Выживу при падении или нет, зависит только от Дачи.
В школе по прыжкам в длину с места у меня была тройка, а вот в прыжках с высоты на социальное дно — чемпионское золото.
На перила залезаю; на то, чтобы выломать их для разбега, сил мне не хватит. Был бы тут Рыжий… Он бы нашел где разгуляться. Перед самым рывком даю заднюю. Страх оказывается сильнее, чем я мог себе представить.
Страх того, что не получится и я сорвусь.
Поэтому при второй попытке не надеюсь, что долечу до перил напротив. Если честно, даже не собираюсь. Поразительно, что, когда Дача не пытается меня убить, я ищу свою смерть сам. Вот такой забавный парадокс наших взаимоотношений.
Перед прыжком олимпийку с себя снимаю и кидаю ее вниз. Она летит долго и пропадает в кромешной темноте. На часы смотрю и прекрасно понимаю, что если все не по плану пойдет и я снова переломаю себе кости, превратившись в суповой набор, спасать меня будет некому.
Крепко зажмуриваюсь и отпускаю перила. Тело по инерции клонит вперед, даже подталкивать себя не нужно.
Секунды свободного падения дарят разные эмоции. В том числе мнимое ощущение свободы — будто все уже закончилось, и закончилось хорошо.
Но на самом деле все, что было до, меркнет.
Падать действительно больно, по крайней мере, больно открывать глаза после приземления. Мне требуется время, чтобы понять, где я нахожусь, и подняться на ноги. Под ними вода — вся одежда мокрая. Холодно ужасно, и в этот раз звездное небо над головой не вызывает восторга. Я его уже видел. Оно мне как родное.
С высоты моего роста кажется, будто я в поле нахожусь без конца и края. От воды тиной несет, как из болота, и каждый шаг тяжело дается, потому что кроссовки вязнут. Здесь единственный ориентир — это Дача. Она вдалеке стоит неприступно. До нее словно вечность и даже чуть больше, но других меток на карте нет и не будет.
Головой пустой трясу, чтобы согнать с себя все лишнее. Мне надо идти, сосредоточиться, а тело только недовольно. Ему то больно, то холодно. Оно ноет от усталости, а я слушаю все это и двигаться себя заставляю.
Бой самому себе я больше не проиграю.
Ноги переставляю, шаг за шагом подбираясь ближе к цели. Один побольше, один поменьше, даже самый крохотный считается. Лишь бы на месте не стоять и хоть как-то сокращать расстояние под звездопадом над головой.
На полпути нахожу свою олимпийку. Она лежит прямо перед камышами, что зарослями стоят. Они ростом выше меня. Мокрую олимпийку вокруг бедер повязываю и стену из камышей руками раздвигаю. Не по себе, когда они за спиной смыкаются, и чем глубже захожу, тем непонятнее становится, в какую сторону двигаться. Самое простое — вперед шагать. Рано или поздно хоть куда-то да выйду.
Шаг делаю и останавливаюсь, чтобы узел завязать потуже, а потом продолжаю. Прислушиваюсь на секунду и присаживаюсь ровно в тот момент, как над моей головой со свистом проносится коряга. Меня с ног сбивает опять в грязь и в воду, в лицо рука упирается, голову в сторону поворачивают, и теперь я не могу дышать. Нечто отпускает меня так же резко, как и схватило. На бок перекатываюсь и встаю на колени. Оглядываюсь и вижу Рыжего. Он, как и я, промок до нитки, весь в грязи и крови.
— Хотел бы сказать, что рад тебя видеть, — начинает он, но я средний палец показываю, даже не дослушав. — Взаимно.
— Взаимно? Ты вообще с катушек съехал? — Швыряю ему в лицо грязью. Он от этого не в восторге, но повторно на меня не бросается. — Хватит из меня врага делать. Я тут ради вас.
— Да не заливай. У нас все спокойно было, пока ты не появился.
— Да? Веревку себе уже купил? Узлы вязать научился?
— Все-то ты знаешь. — Миша усмехается. Моя злость его забавляет, да только я не злюсь. Я скорее разочарован.
— Сам мне рассказывал, вот и знаю. Давай просто выйдем отсюда.
Я на ноги поднимаюсь и протягиваю руку Рыжему. Он же на меня внимания не обращает. Дело его, раз знает, как надо и как лучше. Единственная польза от него — через камыш пробираться стало проще.
— У тебя реакция хорошая, — вдруг говорит Миша.
— Ты просто топаешь как слон. — Мог бы спасибо сказать, но не получилось. По сути, мне просто повезло, но признаваться в этом я не буду. — Как ты сюда вышел?
— Умер, наверное. Не знаю. Меня в комнате заперло. Потом дом вертеть начало, и я из окна вывалился. А ты?
— Лабиринт из лестницы. Сначала бегал туда-сюда, но устал и решил спрыгнуть. — Рыжий останавливается, и я ему в спину врезаюсь.
Как же он любит тормозить не вовремя.
— Вот так просто?
— Не просто, но выходить куда-то надо было.
— А если бы умер?
— Тоже своего рода выход.
За свой ответ подзатыльник получаю. Больше Рыжий ни слова не говорит. Молча разворачивается и так же молча вперед шагает.
Стоит отметить, что вдвоем идти веселее. Даже тело уже не так ноет, хоть я и свалился черт знает откуда и чуть не утонул. Миша не то чтобы путь скрашивает, просто мыслей в голове становится меньше. Просто иду за ним и слежу, чтобы по морде не прилетело случайно.
