А зачем?
А чтобы Пашин телеграм заткнуть. Они знают, что я ему помогаю, собираются завести всех причастных под уголовку, а проще всего это сделать с помощью обвинений в терроризме, педофилии или распространении наркотиков. Но педофила из меня при всём желании вылепить непросто, терроризм фабриковать – тоже гимор тот еще, надо группу сколачивать, провокатора засылать, переписку провоцировать, чтобы предъявить создание организованной группы и преступный умысел, Аня знает, читала. А наркотики – малюсенькие и дорогие. Вот такую штучку сунул в одежду – и особо крупный размер, лет восемь-десять, небось.
Аня остро захотела проверить, какой срок предусматривает полагающаяся ей статья, захотела подскочить к окну и посмотреть, по возможности не шевеля шторой, подъехали ли уже экипажи полиции и автобус с омоновцами, захотела крикнуть маме, чтобы не вздумала открывать дверь, если позвонят, захотела метнуться в туалет и смыть жуткую бумажку в унитаз. Вместо этого она взяла пластинку, повертела ее в руках под горький комментарий не существующего в глазах науки, но господствующего в Аниной голове рептильного мозга: «Прелестно, теперь на ней твои отпечатки и ДНК», ощупала мелкое твердое содержимое, совсем не похожее ни на смолу, ни на дозу порошка или пропитанную кислотой марку – во всяком случае, как Аня их представляла, – и, выдохнув, надорвала бумажку под хоровой вопль сознания и подсознания.
В пакетике был малюсенький прямоугольный девайс, черный и твердый. Аня бережно вытянула его из бумажного конвертика. Он был раза в полтора толще пластиковой карты и чуть подлиннее ногтя Аниного большого пальца. Аня повертела его в руках, сперва разглядывая, потом фотографируя с разных ракурсов, и полезла в интернет.
Через полчаса она вышла на кухню, села на корточки перед мамой, рассеянно смотревшей в телефоне видосик с котятами, взяла ее за руки и ласково сказала:
– Мама. Нам надо уходить отсюда.
Через пять часов, когда Паша, поняв, что без обезбола и жаропонижающего не уснет, все-таки закинулся, трясясь, парой таблеток нурофена, в мессенджер ему свалилось сообщение с незнакомого номера:
«Привет, это я, которой ты лонгрид обещал. Номер сменила. У тебя одиннадцатый дом, подъезд один?»
Паша некоторое время разглядывал экран, потом написал:
«ты кто?»
«Ты мне замок поменял и сказал, что я душнила. Одиннадцатый?»
«фигасе. 11, п. 1, кв. 13. ты курьера отправляешь что ли»
«Типа того. Открой дверь, только телефон не бери с собой, в комнате оставь. Я серьезно»
Паша встал, покачнувшись, прошаркал к окну, безуспешно попытался рассмотреть что-то в темном пространстве между козырьком подъезда и мусоркой, хмыкнул и пошаркал к двери. С полпути он вернулся, чтобы положить, еще раз хмыкнув, телефон на мокрую подушку, потом вернулся еще раз, чтобы прихватить какое-нибудь оружие на случай, если это все-таки Змей. В комнате ничего грознее тупого карандаша не нашлось, а единственный нож на кухне был даже тупее карандаша. Но против Змея, наверное, и спецназовский нож не помог бы. Паше уж точно.
Он на всякий случай сунул нож в рукав, не слишком веря, что успеет в случае чего его выдернуть, добрел до двери и открыл.
На тускло освещенной лестничной площадке стояла Аня – мелкая, решительная и сердитая.
– Чего так долго? – пробурчала она. – Выйди-ка на минутку, здесь скажу, что делать.
– О, – сказал Паша, убедился, что никто не стоит ни выше, ни ниже по лестнице, сунул ноги в тапки и шагнул на стылую, пропахшую кошками площадку, стараясь не затрястись сразу. – Ты придумала, что делать?
– Вроде того, – сказала Аня.
Часть десятая. Останутся только убийцы
Глава первая
Валя позвонил, когда Морозов подъехал к особняку и, ежась от мерзкого дождика, набирал код на пульте, заедавшем, как обычно. Раскладывать «моторолу» мокрой рукой оказалось несподручно, телефон попробовал лягушкой выпрыгнуть из ладони – Морозов еле удержал его, сунул под щеку и спросил:
– Ну?
– Проводил от депутатской до автобуса, ручкой помахал, взлета дождался, пацанам в Москву позвонил. Они встретят и доведут до депутатской в «Шарике».
– До бизнес-зала, – поправил Морозов, справившись наконец с кодом и поспешив обратно в салон. – Артем не капризничал?
– Никак нет. «Денди» эти великая вещь все-таки.
Сам ты «Денди», подумал Морозов снисходительно, но поправлять не стал – Вале знания про PSP и его революционные отличия от прочих приставок всё равно не пригодятся. Он проехал расползшиеся наконец ворота и подрулил к дому.
– Алена Расимовна велела передать, что уже скучает.
– Сама бы и передала, – пробурчал Морозов, извлекая ключи из портфеля и набираясь мужества перед забегом: дождь усилился, а зонта не было.
– У нее телефон сел, сказала, весь мир уже на новые американские переходит, она и себе, и вам купит.
– Понятно, почему не позвонила. Мало ей телефонов. Валь, спасибо, теперь давай в офис и с Эриком… Согласно плану, короче.
Разболтался что-то совсем, расслабился, подумал Морозов, рассеянно бродя глазами по участку. Бояться давно было некого и нечего, но бог бережет только неболтливого береженого – особенно того, который не излагает по телефону то, что может оказаться материалами дела.
