– Обрезан он был?
Ольга, вопреки опасениям Андрея, улыбнулась.
– Нет. Он же не татарин и не еврей.
– Фамилия, скорее, татарская.
– Д-да? – удивилась Ольга. – Я как-то не задумывалась. Н-нет, вроде никогда о таком не заикался. Хотя по жизни…
Она хмыкнула, будто хныкнула, и поспешно закрыла рот платочком.
Господи, он кружевной, что ли, подумал Андрей с некоторым даже ужасом, и как мог отвлеченно спросил:
– А не было признаков, что он женщинами не интересуется, потому что другие интересы?
Ольга мотнула головой, глядя на него исподлобья. Понимает. Коли так, Андрей спросил прямо:
– Вы точно ничего такого в его поведении, когда он с Арсением, не замечали?
Ольга, набычившись еще сильнее, тихо спросила:
– Вы полагаете, я могла и замечать такое, и продолжать под одной крышей?..
Андрей смотрел на нее. Ольга обмякла – и призналась:
– Подозревала, конечно. Следила даже, Арсению велела при малейшем… Но не было ничего такого. Да и сам он признался, что просто такой с детства почти, никакого интереса ни с какой стороны нет. Извинялся, даже хотел мне с «Али» выписать…
Она покосилась на перегородку – и замолчала, неловко улыбаясь.
Андрей постарался сделать понимающее лицо и застыл, потому что Ольга спросила всё с той же неловкой улыбкой:
– Он правда всё это делал?
Андрей медленно кивнул.
– Вы его найдете?
Андрей, подумав, снова кивнул.
– Не могу я здесь, – сказала Ольга. – Ужас, видите же. Я мучаюсь, Арсений страдает. Но лучше здесь, чем…
Она, покосившись на перегородку, снова промокнула глаза, а заодно как будто стерла наконец страшно застывшую улыбку и бодро сообщила:
– Зато почти бесплатно, считай. В любом случае, немного осталось. Мы тут на всю улицу одни, до новогодних каникул. А потом нас отсюда попросят – и снесут всю улицу. Жилой комплекс «Заря» строить будут. Красота, а?
Андрей неопределенно повел бровями. Ольга почти прошептала:
– До тех пор не получится… ну, решить? Домой очень хочется.
Андрей опять повел бровями и спросил:
– Не страшно здесь?
– Здесь – не страшно, – сказала Ольга. – Чего тебе?
Из-за перегородки выдвинулся белобрысый мальчик, заметно подросший по сравнению с фотоверсией, и хмуро сказал:
– Телефон отдай.
Ольга посмотрела на Андрея. Он сообщил, вставая:
– Да, спасибо, я пойду уже, пожалуй. Ольга Дмитриевна, вы нам очень помогли. Невероятно просто.
Андрей подхватил куртку и шагнул к ботинкам. Половичок у входной двери был именно что в шаге от воображаемой границы кухни.
Ольга протянула сыну телефон. Арсений схватил его, но не ушел, недобро глядя на мать и гостя.
– Арсений, взрослые разговаривают вообще-то, – сказала Ольга раздраженно.
– Дядя Радмир хороший был, – заявил мальчик, глядя в угол.
– Арсений, – грозно начала Ольга.
– Он маму мою убил, – сказал Андрей, берясь за дверную ручку, утопленную в войлочной подушке обивки, и не глядя, как Ольга закрывает ладошкой рот, а ее сын так и хмурится в темный угол. – И сестру. Спасибо, Ольга Дмитриевна, огромное. До свидания, Арсений.
И вышел в холодную тьму, мягко закрыв за собой перекошенную дверь.
Глава восьмая
Маме было жалко номер, привычный и красивый, с тремя тройками подряд. Но, как разумный человек, она согласилась с тем, что цифры в номере давно не важны и не видны: их сто лет уже никто не запоминает, не набирает и даже не записывает: просто один раз копипастишь либо просишь себя набрать, забиваешь в контакты, и дальше общаешься с «Дарьей-гр.2812», «Артемом-сантехником» или «Магой-рынок-мясо». А как нормальная тетенька, мама сразу была согласна, что не хочет, чтобы ее номер и номер ее дочери знал тот, кто умеет присылать страшные сообщения и ролики – а тем более умеет эти ролики снимать, а сообщения воплощать в жизнь. И в смерть.
Возможно, хватило бы смены только Аниного номера, но лучше было перебдеть. Вместе с симками Аня купила маме новый телефон и со странным чувством виноватого торжества вновь расплатилась картой Баженова – пока счет не заморозили. Аня предполагала, что это должно произойти вот-вот. Ей почему-то важно было расплатиться этой «визой». Как будто это что-то доказывало – то ли что Аня продолжает жить, даже если владелец карты мертв, то ли что живо «Пламя», под возрождение которого аванс и выдавался.
Аня попробовала придумать красивую формулировку про то, что рукописи «Пламени» не горят даже в убийственном пламени, уничтожившем людей и здания, но получилось так пошло и пафосно, что ее передернуло от омерзения сперва к словам, потом к себе. Люди гибнут, а я словами жонглирую, подумала Аня. С другой стороны, в этом суть литературы: люди гибнут, а мысли нет, если оформлены в правильные и красивые слова, которые хочется хранить и повторять.
Вот только хочется ли мне?
