Наш новый безумный питомец вылетает на улицу вслед за колонкой, а Дэн закрывает дверь. Лева страхует вторую. Музыка с улицы играет совсем недолго, соединение с колонкой быстро обрывается.
— Ты в порядке? — Женя подходит ко мне, и я руки перед собой выставляю, давая понять, что ближе не надо.
Меня хватает только на то, чтобы показать большой палец вверх. Гравитация, как самая бессердечная сука, притягивает меня к полу, на который я ложусь, как после лютого захода в слэм. Усталость есть, в рожу получил, музыка была. Смело можно сказать: «Засчитано».
— Где Рыжий? — тут же спрашивает Кирилл.
— С Саней наверху.
— Саша тут? — На вопрос Жени киваю.
Паук в дверь ударяется, и Дэн от нее отскакивает. Я лишь голову поворачиваю на шум. Еще один удар, а потом раздаются вопли, стремительно удаляющиеся в неизвестном направлении. На эту ночь, как и на любую с пятницы на субботу, все, что за забором, для нас не существует.
Все поднимаются по лестнице. Со мной только Лева остается. Он смотрит на меня сверху вниз, и первое, о чем я думаю, — что сейчас получу с ноги в лицо. Не знаю, откуда в моей голове эта мысль, но я вижу примерно ту же картину, что мне Дача показывала. Только вместо сердца — моя голова, и под его старыми белыми кроссами мои мозги.
Мы смотрим друг на друга молча. Не сказать, что это вызывает у меня сильный дискомфорт, скорее смятение. Он мог бы задать любой вопрос, подать руку или уже раздавить меня, как таракана, но продолжает сверлить взглядом, который я не могу понять. На его лице напрочь отсутствуют эмоции — либо они мне недоступны.
Лева сейчас как код, который нельзя считать.
— Че уставился? — спрашиваю, не выдержав возникшего напряжения. — Ты или руку дай, или добей.
Сказанное мной не заставляет его пошевелиться. Ни один мускул не дергается. Создается ощущение, что он не дышит.
Даже когда включается музыка и зажигается свет, он никак не реагирует. Я же вздрагиваю, такого поворота не ожидая.
На ноги поднимаюсь быстрее, чем мне бы хотелось. Готовлюсь к тому, что толпа потянется на танцпол из разных углов, и это автоматически расширит гостиную до неплохого такого клуба с вместительностью минимум две сотни человек.
Лева руку резко вытягивает, указывая на входную дверь, и я от него шаг назад делаю. Мне эта дверь до звезды, если честно. Ее сейчас только Денис открыть может, а учитывая, кого мы совсем недавно на улицу выкинули, особого желания впускать незваных гостей у меня нет. Если ему паучка жалко стало, пусть его собой кормит и предупреждает об этом заранее.
— Твоя зверушка? — спрашиваю, на ответ не надеясь, но Лева голову вбок склоняет.
Если бы у него сейчас шея хрустнула, клянусь, я бы бросился наверх со всех ног и заорал во все горло. Но за музыкой ничего не слышно, а само движение было плавным и неестественным. Люди так не двигаются.
То, что с Левой снова не все окей, без дополнительных вопросов понятно. Только в прошлый раз в его странном поведении Дача была виновата, а что с ним сейчас происходит, неизвестно. Как назло, рядом никого. Ни ребят, ни Дачи.
К двери подхожу и берусь за ручку с полной уверенностью, что она мне не поддастся. Но дверь распахивается, и меня прохладным воздухом обдает, а потом толпой сносит, как горной речкой после дождя. Этот поток меня зажевывает, и пока Лева стоит неподвижно, я стараюсь удержаться на плаву. Если меня к полу придавит, если все эти ноги по мне пройдут, то я стану самой нежной отбивной, которую только могут подать в мишленовском ресторане. Я буду во рту таять и в брюхе перевариваться незаметно.
Толпе в этот момент я оказываюсь не нужен. Она сносит меня, съедает у лестницы и отрыгивает у противоположной стены. Игровая зона негласно делится на две части. На одном берегу я, на другом — все остальные.
Перед тем как дверь снова закрывается, вижу, что народ бежит со второго этажа и через другую дверь, что ведет во двор. Меня это удивляет. При мне такого еще не было. Я о таком ни от кого не слышал, и, судя по ошалевшим знакомым лицам, которые появляются на лестнице, удивлен не я один.
Кирилл говорит что-то, но я его не слышу. Его полностью заглушает музыка. Такого тоже никогда не было. Раньше даже голос повышать не приходилось, а теперь я всеми силами пытаюсь дать понять, что мне ни хрена не слышно. Связь у Кира с Дэном тоже нарушена. Они друг к другу тянутся, гнутся и одно ухо закрывают, чтобы разобрать сказанное.
Эта тусовка полностью вышла из-под контроля. Какой бы раньше она ни была, сейчас мутирует в процессе. Я знал, чего ждать, если в гущу событий кинуться, и видел тропки, по которым можно пройти сквозь эту чащу безопасно. Сейчас будто ни сантиметра свободного пространства, а значит, гуща, она же центр, — везде.
Залезешь — сдохнешь.
