Кирилл отмечает, что беседы у нас стали короткими и жуткими, а у меня просто нет сил скрывать раздражение. Они хоть по очереди спят, а я нет. Я работал, играл, читал книжки и слушал музыку на полной громкости — за три часа получил больше шести уведомлений, что пора бы снизить звук. Мне даже костыль подогнали, чтобы я мог сам по себе бродить, но в только пределах комнаты.
У каждого депривация сна проходит по-разному. Кто-то так даже лечит депрессию или другие психические расстройства. Меня бы этот метод загнал в еще большее уныние. К началу третьих суток мне показалось, что я выдержу все. В какой-то момент даже нога болеть перестала и шум в голове прекратился. Но через пару часов я пожалел о подобной самоуверенности…
Головная боль сводила меня с ума. Она не купировалась таблетками, чуть стихала, когда я закрывал глаза, но в ту же секунду меня обязательно окликали, дотрагивались, тормошили. Моя усталость быстро перетекла в злость и раздражение. Я скрипел зубами, только бы не ляпнуть лишнего, и терпел.
Терпел даже то, что боковым зрением улавливал силуэты. В наушниках, сквозь музыку, я постоянно слышал, как меня зовут. Полностью расслабившись, ощущал чужие прикосновения.
Последней каплей стала чистка зубов. Я сплюнул пену и увидел кровь. Зубы вываливались из десен один за одним, стоило мне провести по ним языком. Такие кошмары по любым поверьям не сулили ничего хорошего: я слышал всякое, даже что умрет кто-то из близких. Я испугался бы сильнее, будь у меня близкие, о которых я действительно переживаю. Проблема лишь в том, что я не во сне, а наяву, и в раковине нет моей крови, а все зубы на месте.
Паршиво, когда собственный разум пытается обвести тебя вокруг пальца. Раньше я за таким тянулся. Огромные бабки отдавал, лишь бы ощутить, как пространство и время плавятся. Возьмите все, но засуньте меня в картину Дали, где циферблаты стекают по веткам…
Пробкой затыкаю слив раковины, набираю в нее воды до краев и опускаю туда лицо. Щеки неприятно щиплет холодом, будто вышел покурить в метель из душного помещения. Выныриваю, когда понимаю, что моих рук, которыми я крепко за раковину держусь, кто-то касается.
Рядом по-прежнему никого — только по уши мокрый я и мое кривое отражение.
Живым я себя все так же не чувствую, но остаться один не могу. Не принято, да и шансов снова отхватить у меня больше, чем если бы я был в толпе. Лестница становится моим злейшим врагом, а костыль — самой ненадежной опорой, которая уже успела натереть мне подмышку.
Орущая с двух сторон музыка кувалдой долбит меня по голове. Все, на что сил хватает, — устало сесть на верхнюю ступеньку. Ставлю костыль между собой и перилами. Обнимаю резные деревянные подпорки и прикрываю глаза, чтобы от такой какофонии меня не вывернуло.
Успокаивает лишь то, что бывало и хуже. Выдержал, вывез — значит, и с этим справлюсь.
11
От недосыпа трясутся руки и мысли сплетаются в запутанный клубок: за какую веревочку ни потяни — не размотаешь.
Пустое начало — пустой конец.
Каждый новый трек звучит как предыдущий и превращается в пыточную зацикленную версию. Чувствую, будто застрял. Лева то и дело поглядывает на часы, но это лишь нервирует: что изменится за пару минут? Откуда столько нетерпения?
Рыжего зову и вслух, и в голове, но тот не приходит.
Я не сплю. Я не могу заснуть.
На ноги поднимаюсь, хромаю до Левы, и когда он на часы снова смотрит, хватаю его за руку. На разбитом циферблате его часов нет стрелок. Если это фальшивка, то где настоящие? Почему Дача нас делит и что на этот раз хочет проверить?
У меня выхватывают опору в виде костыля, и, чтобы не грохнуться, я неуверенно наступаю на больную ногу. Теперь моя дополнительная конечность ходит по рукам над головами забывшихся в мошпите. Костыль танцует со всеми, а я гашу в себе желание присоединиться. Кажется, будто в погоне за легкой эйфорией парой незамысловатых движений смогу решить все свои проблемы. Они же счастливы, когда отдают последние силы на импровизированном танцполе, — значит, и я буду.
Как бы не так.
В этот огород я ни ногой. Мне эти грабли больше не по душе. Я зарекался ошибки прошлого не повторять, и в сотый раз получать по морде больше не буду.
— Либо сама на части рви, либо не трави душу, мразь.
Я перед ней беззащитный — хватай да доламывай. Чего стоит свернуть одному человеку шею, когда ради других дырявишь всю временную линию? Я проверял в интернете. Никто в этом районе никого не ищет. Нигде трупы не всплывают, да и вообще, тут чуть ли не самый экологически чистый поселок. Я бы поспорил, но мне в лицо улыбаться будут, когда запрут в белой комнате и завернут в смирительную рубашку.
Дача не принимает вызов. Ей будто впервые становится скучно со мной играть — либо я правил этой игры еще не понял.
Как только я начинаю подсказки искать, Дача сама меня по дому водить принимается. Светом моргает, двери открывает и даже толпу танцующих раздвигает, не пытаясь прожевать в смертельном мошпите.
