— А если не найдешь?
— А если я мимо смотрю?
— Ну и что у тебя есть?
— Только время. Двадцать два пятьдесят пять.
— Время как время…
— Так вот же.
— А может…
— Что?
— Не. Ерунда.
— Да говори, блин, тут любая ерунда может быть важной!
— Может, это чье-то время рождения?
— И че, мне натальную карту сделать, чтобы выяснить, кто у кого в каком доме сидит?
— Отвергаешь — предлагай.
Я заканчиваю безумный диалог с самим собой, задумчиво разглядываю часы на руке.
Они всегда к вечеру спешат на час десять… Это же не просто так.
На ноги поднимаюсь, отхожу от крыльца и, пробравшись через заросли, снова смотрю на провалившуюся крышу, туда, где расположен чердак. Он находится ровно посередине, и со стороны это выглядит совсем безнадежно. При большом желании можно пролезть куда угодно, но стоит ли оно того?
Взгляд опускаю на покосившуюся дверь.
Будь ты неладна…
Дверь приходится тянуть на себя с силой. Она чертит полукруг по неровному деревянному крыльцу. Внутри все еще хуже, чем снаружи. Если бы кто-то предложил подобное спасать, то я бы однозначно предложил все сжечь.
— Так что ты понял? — спрашиваю сам себя, но уже сидя на лестнице, что ведет на второй этаж.
Мимо себя поднимаюсь по ступеням и в себя же взглядом упираюсь, но уже наверху.
— Ну и? Что за интрига-то? — смотреть на себя со стороны немного дико. Совсем не похоже на то, что показывает зеркало.
— Это не время рождения. Это время смерти.
Под ногой ломается ступенька — я проваливаюсь в пустоту почти по самое колено. Сталкиваюсь с собой нос к носу. Кривая ухмылка и безумный взгляд дают понять, что рядом со мной недруг.
Замираю перед собой так же, как перед дикой собакой, что скалит пасть.
— Тик-так, Марк. Тик-так.
Зубами щелкает прямо перед моим лицом и пропадает. Я на часы оглядываюсь, держась рукой за перила. Секундная стрелка предательски стоит на месте.
Если одни разряжаются, то другие нужно заводить.
Дерьмо.
Вытащить ногу оказывается не так просто. Она застряла, за что-то зацепившись, а поломанные доски сложились по типу китайской ловушки. Внутрь можно — наружу нельзя. Мысли гениальнее, чем доломать до конца, мне в голову не приходит. Так получается освободить побольше места и скинуть мешающие обломки.
Почему всегда одна и та же нога?
Теперь на джинсах красуется огромная дырка. Прямо от протертой коленки до окантовки снизу, которую пришлось порвать. Если под ноги смотреть не начну, останусь без конечности и без штанов.
Соберись, Марк. Соберись.
Марш-бросок до чердака оказывается неимоверно сложным. Сначала приходится разгрести проход, потом из подручных средств соорудить лестницу взамен сломанной. Первая попытка проваливается, потому что все, в кучу мной сваленное, под ногами рассыпается, как только я налегаю на крышку. Я лечу следом, но теперь падать мягче. Главное — не в сторону перил.
На второй попытке приходится искать что-то более надежное. В доме, где буквально разваливается все, к чему я прикасаюсь, это непросто. Мне удается вытащить из спальни Левы тяжеленный комод и найти целый стул на первом этаже, который способен меня выдержать. Крышка, заставленная чем-то, лишь приподнимается, не открываясь полностью. Приходится помучиться. Сантиметр за сантиметром сдвигаю ее вбок, упираясь плечом и обеими руками.
Стоило додуматься до этого раньше. Почему именно сейчас и именно в этом дне?
— Ты долго. — Снова сам себя пугаю собственной рожей. Коленки подгибаются, я рефлекторно почти опускаюсь на корточки, с трудом сохраняя равновесие. — Тик-так, Марк. Тик-так.
Сверху что-то падает. С таким грохотом, что в тишине слышно, как сыплется пыль с потолка.
Последнее, о чем я подумать успеваю, — это о Рыжем, который сорвался с веревки и лежал так, пока его не нашли.
Одиннадцатый круг не дает мне даже возможности поразмыслить.
Сразу же присуждаю ему первое место в рейтинге странности. Здесь каждый персонаж отвергает логику и законы здравого смысла. Дача выворачивает уже близкие мне образы так, что меня тошнит от одного взгляда. Все они становятся маньяками, психопатами из хоррор-игр. Тут мне и венок из чьих-то кишок на шею повесили, будто я приехал отдыхать на Гавайи, и тухлятины под нос сунули зловонной, от которой желудок свело в момент.
Ободранные и грязные, они выпадали из реальности, пребывая в каком-то ошалелом экстазе. За руки меня танцевать тянули, норовили облизать, словно я десерт. Мне стоило бежать, но я будто прирос стопами к скрипучему полу и просто наблюдал за творящимся вокруг безумием.
Мне не страшно. Я не понимаю, почему это происходит.
Для меня главным было то, что они ненастоящие. Тени, что они отбрасывали, выдавали их сущность. Каждый был порождением Дачи и каждый в своей мании хотел оторвать от меня кусок пожирнее. Выяснить это было тяжело, потому что каждый разговаривал невнятно. Лева ужасно картавил, проглатывая большую часть звуков. Женя шепелявила, будто лишилась всех зубов, а Дэн и общался лишь выкриками, словно обезьяна в зоопарке. Кирилл шептал под нос. Миша молчал, кружась под лампочкой, как заблудший мотылек. Единственный, чья речь была членораздельной, оказался мне незнаком. Женя упоминала Сашу. Возможно, он был последним, кто еще не вернулся, и именно к его появлению я отнесся настороженно. Он отбрасывал самую маленькую и при этом самую нечеловеческую тень и дольше всех не сводил с меня взгляда своих черных глаз.
