мне что-нибудь горячее безалкогольное принесите, пожалуйста.
– Как у молодого человека? – осведомился официант, который был моложе Паши, кажется, раза в полтора.
– Ничего, что ли? – спросил Тобольков.
Паша кивнул. Тобольков заказал то же, дождался, пока мальчонка удалится, и сказал:
– Ладно, какая нахер разница теперь-то. Основное ты знаешь, многое сам видел. Из деталей: Змей, судя по всему, прятался в здании несколько дней, если не неделю. Возможно, как Руслана… Да, в общем, сразу после этого пришел. Сперва в одном из свободных офисов на четвертом этаже, потом уже на вашем, в каморке с бумагами.
– В архиве?
– Да. Сменил замок и сидел там. Жрал, что в холодильниках по кабинетам натырил – и в бухгалтерии вашей сказали, и арендаторы с четвертого и второго, что немного еды пропало, но тогда внимания не обратили. Спал на стульях, там куча пластиковых была, ссал-срал в ведро, сверху бумагами забивал, чтобы не так воняло.
– А ведь воняло, – медленно сказал Паша, припоминая. – А я думал, канализация.
– Все думали. Один из очагов пожара там и устроил. Сперва очистителями всё залил, чтобы следы убрать, и там, и в твоем кабинете, потом поверху и еще в паре точек бумаг навалил и поджег. Рукописи хорошо горят, что бы там ни говорили.
– Следы, отпечатки, ДНК на говне там, не знаю, хоть что-то есть?
– Ищем. И его ищем.
– А где ищете?
– Везде.
– И так уже пятнадцать лет, – сказал Паша, понимая, что нарывается, но сил молчать не было.
Тобольков, покивав, отметил:
– Тебя же нашел. Его тоже найдем, если мешать не будут.
Паша показал, что вообще не мешает, не выдержал и спросил:
– А когда найдете, что будет?
– Всё нормально будет. Как надо.
Паша, подумав, сказал:
– Недавно мемасик проскочил, понравилось. «Папа, а если мы убьем всех плохих людей, останутся только хорошие? Нет, сынок, останутся только убийцы».
Тобольков кивнул и отвернулся.
Официант принес чай, осведомился у Паши, не желает ли чего-нибудь еще, принял отказ с явным сочувствием и удалился. Тобольков, отхлебнув, сказал:
– Нормально. Какие еще вопросы?
– Как и когда он свалил?
– Ну да. Видимо, когда дедок, ну, охранник ваш, почуял дым и побежал проверять. Ждал, видимо, на втором, когда дедок мимо проковылял, спокойно спустился и вышел. Дедка не тронул, спасибо и на том.
– И что, правда ни на одну камеру не попался?
– Проверяем. Но, похоже, схему знал, не попался. Это не то чтобы гостайна, в даркнете криптой платить не обязательно, и так найти можно и схемы, и какие работают – не работают. Но камер много, от всех не увернешься, так что дальше смотрим, по всему городу. Особенно на вокзалах и так далее.
Паша ждал. Тобольков, потерев лицо, добавил:
– Ну и ножками, конечно. Сами бегаем по всем вызовам. Участковые по ворам ходят. Нам, бляха, даже закладчики обязались помогать. Ну не сами, конечно, через третьи руки.
Рапорты закладывать будут, хотел сострить Паша, но сдержался. Силы опять кончились, а температура, кажется, подскочила к сорока. Он незаметно оттянул воротник кофты и спросил:
– А чего он на машине не уехал? Мог же ключи у Баженова забрать.
– А вот, похоже, машину он не водит.
– Примета.
– Прекрасная примета. Три четверти населения страны не водит машину. Круг подозреваемых резко сузился. Чуть-чуть проверить осталось. Чай будешь?
Паша мотнул головой и проверил телефон. Ничего срочного.
Тобольков в два глотка добил чашку, наполнил ее снова и тем же тоном спросил:
– Покажешь, что напишешь?
Паша поежился, но сказал твердо:
– Нет. Показывать не буду. Можете сказать, что конкретно писать прям нельзя, я это учту.
– Учтешь – в смысле, не напишешь или в каком?
– Учту.
– Ладно, – сказал Тобольков. – Ладно.
Он отодвинул полную чашку, повозившись, вытащил из кармана свернутый пресс купюр, отстегнул и бросил на стол три сотни, встал тяжело, оттолкнувшись руками от стола, будто делая выход на две, и проговорил, больше не глядя на Пашу:
– Херней занимаешься, ей-богу. Мы тоже, конечно, но у нас хоть полшанса есть, что какая-нибудь козявка попадется – и за нее можно будет ниточку размотать. А ты только бесишь и подставляешь.
Он махнул рукой, снова повторил «Ладно» и сделал шаг к выходу.
Паша просипел, потому что голос перестал слушаться:
– Андрей Викторович, посмотрите.
Тобольков развернулся, с неудовольствием поизучал Пашу, как будто пытаясь найти десять различий с вариантом пятисекундной давности, явно не нашел, но все-таки сделал шаг обратно. Он нагнулся над трясущимся в Пашиной руке телефоном, показал, чтобы рука уперлась в стол, и сам почти лег грудью на столешницу, перечитывая раз за разом, как будто в окошке с ничего не говорящим набором цифр сверху было не две строки, а по меньшей мере двадцать.