– Да-да, всех вызвал, – откликнулся Валя и замолк, ожидая дальнейших указаний.
– Ну и сам пригляди, – буркнул Морозов, хлопнув дверью, и крупно зашагал к крыльцу, осматриваясь уже не сквозь стекло.
Сад, зона барбекю и детская площадка были вылизаны как надо, следов вчерашней отвальной не осталось – только к дальнему сарайчику с инвентарем приткнулись два здоровенных черных мешка.
– Валь, что за хрень, – сказал Морозов, остановившись под кованым козырьком со львами и грифонами, заказом Артема, и нашаривая в кармане ключи. – Они мусор не вывезли, у сарайки мешки стоят.
– Да, Слава звонил, виноватился, что машина сломалась. Бригада на своих до автобуса убежала, а мусорка завтра рано утром придет.
– В субботу рано утром, зашибись. Разбудят меня – лицо сломаю. Каждому. Так и скажи.
– Так точно.
Морозов дезактивировал сигнализацию и закончил:
– Ладно, побыстрей сегодня управьтесь. У меня через два часа ужин с Салтыковым, к тому времени всё чтобы подчищено было. И не звони, понял?
– Лично проконтролирую. Удачи, Сергей Васильевич.
– Ага, – сказал Морозов и сложил телефон.
Удача – для халявщиков и истериков. Мужчина становится настоящим, если сам строит настоящее, и степень удачливости определяет сам. Хорошо спланировал, ресурсов не пожалел – будет тебе удача. Не рассчитал, схалтурил, не на того поставил, пожадничал – готовься жаловаться на неудачливость, коли жив будешь.
Морозов жадничать не собирался.
Он прошел, не разуваясь, через холл в спальню, открыл сейф, извлек папку с документами и самый толстый конверт, заглянул в него и поворошил пачки банкнот: двести пятьдесят, всё верно. Неудобно перед губернатором получится, если хотя бы сотни долларов недостанет. Подумав, Морозов извлек еще конверт, уполовинил содержимое, подсунув полтинник под оставшийся расходный фонд, а конверт пристроил в карман. Салтыкова тоже надо смазать, человечек полезный, в хозяйстве пригодится.
Морозов упаковал толстый конверт в папку, закрыл сейф и вернулся к входной двери, но, взявшись за ручку, ощутил легкое бурление в кишках. Все-таки волнуюсь, понял он с легким удивлением. Или вколоченный мамой рефлекс работает: из дома выходишь – зайди в туалет, хочешь, не хочешь – неважно.
Маму надо слушаться. Морозов отложил папку на вычурную тумбу, которую чокнутая Алена заказала, как и почти всю мебель, во Флоренции за дикие деньги, а растаможка обошлась в деньги втрое более дикие, и шагнул к сортиру, но зацепился взглядом за что-то в глубине гостиной, непривычное и неуместное.
Он подобрал папку, вошел в сумрачную гостиную и обмер.
На двенадцатом резном стуле, который странным образом не вписался в обрамление обеденного стола, а потому был сослан в дальний угол, сидел Эрик. Он и в приемной Морозова так ждал на первых порах, когда его еще можно было допускать в совместное публичное пространство: в уголку, неподвижный, с прямой спиной и ладошками на коленках. Но тут-то была не приемная. И не публичное пространство, тем более не такое, какое Морозов был готов считать совместным с кем-либо, кроме семьи.
– Ты что здесь делаешь? – спросил Морозов чуть более нервно и грозно, чем собирался.
– Сказали, вы поговорить хотите, – застенчиво улыбнувшись, ответил Эрик.
Его распевный тенор в гостиной прозвучал особенно нелепо и забавно. Морозов сразу успокоился и терпеливо пояснил:
– Да не я, тебя Валентин Владимирович в офисе ждет.
Эрик, заметно смутившись, привстал – и из этой невыносимо сусличьей позы неуверенно пропел:
– Я думал, вы лично хотите по итогу.
Морозов взглянул на часы и сказал, давя и досаду, и бурление в кишках, слышное, похоже, по всему дому:
– Ладно, давай лично, только мухой, времени нет.
Заслужил, в конце концов, подумал он снисходительно. Верой и правдой. Тот самый ресурс, который был правильным образом изыскан, подготовлен и использован с максимальным КПД, а теперь подлежал корректной и экологически чистой утилизации.
Он прошел к столу, выдвинул ближайший к Эрику стул, сел, положив папку на стол, и разрешающе кивнул. Эрик, снова воссев прочно и прямо, сообщил:
– Я всё сделал.
И умолк.
Хороший отчет, все бы так.
Морозов сказал:
– Вот и отлично. Благодарю за службу.
Он правда был благодарен Эрику – за то, что оказался под рукой очень вовремя, и бестрепетно взялся за решение проблемы упрямой бабки, отказавшейся отселяться из барака на Кузнецкой, о сносе которого Морозов договаривался долго и мучительно. За то, что управился быстро и тихо. За то, что сам вызвался порешать и другие проблемы такого рода. За то, что обходился недорого, а сэкономить на издержках позволял колоссально. За то, что никогда не требовал инструкций и не посвящал начальство в детали. За остроумную и в одно лицо реализованную тему маньяка, на фоне которой у самых упоротых ментов не хватило бы отмороженности, чтобы вычленить из цепочки жертв нескольких, которые жили в проблемных домах – а когда перестали жить, дома перестали быть проблемными.