Матвей, правда, устоял бы. Прикрикнул бы на дочь, как следует, и весь тут разговор. Но Санька, он ведь не дурак. Почуял, что с Матвеем не сговориться, и давай на Евдокию давить. Да так аккуратно и ласково, что куда там!
— Вы, уж, Евдокия Демьяновна, отпустите его. Дело выгодное.
— Так разве я держу, — загорится та. — Пускай едет.
Танька тоже подначивать, в разговор встревать:
— Забоишься, батя, сама поеду.
— Ладно, — цыкнет на них Матвей. — Доживем до осени — поглядим.
И, слава богу, дожили. Лук уродился, какого сроду с веку не было. Каждая головка по кулаку. Когда выбирали, так Матвей не удержался, очистил одну и прямо на огороде съел без хлеба и соли. Сдавать такой лук в заготконтору по тридцать шесть копеек килограмм или торговать у себя на базаре по полтиннику — рука не поднималась.
Санька, словно почуяв минуту, сразу появился в доме, глянул на лук и определил:
— Две тыщи, считай, у тебя, Матвей Калинович, в кармане.
— Так уж и две? — для отвода глаз засомневался Матвей.
— А вот чтоб мне с этого места не встать!
Выпили они с Санькой по рюмке и договорились, что, как только закончат в колхозе пахоту, так, не медля, и соберутся в дорогу.
Матвею не терпелось, и он так работал в поле, что даже портрет его в газетке напечатали. Сверху над портретом надпись вроде заголовка: «Равняйтесь на передовиков!», а внизу буквами поменьше: «Тракторист колхоза «Заря» Матвей Калинович Дорошенко выполняет дневные нормы пахоты на двести процентов».
Газетку эту и флажок победителя вручил ему сам председатель колхоза Дмитрий Иванович.
— Вот, — сказал, — поздравляю тебя, Матвей Калинович, с победой. Если бы все так работали, мы давно бы уже в коммунизме были.
— Так я чего, — ответил Матвей, а самому, конечно, приятно.
Тогда под шумок он и договорился с председателем насчет отпуска. Тот с радостью разрешил. Езжай, мол, дело хозяйское. Таньку он тоже уважает. Она доярка — поискать таких надо.
Паковали они лук два дня. Получилось тридцать мешков. Можно было и еще набрать мешков пять-шесть, но Матвей засомневался, примут ли столько в багаж. Санька, правда, его успокоил:
— Примут, Матвей Калинович. Мы на два билета оформим.
И действительно — приняли. Вначале, конечно, покуражились немного, но Санька сунул кому-то трешку, так не только приняли, а даже пообещали отправить тем же поездом, на который у Матвея и Саньки были билеты.
Ехалось им хорошо. Почти всю дорогу без попутчиков, без посторонних людей. Оно и понятно — время зимнее, куда теперь народу ездить? Как только вошли в вагон, Санька сразу запрятал свой чемодан под сиденье. Сколько там у него платков, один бог знает. Может, двадцать, а может, и все тридцать. Вообще, жох этот Санька! Такой жох, что не приведи господь! Где его только не носило! И в моряках, говорят, ходил, и лес заготавливал, и где-то в Сибири был, то ли на стройке, то ли в тюрьме. Черт его разберет!
А лет семь тому назад объявился в селе. С месяц, наверное, деньгами сорил, пил водку да хулиганил. А потом вдруг женился на Варьке Шкандыбе, девке красивой да к работе не больно охочей. Поставили они себе дом возле самого леса и зажили на первых порах как все люди. Санька попритих (деньги, должно быть, закончились), устроился в колхозе шофером. Правда, шофер из него так себе… Ну, еще баранку крутить — туда-сюда, а как только поломка какая, сразу Матвея зовет. Матвей, конечно, не отказывается. Машина-то не Санькина, колхозная. Она бегать должна, трудиться.
Но в последнее время Санька опять за старое принялся. Завел себе целое стадо коз и засадил Варьку вязать пуховые платки. А чтоб все насчет Варьки было шито-крыто, раздобыл ей справку, будто она сердечница. Хотя какое там у нее к черту сердце! Соберутся когда на гулянку, так она четыре рюмки хлобыснет и танцует целый вечер, аж половицы ходуном ходят.
Связываться с Санькой, конечно, опасно. Матвея он в эту поездку не зря тянет. Задумал небось что-нибудь. Ну да ладно. Даст бог, все обойдется.
Матвей тоже кое-как приладил свой чемодан и принялся разбирать постель, время уже позднее, десятый час, но Санька вдруг вытащил из сетки бутылку водки и остановил его:
— Давай по маленькой за удачу.
Матвей немного поколебался, а после махнул рукою:
— Ладно, давай.
