Тобольков согласовал место. Они с Аней съездили его осмотреть и познакомиться с группами прикрытия и захвата.
Аня между делом написала черновик беседы, утвердила у Тоболькова, бросила Климу – и они распасовали ее быстро и ловко, как школьную пьесу в сыгранном театральном кружке. Клим некоторые фразы переделал под себя и оказался очень убедителен. И совсем, к счастью, не похож на версию, за которую себя выдавал Змей.
Ночевала Аня в служебной квартире, которую, судя по виду и запаху, использовали не столько для конспиративных встреч или половых забав, сколько для заселения командированных ментов. Утром ее покормили пиццей, днем – другой пиццей, а ближе к вечеру отвезли на автовокзал, чтобы Аня смешалась с пассажирами автобуса, прибывшего из Зотова, и сунула в карман трекер, накануне извлеченный зотовским ментом из-под сиденья маршрутки и прибывший в Сарасовск тем же автобусом.
Теперь Аня сидела за столом, старательно разглядывая гроздь винограда, и неловко думала о том, что внешне-то на Змея Клим не походит тем более, и что такого красивого мужчину она вживую, кажется, не видела.
Ну и не увидишь, оборвала она глупые мысли. Вот кончится это всё – и он вернется к своим длинноногим грудастым обожательницам, которых, поди, два вагона, а я продолжу бегать бессмысленной серой мышкой. Аня сердито потянулась за виноградом и свалила на пол упаковку пластиковых вилок.
Клим, опередив ее, поднял упаковку, не успевшую, к счастью, рассыпаться по полу, наверняка не мывшемуся десятилетия и истоптанному множеством натуральных мышек, положил ее обратно, а высунувшую зубчики вилку отнес к чайнику и обдал кипятком.
– У стола лекпом хлопочет, инструменты протирая, – пробормотал он, усаживаясь обратно.
Аня, распахнув глаза, продекламировала:
– И тогда к нему толпою вивисекторы спешат. Только не спешат что-то.
Клим распахнул глаза схожим манером и заулыбался. Аня обрадованно спросила:
– Ты тоже Олейникова любишь?
– Да кто ж его не любит, – сказал Клим. – Правда, я по Введенскому больше. «На краснеющем диване, где темнеет глаз кружок…»
– Дальше не надо, – строго предупредила Аня.
Но Клим всё равно продолжил, медленно и хрипловатым басом:
– К ней, танцующей в тумане, он придет – ревнивый Джо.
Аня захохотала, и дальше они декламировали уже хором и с опереточными жестами:
– Он пронзит ее кинжалом, платье тонкое распорет, на лице своем усталом…
– Веселье в разгаре! – воскликнул, заглядывая в дверь, рослый лысый мужик, которого вчера не было. – Можно к вам присоединиться, молодые люди?
Аня и Клим, пытаясь сдержать смех, закивали, и лысый ввел в кабинет нескольких старательно улыбающихся дядек и тетек.
Они сделали всё, чтобы Аня чувствовала себя защищенной: весь вечер мужики толклись рядом, шутя и подбадривая, а тетки подсовывали закуску, пытались вовлечь в танец и как бы между прочим провожали в туалет, который находился в противоположном конце коридора и, конечно, не был приведен в порядок совершенно.
Они сделали всё, чтобы выглядеть безобидно и заманчиво: обнимались, то и дело поднимали тосты, подпевали «Аббе», Земфире, Сердючке и «Дискотеке Аварии», бродили по кабинетам, причудливо перемешивая составы, выходили покурить то на дальнюю площадку, то на улицу, где громко знакомились, давая понять, что все тут посторонние, левые и незваные.
Они сделали всё, чтобы подманить Змея: мало-помалу сокращали яркость, громкость и видимое присутствие, поочередно выключили музыку, а ближе к девяти шумно разошлись и разъехались, не оставив во дворе ни единой машины, а в коридоре, страшновато мигающем гирляндами, ни единого постороннего звука. Во всяком случае, Аня, как ни вслушивалась, не могла уловить ничего, кроме просыпавшегося иногда далекого переливчатого звона, переходящего в визг – наверное, от трамвайного депо, – да время от времени начинали канонаду особо нетерпеливые любители фейерверка.
Впрочем, это было не слишком важно. То, что было важно, было перед нею – через столик. И оказалось очень досадно, почти больно отрываться от этого важного, от разговоров и просто взглядов ради ерунды, участницей которой Аню угораздило стать.
Наверное, нехорошо так думать.
Она посмотрела на Клима, сидевшего напротив, и смущенно улыбнулась. Он улыбнулся в ответ – коротко, но так, будто обнял через разоренный столик.
Аня сказала:
– Я тебя совсем по-другому представляла.
– С чего бы ты меня представляла? – удивился Клим. – С той дебильной встречи запомнила, что ли?
– Со мной же этот гад от твоего имени общался, – призналась Аня.
– Ох-х, – сказал Клим, вытащил телефон и, покосившись на приоткрытую дверь, в которую устало помигивала далекая гирлянда, показал экран Ане.
Там было сообщение от Тоболькова: «Уходи, с улицы позвони, скажи, что через полчаса ждешь у Дворца спорта».
– Реально жду, – сказал Клим одними губами и снова улыбнулся так, что у Ани по спине пробежала дрожь.