На кухне она показывает мне кавардак. Здесь, как сказали бы, Мамай прошелся, но по факту больше похоже на драку. Повсюду кровь, битая посуда и перевернутая мебель. У тумб кухонных девушка — наверное, Женя. Я видел ее раньше, но в те моменты она казалась сильной и собранной, улыбалась. Сейчас она выглядит растерянной, суетится и дверцами кухонными хлопает так сильно, что те снова открываются.
Она выхватывает завязанный целлофановый пакет и с кухни выбегает, я хромаю за ней. С трудом преодолеваю первый лестничный пролет. Наверху сидит Рыжий, его кулаки сбиты, руки в крови и дрожат, будто силы в них больше не осталось. Над ним Лева стоит, разочарование на его лице описать невозможно. Я это раньше своими глазами видел. На меня так мама смотрела. Так смотрят на тех, кого уже нет мочи спасать, да и не хочется.
Третий, не считая меня, у стены стоит. У него руки на груди скрещены и кулаки так крепко сжаты, что могу поклясться, я слышу, как у него хрустят костяшки пальцев. Он мне незнаком.
Эта напряженная обстановка приводит меня в комнату Миши. В ней действительно бардак. В таком хаосе жить невозможно, но главное не это. Главное то, что Женя вместе с Кириллом и еще с одним парнем пытаются откачать того, кто едва дышит. Даже лица не разобрать — не уверен, что хоть один хирург смог бы из этого кровавого месива собрать что-то цельное. От этого зрелища меня мутит.
Оборачиваюсь и вижу, что Рыжий тоже смотрит на лежащего, но в его взгляде нет сочувствия — лишь беспомощность. Рыжий не рвется исправить ситуацию. Он сутулится и от этого кажется меньше ростом.
Я Дачу спросить хочу, зачем она мне это показывает, но не успеваю.
На мои плечи опускаются ладони, сжимают мягко, я поворачиваю голову и вижу ее. Там она отчаянно пытается кого-то спасти, а здесь отвлекает меня, чтобы в обморок не рухнул.
— Пошли, — спокойно говорит Женя. — Не на что тут глазеть.
— Ты… — Я мысль закончить не успеваю, да у меня бы и не получилось.
— Она, только уже мертвая. Да. — Женя берет меня за руку, и ее горячая ладонь обжигает мою холодную. — Пойдем.
Женя бросает взгляд на парня в черном адидасе, который у стены стоит, и, махнув в его сторону, спускается. Я так быстро не могу, но она ждет. Мою руку на свое плечо перекладывает.
— Опирайся, не бойся.
— Откуда ты тут?
Женя не отвечает.
Она подводит меня к входной двери и знакомит с Дэном. Это он в черной олимпийке и с крепко сжатыми кулаками. На дверь смотрю скептически, но Дэн без усилий ее открывает. Дверь поддается, будто у Дачи на этот счет никаких запретов нет.
— Совсем не выйдем, но в настоящее вернемся, — заверяет проводник, будто непроглядная темнота за дверью меня смущает.
Дополнительных вопросов не задаю. Не сейчас точно. Мое восприятие информации ограничено. Я как старый телефон, который отказывается работать, пока не установит обновление операционной системы, но для этого не хватает памяти. Даже мессенджер не открыть — представляете, насколько все плохо?
Позвонить тоже не получится. SMS и MMS? Как бы не так…
За порогом вместо темноты нас встречает гостиная. Снова оглушающая музыка и яркий свет, бьющий по глазам. Я зажмуриваюсь, и в этот момент меня стискивают так крепко, что становится трудно дышать. Даже пола под ногами не чувствую, потому что его нет. Рыжий меня приподнимает и осторожно ставит обратно, а Женя поддерживает — для равновесия. Опираюсь на ее плечо, как и было велено, без боязни. Она крепко сжимает мою правую руку, а левой обнимает за талию.
— Ты до усрачки меня напугал. — Рыжий обхватывает мое лицо ладонями, и с приплюснутыми щеками я становлюсь похож на хомяка. — Не делай так больше.
— Хорошо, — обещаю, хоть от меня ничего не зависит.
Дэн закрывает за нами дверь. Пока мы поднимаемся, вижу, как он оседает на пол, будто на это простое действие ушли последние силы.
— Не волнуйся. Рыжий его дотащит, — тихо говорит Женя.
Мне остается лишь ноги переставлять. Сейчас я не думаю, куда и как идти, — этим заняты другие, и от этого чуть легче.
Наконец моя задница касается кровати, но сесть прямо не получается. Я откидываюсь назад — каждый килограмм моего веса ощущается как тонна, настолько тяжелым я себе кажусь.
— Что с твоей ногой? — спрашивает Женя.
С трудом приподнимаю голову и замечаю, что она критическим взглядом оценивает проделанную ребятами работу. Тыльной стороной ладони касается кожи рядом с бинтами.
— Собака укусила, — коротко отвечаю я.
— Где ты ее нашел?
— Это она его нашла, — за меня объясняет Лева. Я поднимаю большой палец: да, все так и было.
— Давно он в таком состоянии? — теперь показываю три пальца. Лева опускает мою руку и садится рядом.
— Марк не спал трое суток. Сейчас, наверное, уже четвертые пошли. И ложиться ему нельзя. Как только он засыпает, происходит то, что мы не можем контролировать.
От усталости его слова кажутся слишком сложными, но понимать происходящее нужно не мне. Я-то уже все понял. Мне этот мир абсолютно понятен…