Не замечаю, как фотосессия переходит в какую-то ненавязчивую игру. Если бы здесь присутствовала Яна, нам бы не удалось найти столь тесный контакт. Решение остаться наедине с сыном пришло внезапно и принесло свои удовлетворительные результаты.
— А мона я сам назиму на копку? Я хацю как ты, — тычет пальчиком в экран, сбивая все настройки.
— Ой... — испугано.
Возвращаю всё обратно.
— Вперёд, у тебя получится, — заверяю его.
— Пап, ой Зень, а Яну мы сфоткаим?
— Как только я расскажу тебе нашу с мамой историю. Договорились?
— Ага.
— Смотри сюда. Видишь, как мы с тобой похожи, — перелистывая готовые фотографии, указываю на наше с ним сходство. — У нас одинаковый цвет глаз, их разрез и даже ресницы. А ещё у тебя вот здесь, на подбородке слева есть маленькая родинка, как у меня. Заметил? Можешь на мне потрогать.
Тим касается пальцами моей трёхдневной щетины и взвизгивает.
— Ай, ты колюций, как ёзик, — следом заходится звонким смехом, заряжая этой позитивной эмоцией и меня. Когда наш хохот стихает, парень внезапно бросается мне на шею и притихает словно мышонок.
— Ты чего, Тимоха? — отставляю мобильный в сторону, прижимая его к груди. Ощущаю, как быстро барабанит его сердечко. У самого пульс подскочил на максимум, гремит в ушах. — Что случилось, сынок? Ты чего меня пугаешь?
— Ницево… — шепчет придушено. — Я плосто… Плосто тебя лублю! Как папу Адея, но есё бойсе. Сийно-плисийно…
Сглатываю подступивший к горлу ком. Таким болезненным никогда его не чувствовал. Горло сдавило до хрипа. Проморгавшись от выступивших слёз, прислоняюсь губами к его виску и горячо шепчу:
— Я тоже тебя люблю, сына, сильно-пресильно.
— Вот так? — ручонками до хруста в косточках сжимает мою шею, а я прикусываю губу, чтобы не пустить слезу в такой момент. Втягиваю резко воздух и на выдохе заверяю:
— Сильнее, чем ты можешь себе представить. Просто боюсь тебя придавить…
Глава 28. Баш на баш
Евгений
Время в компании сына летит незаметно. Я рассказываю ему всё, даже то, казалось бы, о чем не стоит говорить. Не вижу смысла водить ребёнка за нос. Придёт время, и он всё равно узнает правду от других «добрых» людей. И еще неизвестно, в какой форме. Вот тогда к разочарованию добавится и ощущение того, что родные люди ему лгали.
— Вот такая у нас с мамой вышла грустная история, — добавляю я, сворачивая наш нелёгкий разговор. На сегодня он узнал более, чем достаточно. — Теперь ты понимаешь, почему мама с Андреем к тебе не вернутся? — закрепляю то, над чем мы с ним работали дольше сорока минут.
— Патамуста их бойсе нет? — звучит его слабый, дрожащий голосок, от которого грудь разламывает, а внутренности наполняются расплавленным свинцом. Его груснячий взгляд ещё больше добивает. Держусь, сцепив зубы, подавая ему пример. И он словно понимает это, делает тяжкий вздох и расслабляется, беря меня за запястье.
— Верно, сынок. Но у тебя есть мы, — накрываю маленькую кисть своей ладонью и несильно сжимаю её. — Есть Янка, я, бабушки, дедушка. И мы все тебя очень любим. Всегда помни об этом.
— Ты нас тоцьна не блосис?
— Не брошу, родной. Даже не думай об этом. Выбрось эти мысли из головы!
— Но ты не лазлешил Яне остаться. Пациму?
Теперь мне приходится поглубже вдохнуть и ещё раз собраться с мыслями.
— Я не хотел, чтобы Яна слушала о наших с мамой отношениях.
— Пациму?
— Потому что она моя женщина. Ей был бы неприятен этот разговор. Понимаешь?
— Пациму неплиятен?
— Ну как бы тебе объяснить… — на секунду задумавшись, вспоминаю о крестнице. Валентин рассказывал про их детский поцелуй. Жаль, что я этого момента так и не вспомнил. — Тебе же нравится Женечка?
— Оцень.
— Если бы она тебе рассказала о каком-нибудь мальчике, который дарил ей всякие вкусняшки и целовал за это в щёчку, тебе было бы приятно?
— Я бы ему молду нацистил!
— Ого! — округляю глаза. — Где ты это услышал?
— От дяди Луса. А цево?
— Да так. Ничего. Понимаешь, Тимоха, когда женщина влюблена в мужчину, ей неприятно слушать о его бывших женщинах, с которыми он целовался в щёчки, скажем так. Даже если это было давно. Они потом начинают ревновать, затем выдумывают проблемы, короче говоря, ищут повод для ссор.
— Но Яна не такая. Она никада не лугала меня и тебя не будит. Она доблая.
— Я знаю, малыш. Знаю, — спешу успокоить его, принимаясь гладить пальцами по виску. — Когда ты вырастишь, ты всё поймёшь. А сейчас мне нужно переодеться и отправиться к доктору в больницу, чтобы он осмотрел мою шишку. А ты беги к бабушке и позови Яну. Они, наверное, волнуются. Особенно Янка.
Сажусь на постели, затем свешиваю ноги, но не успеваю даже задницу оторвать от матраца, как Яна, постучав в дверь, оказывается в моей спальне. Смотрю на неё и теряю дар речи. Меня парализует в полном смысле этого слова, причём не сразу понимаю, что пялюсь на неё с отвисшей челюстью…
Твою ж мать!