Она, поежившись, кивнула и, чтобы не сказать либо не сделать чего-нибудь лишнего, вцепилась в уголок стула, который не выпускала, пока Клим не ушел, крикнув напоследок:
– Пошустрей давай, люди ждут!
– Да, основное приберу только, – с трудом вытолкнула Аня, не слишком веря, что кто-то ее услышит. Тем более тот, ради кого эти слова придумывались и говорились.
Не чувствовала она чужого присутствия.
Впрочем, она и присутствия спецназа не чувствовала, хотя он тремя немаленькими группами засел в нескольких кабинетах.
В любом случае, следовало завершить начатое.
Аня походила туда-сюда по комнате, собирая в разные пакеты уцелевшую еду, объедки и пластиковую посуду, расставленную по столу, подоконнику и полу. Дважды прогулялась до туалета – на каждом шагу будто продавливая коленками растянутый целлофан. Страх был стылым, мутным и совсем не оглядывающимся на чувство, что Змей не пришел, на готовность спецназа и на сообщения, которыми Аня оба раза, прежде чем покинуть кабинетик, обменялась в выданном ей телефоне.
Никто на нее, конечно, не напал.
Прибрав комнату до состояния где-нибудь тридцатилетней давности, Аня устала мелькать в окне то деловито, то расслабленно. Она села в дальнем углу, подальше от окна и от створа двери, и некоторое время сидела, пытаясь просто смотреть и видеть. Дышать, слышать, ненавидеть. И не зависеть.
И не бояться.
Получалось так себе – пока она не подумала о Климе.
И зависеть, и вертеть, подумала Аня и поежилась, как будто Клим был рядом и опять ей улыбнулся.
Глава пятая
Приближаться к складам Андрей не рискнул. Змей мог знать его в лицо – например, по цифровой фоторамке-будильнику на Наташиной тумбочке. Просто сидеть и ждать был невыносимо, поэтому он поехал подчищать концы: опрашивать тех, кто якобы видел подозреваемого в последние дни или раньше. После публикации фото в канальчике Шевякова таких свидетелей, очевидцев и не-очень-видцев, как и предсказывал Андрей, обнаружилось немерено. Свежее фото в паблик пока не сливали, чтобы не спугнуть Змея – ну и надеясь все-таки закрыть вопрос сегодня, выманив утырка на Маркову. После этого любые сигналы и обращения актуальность, понятно, теряли. Но другого способа занять себя Андрей не нашел.
К тому же, если сегодняшняя операция пройдет вхолостую, потом вхолостую пропадут и предновогодние недели, и все каникулы. Сарасовск, как и вся страна, будет сперва стоять в пробках и толпами бегать по магазинам, а потом изображать вампиров на пенсии: просыпаться к ночи, чтобы измазать рот свекольно-майонезной шубой селедки, выскочить на улицу поорать в такт фейерверкам, вернуться, посмотреть бессмысленный концерт или сериальчик, которые в любой другой день выключаются на первых кадрах, и под утро вырубиться до следующего полдника. В эти дни Змей мог нашинковать половину города, другая половина и не заметила бы, а если вопли жертв стали бы непереносимыми, просто досадливо поморщилась бы и прибавила звук.
Об осмысленных и сколь-нибудь результативных оперативно-разыскных мероприятиях в таких условиях речи тем более не шло. Поэтому Андрей весь день провел в машине, медленно продавливавшейся сквозь пробки, растущие каждую минуту.
Он пообщался с семью звонившими, меньше остальных, судя по записи разговоров, походивших на ебанько. Записи обманули. Четверо оказались ебанько в квадрате, трое – излишне впечатлительными тетушками с подозрением на агнозию.
Чтобы совсем ни о чем не жалеть, Андрей съездил на автостанцию, опросил кассиров и охранников, рискнув показать свежее фото, и убедился в том, что если Змей и встречал Маркову лично, то со всей доступной ему скрытностью. Но даже после этого на часах было 17:40.
Повинуясь давнему невнятному подозрению, Андрей поехал в дачные поселки, расположенные один в двенадцати километрах от города, другой в десяти, но в стороне, дорога к которой последние дни не чистилась. В первом поселке располагалась дача Фурсова, во втором – Дарченко. Ключи от дач во время осмотра квартиры никому на глаза не попались, а Сазонова рассказала, что Змей испытывал к дачам странное влечение и даже как-то уговаривал ее съездить на дачу соседей, пока те в отпуске в Абхазии, – и показал стыренные у них ключи.
Оба поселка были небогаты, занесены снегом и почти пусты: несколько окошек вразброс светилось в первом, парочка – во втором. Машину оба раза пришлось оставить у ворот и брести через сугробы шатким циркулем. Кадастровые карты, которыми запасся Андрей, нещадно врали. Домик Фурсова он даже разглядывать не стал: халупа из вагончика была обжата нетронутыми сугробами, которые последние недели никто не трогал – да и не выжил бы никто в этих стенах без признаков печки или иного отопления. Андрей-то чуть не сдох, пока добирался до машины. Тронулся он лишь после того, как вытряс снег из ботинок и немного посидел, приминая обогреваемое сидение разными частями спины и зада, и всё равно первые километры непростой дороги то и дело обнаруживал, что закоченевшие руки шевелятся так, что машина норовит без экивоков уйти в кювет. Андрей остановился, вышел и какое-то время приседал и махал руками, будто пингвин на энергетиках.