Она вздохнула, проверила мамины телефоны, убедилась, что перенос контактов и приложений завершен, и вынесла новый аппарат на кухню. Мама за неимением телефона пялилась в не потемневшее еще окошко, за которым были детская площадка с недалекой мусоркой. На площадке в течение дня сменялись группы мамашек с укутанными карапузами, вокруг мусорки кипело лайтовое, зато нескончаемое сафари с участием голубей, ворон, кошек и собак, которых время от времени распугивали соседские алкаши. Двор тети Жанны был куда интересней, чем у Марковых, Аня давно это заметила – и в детстве здорово завидовала.
– С наступающим, мамуля, – сказала Аня, чмокнув маму в щеку и вручая телефон.
Мама растерялась:
– Ой, Ань, а я-то приготовить не успела, то есть забрать…
– Успеешь. Три недели еще. Просто без телефона никак, вот я и заранее. Пользуйся. Только в пабликах и всяких открытых сетях имя не свети. У нас, конечно, распространенные, но если с фоткой…
Мама, покивав, осторожно погладила Аню по волосам и спросила:
– Ты как, нормально?
– Да, вполне. На удивление. Иногда даже кажется, что кино смотрю: в жизни-то так не бывает. Что это не я, а героиня. Хотя какая я…
– Ты главная героиня, – сказала мама твердо. – Заканчивай давай. Столько сделала.
– Сколько? – горько спросила Аня. – Ничего же не доделала. Журнала нет и не будет, скорее всего, работы тоже, издательства нет потому что, возвращаться некуда, из универа ушла, даже гада этого не поймала и не помогла, прячусь и трясусь как заяц.
Мама, сделавшая было хищную стойку на словах про университет, ожидаемо переориентировалась:
– Вот не хватало еще тебе этим заниматься! Даже не думай! Для этого обученные люди есть!
– Только не тому обучены, и всё меньше их. А героиня бы поймала. Ладно, мамуль, не боись, не вздумаю.
– Уж надеюсь. Хватит с тебя. Сгорело и сгорело, что теперь-то. А про возвращаться – ну здесь найдем что-нибудь, господи. Или в Москву поедешь, литературу с историей досдашь и поедешь.
– До-о, – сказала Аня, вставая. – Ладно, в новом году разберемся. Он будет простым, счастливым и обнуленным. У себя симку обнулю пока.
Она ушла в комнату, по-турецки села на диван и некоторое время дышала, уткнувшись лбом в кулаки и приходя в себя после разговора. Досдашь. В Москву поедешь. Здесь что-нибудь найдем. Сгорело и сгорело. Как всё легко. Как всё беспросветно. Почему всегда так?
Потому что красота – в глазах смотрящего, а причины и следствия могут меняться местами. Если долго кашлять, можно вызвать и остальные признаки ларингита. Если сутулиться и кривить лицо, настроение упадет. Если ныть, прятаться и считать себя жертвой, обидчик обязательно найдется.
Только я ведь пока не жертва, подумала Аня. Столько людей вокруг – сильных, деятельных, умных, стали жертвами – а я нет. И не стану, быть может, если не захочу.
Наташа подняла отчаянные глаза от проклятой рукописи и уставилась в упор. И Ане стало стыдно, а в груди и висках заныло. Она встряхнулась, сбрасывая воспоминания и ноющую боль вместе со стыдом, вытянула из шопера телефон вместе с телефонной картой, в которой по контуру была прорезана симка, и, старательно задудев «Everything I Wanted», поддела за угол и стащила с аппарата сиреневый пластиковый чехол, вытерла о джинсы, пока мама не видит, пылевую строчку вдоль кромки корпуса и потянулась к столу за скрепкой. Чехол свалился на пол. Аня посмотрела на него неодобрительно, дотянулась до скрепки, но положила ее обратно, чтобы не потерять, и, добавив в дудение покряхтывание, сползла на пол.
Из чехла выпала ненужная мелкота: читательский билет в областную библиотеку, пустая карта ВТБ, на которую один раз перечислили полторы тысячи рублей стипендии, два счастливых автобусных билетика, почему-то семечко акации и плоский бежевый прямоугольник с полтора ногтя величиной. То ли свернутая бумажка, то ли упакованный кусочек жевательной серы. Тетя Жанна привозила похожие с Байкала, Ане та смола чуть все пломбы не вынула. Но этот микроконвертик из пергаментной бумаги на пластинки серы не походил совсем.
Аня не видела эту бумажку никогда в жизни. Это точно. И уж совсем точно она не совала ее в чехол телефона.
Наркотики, подумала она, обмирая. Кто-то подкинул мне наркотики, и сейчас в квартиру ворвутся менты, схватят меня и маму и посадят навсегда. И самый стыд в том, что мама решит, будто я и впрямь связалась с наркотиками, потому из вуза и вылетела, а всё остальное просто придумала, одурманенная героином и кислотой. А я ни за что не смогу ей ничего доказать.
А ну заткнулась, сказала себе Аня, ловя, скручивая и вбирая в себя панику, как лишнюю зубную пасту обратно в тюбик. Получилось именно что как с пастой – собрать всю панику не удалось, зато удалось умять совсем слепящее безумие, а оставшийся слой ужаса позволил мыслям шевелиться, пусть то слишком медленно, то вприпрыжку и врассыпную, но спасибо и на этом.
Кому надо мне наркотики подбрасывать? Они вообще-то денег стоят.
А ментам и понадобилось, услужливо подсказал рептильный мозг или какой-то еще кусок разума, ответственный за «А-а-а, всё пропало» и давно привыкший господствовать над Аниным сознанием.