Рыжий снова тормозит, но уже на выходе. Я его обхожу и встаю как вкопанный, потому что дом, к которому мы так упорно брели, полыхает со всех сторон. Не сговариваясь, мы с места срываемся одновременно. Если Дачи сейчас не станет, как отсюда выбраться? Где среди абсолютного ничего найти дверь в настоящее?
У самого дома вижу Кирилла; он же нас не замечает, пока мы не подходим к нему вплотную. Он стоит не то завороженный, не то перепуганный. Миша его в чувство приводит быстро. Кир говорит, что сам только недавно дошел. Больше он никого не видел. Их с Саней тоже разделило, и где он сейчас, Кирилл не знает.
Горящая Дача вводит меня в оцепенение, и я, не в силах отвести взгляд, наблюдаю, как языки пламени хищно пожирают наш единственный шанс на спасение.
25
Дрожащими руками развязываю двойной узел на рукавах анорака и в воду под ногами его окунаю полностью. Он обратно на тело налезает тяжело, липнет противно, но я не сдаюсь. С него вода течет, зато вместо запаха болота теперь только густой дым, лениво ползущий вверх, к звездам. Это совершенно абсурдная авантюра, которая может всех нас погубить, но мыслить здраво уже поздно.
— Что ты задумал? — Рыжий руку мне на плечо кладет и сжимает крепко, чтобы на месте удержать. Только удерживать меня не надо, я еще никуда не рвусь.
— Нам нужно в дом. — Мой короткий ответ вызывает недоумение что у него, что у Кирилла. — Там остальные остаться могли, и если мы где-то между, то они вполне живые и задыхаются от дыма.
— Они могут быть там? — спрашивает Кир, и я киваю. Правда это или нет, узнаем, когда окажемся внутри.
— Это верная смерть. — Рыжий любит очевидные вещи говорить. Факты констатировать.
— А мы сейчас, по-твоему, живы?
Он на меня смотрит вопросительно.
— По-твоему, это место похоже на реальный мир? Мы тут на границе. Можешь вернуться, а можешь остаться, и о тебе никто не узнает и не вспомнит. Сюда каждый уходил, кого Дача пожирала. Если грубо, мы у нее в брюхе. А знаешь, что происходит с мирами, создатель которых погибает? Они разрушаются, Рыжий. Не станет Дачи — не будет и этого места.
Он руку с моего плеча убирает, и я замечаю наконец, что ему страшно. Поразительно, как такой вспыльчивый человек может бояться родной стихии. Сам же после себя оставляет выжженные пустыри, а сейчас противится, будто никто и никогда из-за него при жизни не устраивал ментальное самосожжение.
Если верить общему мнению, полагаться на то, что знаю я сам, то Мишу лишь время исправить может. К сожалению, он это время только после смерти получил. Одиночество, в котором остается ждать и думать, чтобы казаться живым, заставило его провести огромную работу над ошибками. Сейчас я вижу лишь потенциал того человека, которого так упрямо ставил себе в пример.
— Если не выйду, советую идти следом. — Мне сказать им больше нечего. Не прощаться же, в самом деле?
Может, я сейчас большую ошибку совершаю, не желая идти у страха на поводу, а они остаются там, где и должны, чтобы вернуться. Может, никакого правильного решения и нет вовсе, и уже никто из нас не увидит ни одного нового рассвета. Чего время на пустые догадки тратить, когда практика для ошибок и новых шишек прямо перед носом? Стоит, объятая пламенем, жаром обдает и трещит, готовая в любой момент развалиться, прогорев дотла.
В открытую дверь залетаю и сразу же воротник до ушей натягиваю, чтобы не сожгло и дышать хоть как-то можно было. В оранжевом зареве огня все видно, но вот дым выедает глаза. Через прищур и слезы обзор гораздо хуже. Несусь сначала на кухню. Скатерть медленно дотлевает на столе, стулья лениво коптятся рядом. К полу тянусь, опускаюсь на колени и понимаю, что никого и ничего тут нет.
Выхожу в зал, сразу кричать начинаю, звать, надеясь, что хоть кто-то отзовется, но вокруг только шум от огня. Вместо второго этажа, куда по привычке вечно несут ноги, я остаюсь на первом и все проверяю. Двери открываю с помощью рукава, потому что до раскаленных ручек не дотронуться. С каждой новой пустой комнатой понимаю, что дышать становится сложнее, а значит, времени все меньше и меньше.
Время впервые не тянется, а пролетает совсем незаметно. Хочется, чтобы оно и вовсе остановилось. Пусть я и не уверен в том, что в лимбе, созданном Дачей, оно существует.
В экстремальных ситуациях нужно сохранять спокойствие, но оно дается с трудом, когда легкие разрывает, а глаза застилает дымом. Если не бегать хаотично, бездумно проверяя каждый угол, до которого можно дотронуться хотя бы взглядом, то первое, что хочется сделать, — забиться в угол и самому начать ждать помощи извне. Только такая опция даже рассматриваться не может. Я сам эта помощь. Я хочу ей быть.
Стоя перед дверью и вглядываясь в комнату, замечаю, как мимо проносится Рыжий. Он даже не думает, мчится на второй этаж. Кирилл же, прикрывая лицо рукавом, останавливается, замечая меня. Не думая, я указываю наверх. Вдвоем им будет проще. Если задержимся здесь чуть дольше, то можем не успеть.