Наконец Тобольков поднял глаза, которые словно налились уже настоящей кровью, черной артериальной, и спросил:
– Это у тебя не пранк какой, настоящее? Сейчас пришло?
Паша кивнул и тоже перечитал строчки раз и другой.
Сообщение с неизвестного номера, свалившееся в личку, не изменилось:
«Я наверно знаю кто змей могу рассказать».
Глава седьмая
– Я однажды с работы пришла, Арсения нет, написал, что у друзей. Дома тихо, темно, я на кухне свет включила, воду под макароны поставила, своими делами занимаюсь, брожу из кухни в комнату, оттуда в спальню, раздеваюсь на ходу. Включила торшер, чтобы халат найти, – чуть не заорала: тень через всю комнату, как в ужастике, ей-богу. Он сидит на табуреточке рядом с торшером, ручки сложил, дышит и на меня смотрит. Десять минут не шевелясь. А сколько до того, как я зашла, бог его знает. Я ору: ты чего, дурак, напугал. Тогда я еще на него орала, свободно себя чувствовала. А он улыбается и молчит. Как всегда.
– Вы сказали «тогда орала», – уточнил Андрей. – А потом перестали? Почему?
Ольга отвела взгляд, явно намереваясь соврать, так же явно передумала и решительно призналась:
– Боялась.
– Чего именно?
Ольга пожала плечами, покосилась на оклеенную старыми православными календарями фанерную перегородку и сказала:
– Не знаю. Но боялась жутко. И сейчас…
Она не договорила и порывисто плеснула себе в кружку заварки. Немножко промазала, рыкнула вполголоса и потянулась к мойке за тряпкой. Вставать нужды не было: кухонька что в длину, что в ширину была немногим просторнее разнесенных рук, и обе комнатки в этой половине избы были не слишком крупнее.
Вся-то избушка была карликовой, мельче советского дачного домика, в который полагалось наезжать на выходные в течение лета, но не дольше, не раньше и не позже, потому что тесно и холодно. В избушках на Карла Маркса когда-то жили постоянно, круглогодично и круглосуточно. Было их четыре или пять – жилых, домишки по краям улицы развалились, а может, дождались плановой разборки. Из-за этого Андрей, добравшийся до Качуева сравнительно быстро, за два с половиной часа, потратил лишние пятнадцать минут на поиски нужного адреса: навигатор загнал его на перерытую улицу, а потом он сам дважды проехал нужный поворот – просто не поверив, что улица жилая. А потом Андрей увидел огонек. В доме Сазоновой именно. Не исключено, что она одна – ну, с сыном, конечно, – на всей улице и жила.
Избушке было лет сто, снаружи она выглядела как смесь заброшенного иммерсивного музея и сельпо: черные бревна, местами откровенно трухлявые, местами будто окаменевшие по волокнам и срезам сучков, но рамы пластиковые, нижние венцы закрыты бежевым сайдингом, а на углах – ржавой жестью.
Внутри домик более всего походил на произвольно выхваченный и перенесенный на новое место кусок барачной коммуналки: дощатый крашеный пол, явно горбатый, полированный шифоньер с пятнистым зеркалом, мутная люстра с ребристыми пластиковыми висюльками, капающий кран над чугунной мойкой. Только пахло не мусоркой, кошками и подгоревшим молоком, как в известных Андрею коммуналках, а сырыми тряпками и углем. Им Ольга топила чумазую печку. Кухня и обе комнатки, некогда бывшие частями одной большой, облепили печку, как лепестки желтый глаз ромашки.
Ольга не подходила ни к интерьеру, ни к экстерьеру: крупная и очень городская тетка с неожиданно тонким красивым лицом и аккуратной укладкой. Одета она была тоже по-городскому, в уютно выглядящий брючный костюм, просторный и мягкий. У Андрея сердце просто зарубило, когда она, выспросив через дверь различные подробности, все-таки открыла и принялась изучать его удостоверение – а он наконец увидел хозяйку. Ольга была похожа на Наташку. И типажом, и чертами лица. Дико похожа, как сестра или близкая родственница. И возраст был примерно тем же. Кабы Андрей не знал всю небогатую свою генеалогию наизусть, наверное, не выдержал и принялся бы выспрашивать подробности происхождения. Но он знал – и потому, украдкой растерев рёбра, с благодарностью принял предложенный горячий чай и сосредоточился на основной теме.
Ольга Сазонова познакомилась с Радмиром Сугаловым два с половиной года назад: она сидела на кассе в продуктовом, а он время от времени делал откровенно холостяцкие покупки: пельмени и прочие мясные полуфабрикаты, макароны, иногда пиво, никогда водку. Стали здороваться и перебрасываться репликами – вернее, Ольга шутила или рассказывала что-то, а Радмир кивал. Спецодежда и черная пыль, въевшаяся в ладони и окружья ногтей, подсказывали род его занятий, так что Ольга однажды спросила, не посоветует ли он хорошего мастера, который починит замок и отладит заедающую дверцу шкафа.