О Леве, который с места не двигался, пока меня с ног снести пытались, я забыл. Мысль о том, что его старые призрачные кости уже хрустят у кого-то под кроссовками, загоняет меня в одинокое кресло в углу. Пока вдоль стены полз, в меня впечатались дважды, и один раз в эту стену прямо перед моим носом кто-то влетел. От его головы на светлой стене остался кровавый след. Чужое лицо, что лишь на секунду увидеть получилось, мягко сказать, было обезумевшим, но таким счастливым…
Поднявшись над танцующими как в последний раз гостями, принимаюсь искать глазами Леву. Мне хочется найти неподвижную высокую фигуру в олимпийке с огромными буквами на спине — нерушимую скалу с маяком, но ничего и близко похожего в этом океане человеческих тел не наблюдается.
От попытки всмотреться, разглядеть и различить при постоянно меняющемся тусклом освещении начинают болеть не только глаза, но и голова. Я устал анализировать, и мой мозг принимается додумывать то, что не подвластно моему стремительно ухудшающемуся зрению. Система под названием «Марк» в максимальном перегрузе, а это только начало.
С кресла слезаю и будто на дно опускаюсь. Здесь темно, душно, со всех сторон давит. Слева стена, справа толпа, от которой отскакивают инертные частицы в виде отдельных людей. Они бьются друг об друга и обо все подряд и беспорядочно перемещаются. Из этого хаоса рано или поздно должен родиться порядок. Так заверяют законы термодинамики и вселенной и Ницше. Нужно лишь дожить.
Вдоль стены, пока не пришибло, пробираюсь на темную кухню и сразу же спотыкаюсь. Ноги путаются, но мне удается удержать равновесие, чтобы на пол не улететь. Разворачиваюсь, на пол смотрю и в отблесках света вижу Левин олимпос. С пола его поднимаю, ничего не понимая, и в руках верчу.
— Рано или поздно все это закончится, — звучит из темноты голос, и пока его хозяйка сама на свет не выходит, не узнаю, чей он.
На ее лице невозмутимое спокойствие, тогда как на моем — паника. Валя смотрит на меня с презрением и ничем его не маскирует. Ее взгляд тяжелый и к полу меня жмет, будто она управляет гравитацией в этой комнате. На ней анорак Рыжего, который от времени выцвел и растянулся. Про таких говорят: маленькая, хрупкая, но я бы про нее сказал: сука. Холодная, бессердечная и самоуверенная.
Она олимпийку Левы из моих рук забирает и по трем белым полоскам, что от крови стали красными, пальцами проводит.
— Не его я сломать хотела, но ты крепче оказался… Жаль. — Она олимпос комкает в руках, замахивается, чтобы зашвырнуть в толпу, но я перехватить успеваю. Ловлю за рукав в последний момент.
— Монолог главного злодея будет? — Я спокойствие сохранить пытаюсь, а у самого руки трясутся, пока олимпийку на весу сворачиваю. Меня какие-то чувства переполняют, только я им определения дать не могу.
— Нет, — отвечает она твердо и коротко.
— Что ты тут делаешь? — спрашиваю так, будто мы случайно встретились в одной очереди за рафом на кокосовом. Это стоит мне немалых усилий, но, похоже, обмануть у меня получается только себя. У Вали мой вопрос вызывает смешок.
— Пришла с ними попрощаться. Еще тупые вопросы будут?
— Да, много. Целый список есть.
— Выкинь его тогда.
— Ты просто квинтэссенция всего самого дерьмового от своих родителей.
Когда она поворачивается в мою сторону, мне резко хочется забрать свои слова обратно. Валя смотрит так, как будто сейчас нож под ребра воткнет и пойдет по своим делам дальше, пока я тут на полу буду богу душу отдавать. С большим омерзением на меня еще ни один человек не смотрел, хотя поводов за свою жизнь я давал предостаточно.
— Ты меня не знаешь, чтобы так говорить…
— И слава богу, мать. Приколы эти твои за гранью. Может, к психологу сходишь? Но сначала, — я сую ей в лицо Левину олимпийку, но не отдаю, — деда верни.
— Не могу понять, ты идиот или прикидываешься?
— Идиот. Где дед?
— Мертв.
— Мертвое умереть не может. Куда ты его дела?
Она улыбается как отбитая, мне от этого не по себе, но пускать ее дальше я не хочу. Не должно ее здесь быть.
— Потанцуем? — приглашает она и за руку меня хватает.
Я среагировать не успеваю и не вырываюсь, потому что толпа перед ней расступается, как вода перед Моисеем. У меня мозг включается лишь в тот момент, когда ее пальцы отпускают мое запястье и толпа смыкается. Я ощущаю на себе то же, что могли бы ощутить манекены, на которых проводят краш-тесты.
Лобовое столкновение на скорости больше ста километров в час.
Переворот автомобиля при вылете с трассы.
Удар спереди и сзади, превращающий металл в блин, а человека — в суповой набор.
Боковой удар.
От боли уже дышать невозможно. Я крепко зажмуренные глаза открываю и вижу, как ко мне тянутся десятки рук. Кажется, что отбитое ногами мясо сейчас разорвут, но они обнимают меня и утягивают глубоко. Под пол, под землю, на самое дно.
Тут поразительно спокойно, над головой звездное небо, но почувствовать что-то большее мешают боль и вода, затекающая в уши. Еще кровь из ноздрей. Если у меня шанс вернуться будет, как у других, я сам себе обещаю, что голову ей отгрызу, и неважно, сколько времени это займет и сколько зубов я потеряю, хрустя шейными позвонками.