— Жень, извини, что прервала вас, мне нужно срочно уехать. Можно мне Тима на пару слов?
— Ого… — выдыхает Тим, не скрывая своего удивления. Впрочем, я тоже… — Ян? Ты едис на бал?
После внимательного сканирования ребёнка, Яна меняется в лице. Тревога в глазах исчезает, внезапно перетекая в заманчивый блеск.
— Вижу, что у вас всё хорошо. Тогда до вечера. Тим, я очень надеюсь, что бабушка с дедушкой останутся тобой довольны.
Разворачивается, добивая меня окончательно видом сзади...
— А что происходит, Яна? — не могу не поинтересоваться такими внезапными изменениями.
— В смысле? — сделав шаг, Мышка грациозно замирает. Поворачивает голову набок, затем свой тоненький корпус. В оттопыренном разрезе платья замечаю краешек ареолы на сочной груди, чуть ниже оголенную полоску внутренней стороны бедра…
Набрав полные лёгкие воздуха, захлёбываюсь возмущением. Из меня рвётся мат, но я сдерживаюсь. Приходится задышать так часто и поверхностно, что только слепой бы не увидел.
— Черррт… — едва слышно ворчу, хватаясь рукой за стойку для капельницы. Встаю на ноги. Отодвигаю приспособление с прохода. — Тимыч, закрой-ка уши, а лучше беги к бабушке. Хорошо?
— Угу.
Малый целует меня в щёку и сваливает прочь.
— По-твоему, это «униформа» детского фотографа? Или я чего-то не догоняю? Объяснишь?
Посмотрев вслед Тимофею, Яна возвращается к двери, чтобы опереться боком на косяк и выслушать моё недовольство.
Прихрамывая, огибаю осколки на полу, подхожу к ней, становлюсь напротив. Ещё раз оцениваю её внешность, испытывая при этом не самое приятное чувство. Вместе с проблесками ревности нехило так башню срывает, такая она сейчас красивая и дерзкая в этом своём откровенном наряде. Насыщенный сливовый цвет полупрозрачной ткани притягивает взгляд как мулета матадора. Впридачу Мышка ещё и пахнет ошеломляюще. Спелый персик и смесь каких-то свежих цветков вызывает стойкое желание попробовать её кожу на вкус.
А ведь эта девочка моя…
Так все говорят, а я ни хрена не чувствую. Только нестерпимое жжение в груди от осознания того, что Мышка летит на встречу не со мной.
Тогда, мать вашу, к кому она собралась в этом чертовом вечернем платье средь бела дня?
— Пока ты разговаривал с сыном, мне позвонила помощница одного успешного бизнесмена, владельца сети кондитерских «Вишенка». Они ищут фотографа для съемки сладкой выпечки и тортов. Снимки нужны для запуска новой рекламной кампании. Деловая встреча уже назначена. Состоится в приличном ресторане. Я бы не хотела на неё опаздывать. Для меня это важно, Женя.
Замечаю, как её дыхание учащается. Сдерживать волнение надолго у Яны не выходит.
Врет? Или всё-таки говорит правду?
Судя по её реакции, точно чего-то не договаривает.
Потянувшись дрогнувшими пальчиками к виску, поправляет за ухо идеально уложенную прядь, открывая моему взору тонкую шею.
Заостряю на ней внимание.
Кожа нежная, молочного цвета, наощупь как бархат.
Совсем недавно ощутил её сполна своими тактильными рецепторами.
На минуту представляю, как осторожно, порхающими движениями поглаживаю кончиками пальцев кромку её уха. Прохожусь вдоль пульсирующей вены к ключице, очерчиваю хрупкое плечо… Ложбинку между налитыми полушариями груди. Затем снова поднимаюсь выше. К губам. В этом невидимом путешествии начинаю терять контроль.
Что ж вам, женщинам, так неймется-то? А???
— Значит… Идёшь на встречу с булочником? А платье не слишком вызывающее для обеда? Тебе ж не ребёнка с ним крестить.
— А что тебя смущает? — её слова прилетают в ответ как хлесткая пощёчина. Вернее, это были мои слова, произнесённые совсем недавно в ванной.
Браво, малыш! Умеешь поразить своей находчивостью.
— Оно вечернее, — подытоживаю, опуская ладонь на внутреннюю сторону бедра. В том месте, где разрез почти заканчивается. Девочка вздрагивает, но ничего не предпринимает. Даже колени не сводит. Смотрит смело мне в глаза. В них читается вызов и уверенность.
— Оно единственное, которое мне подошло и прекрасно соответствует формату заведения. Уверена, в «Sixsty» его оценят по достоинству, — последние слова выходят сиплыми и отрывистыми, потому что моя ладонь, медленно скользнув вверх к развилке, ребром задевает влажные губы, не прикрытые абсолютно ни чем.
Ни чем! Черт её подери!!!
— На тебе нет белья, — сдавленно произношу, впиваясь пальцами в её бедро. — Говоришь, булочник оценит по достоинству?
— Пошёл ты к черту, Захаров! Тебе то что до этого?
Она выдыхает, а вдохнуть обратно не получается. Щёки покрываются алыми пятнами. Паника вспыхивает в глазах.
Оттолкнув меня в грудь, сбегает, не оборачиваясь.
Несколько секунд пребываю в оцепенении, пока звонок мобильного не приводит в чувство.
— Герман! — срабатывает первая реакция.
Дойдя до изножья кровати, дёргаю одеяло на себя, поднимаю трубку.
— Алло.