Я отвлекся от него, когда на меня налетела Женя. Сбила с ног, уложила на пол и залезла сверху.
— Мне нравятся твои глаза. — Ее грязные руки с обломанными ногтями беспорядочно водили по моему лицу. Мне пришлось отвести их силой. — Я сожру их первыми. Сожру. Сожру. Сожру.
Кирилл рядом тихо примерялся отрезать от меня голень или бедро. Кто-то изъявил желание отужинать моей печенью, а потом завязалась небольшая потасовка, потому что Женя хотела быть первой. Ей важно было не только забрать мои глаза, но и раньше других приступить к разделыванию туши. Как гиена, она кинулась защищать свою добычу.
Пока они катались по полу, выдирая друг другу остатки волос и кусаясь, я снял с себя ожерелье из кишок и отполз в сторону. Их шумная возня привлекла внимание. Даже Рыжий, который до этого момента пребывал в астрале, с любопытством наблюдал за тем, кто выиграет право первым в меня вцепиться.
Под этот шум я пытался уползти подальше. Двигался ровно вдоль стен, стараясь не издавать лишних звуков, чтобы никакая мразь не напала на меня со спины.
Рукой нащупываю первую ступеньку лестницы, ведущей наверх, как вдруг Женя победно вскрикивает. У нее в руке клок волос Кира, который так и не поднимается с пола. Женя безошибочно определяет мое новое местоположение и указывает на меня пальцем, сообщая остальным, что я готовлю побег.
Я стартую вверх по лестнице, как олимпийский чемпион. Они же не торопятся, прекрасно зная, что любую дверь возьмут количеством. Так я сам себя в очередной раз загоняю на чердак и, чтобы хоть как-то забаррикадироваться, с грохотом опрокидываю на крышку холодильник «ЗиЛ». Для надежности я наваливаю на него все, что кажется мне тяжелым, а снизу уже бесперебойно стучат. Они не просто толкают крышку люка в надежде открыть его — они поднимают такой шум, что кажется, будто я стою под работающим винтом вертолета.
Я пытаюсь отвлечься, зажимаю уши ладонями, но это совершенно не помогает. Каждой клеткой тела, которая соприкасается с полом, я чувствую, как они тарабанят, и не понимаю, почему силы у них не заканчиваются. Страшнее всего в этой ситуации — незнание, сколько времени мне придется терпеть этот день.
Я цепенею, когда на меня наушники надевают, и грохот перекрывает мягкое, немного хриплое звучание музыки. Сбоку замечаю чужие руки — они держат кассетный плеер. Эти руки ни с какими другими не спутаешь. У Рыжего все ладони в полосах и белесых шрамах. У него неуклюжие пальцы, и средний на левой руке не сгибается полностью.
Песня заканчивается быстро, и плеер выплевывает кнопку Play. Первая сторона кассеты закончилась. Снимаю наушники, всем корпусом поворачиваюсь к Рыжему — вполне себе реальному.
— Эта моя любимая была. — Голос уставший, сиплый. Его почти не слышно из-за шума.
Рыжий выглядит измотанным. Он напоминает сгоревшую до самого конца спичку, которая сломается и осыплется, если тронуть. В нем сейчас ни намека на неисчерпаемую энергию. Отсутствует вся придурковатость. Он сутулится и кажется меньше, хотя обычно всегда держит спину прямо, а плечи расправленными.
Оглядываясь вокруг, я вижу, что рядом с ним есть все. Табуретка, веревка и полное отчаяние.
— Они успокоятся к утру… Выходить советую сразу. У тебя будет не больше пяти минут. Беги сломя голову и не оглядывайся.
Его не останавливает и не смущает мое присутствие. Миша не задает ни одного вопроса, будто ему уже совершенно неинтересно то, что происходит или будет происходить дальше. Последнее, что он делает, — это переворачивает кассету и сует мне в руки плеер.
— Подожди… — Я не могу его остановить или отговорить, но сразу же бросаюсь следом. Если это прошлое, то, как в случае с Валей, я могу поменять свое настоящее. Вряд ли кардинально, но все же шанс есть.
Я смотрю на часы на его запястье. Те же, что теперь у меня. Слова встают болезненным комом в горле.
— Почему?
Мой вопрос вызывает у него усмешку. Кривую и горькую.
— Здесь невозможно выжить в одиночку.
— А как же Лева или Кир? Как же все остальные?
Я смотрю на него сейчас и не верю, что он может быть таким слабым. Не верю, что его можно подвести к этому шагу.
— Один при смерти, второй видеть меня не хочет. Этот дом… Он сводит с ума. Все выходят и заходят, а я сижу как собака на цепи и жду, что хозяева вернутся, но никто сюда больше не хочет. И я больше не хочу тут быть. Ни с теми, что внизу, ни с той, которая повсюду. Я устал…
Его голос дребезжит от надломов, он будто стекло, что идет трещинами и осыпается осколками. Совсем разваливается и упрямо не чинится изолентой, которой можно склеить все. Я хочу снять его, встряхнуть, обнять и рассказать, что сейчас все они вместе. Что он не один, и каждый из них сожалеет об ошибках прошлого…