Оно, и правда, чего б не выпить с мороза по рюмочке, поговорить, дорога им предстоит дальняя, за двое суток успеют еще выспаться. Вдвоем они быстро организовали закуску: вареную курицу, сало, огурцы. Санька разлил и похлопал Матвея по плечу:
— Со мной, Матвей Калинович, не пропадешь!
— Ага, — поддержал его тот. — Не пропадем.
После второй рюмки стало веселей и привольней. Разговор потек сам собою, душевно и ладно, без всяких там точек и запятых.
— Если нам выпадет удача, — обещал Матвей, — так с меня магарыч.
— Не в том дело, — отвечал Санька.
— А в чем же?
— Уважить тебя хочу. Людей показать.
Матвей растрогался, обнял Саньку и, желая польстить ему, проболтался, выдал разговор, который вели недавно в конторе мужики:
— Сань, я слышал, ты машину покупать собираешься?
— Собираюсь, — ничуть не обиделся на него Санька.
— А на кой она ляд тебе?
— Как на кой? Ездить.
— Это понятно. Но все-таки…
Санька как-то с хитринкой, по-кошачьи, взглянул на Матвея и вдруг засмеялся:
— А вот на кой тебе нужен был телевизор? Помнишь?
— Помню, — побежденно вздохнул Матвей и задумался.
Как не помнить такое! Лет десять, а то и двенадцать назад это было. Телевизоры тогда у них в селе встречались еще редко. Раз-два, и обчелся. Евдокия с Танькой где-то поглядели его и заладили: «Покупай — и все. Что мы, хуже других?» Матвей вначале отказывался. Кино в клубе через день показывают — смотри сколько хочешь. Двадцать копеек билет. А телевизор триста восемьдесят четыре рубля. Это ж подумать только! Но они знай свое: в крик да в плач. Ну, он и сдался.
Сейчас вспомнишь про этот телевизор, так смешно вроде, а тогда весь измаялся, пока довез его из города на подводе. И было отчего. Ну, положим, продали они кабана, взяли деньги, так Матвей сколько лет погреб собирался строить. Старый уже совсем развалился, бочку с капустою негде поставить, картошку до весны схоронить. И вот все пошло насмарку из-за какой-то там стекляшки.
А тут еще по дороге ввязался сзади Кузьма Стручок. Корову купил. Так они и ехали до самого дому: впереди Матвей с телевизором, а следом Кузьма с коровою. Язык у Кузьмы, не дай бог, ни одна баба не сговорится. Всю дорогу донимал Матвея с этим телевизором: сколько стоит да как включается? А возле колхозного двора совсем опозорил перед мужиками. Остановились они, чтоб закурить, Кузьма и начал:
— Матвей хочет менять телевизор на корову. Соглашаться или нет?
— А он что, доится? — поддержали его мужики.
— Кто? — как будто ничего не понял Кузьма.
— Ну телевизор.
— Ах, телевизор! Доится, а как же. Первотелка!
Каково все это было слушать Матвею, выносить насмешки?! Да еще от кого — от Кузьмы Стручка! А тот, знай, все куражился:
— Не-е, не буду меняться.
— Чего так? — ехидно забеспокоились мужики.
— Да он, может, еще неисправный?
Шутки шутками, а Матвею от этих слов стало не по себе. Он в магазине со зла особенно-то телевизор не проверял. Бросил его на воз, и дело с концом.
Кое-как добрался Матвей домой, а там уже Санька сидит, в то время не надолго залетевший в село. Евдокия его, оказывается, пригласила устанавливать телевизор.
Слава богу, все обошлось. Приладили они на крыше антенну, сделали заземление, Санька пощелкал переключателями и объявил:
— Все путем, Матвей Калинович.
Теперь Матвей нисколько не жалеет о той покупке. А тогда, наверное, с полгода корил Евдокию и смотреть телевизор чуть ли не наотрез отказывался.
— Ну что, вспомнил? — перебил его мысли Санька.
— Вспомнил, — улыбнулся Матвей.
— Вот то-то, Матвей Калинович. Подъем благосостояния.
Перегона два-три они ехали молча. Матвей даже начал было дремать, но потом, так и эдак размышляя о Санькиных намерениях, разговорился по новой:
— Телевизор, Санька, оно для развлечения, для интересу, а машина — одни заботы.
— Смешной ты человек, Матвей Калинович, — отозвался Санька. — Ей-богу, смешной.
— Должно быть, — согласился Матвей.
— Ты че, думаешь, машина у меня без дела будет стоять? Для красоты? Вот станешь, к примеру, ты выдавать Таньку замуж. В загс на тракторе, что ли, поедешь или, может, на лошадях?
— Да вроде неудобно.
— И я говорю. Придешь ты ко мне, мол, так и так, надо, Саня, дело сделать. Я, конечно, не откажусь, потому как друзья мы с тобой. А ты тоже в долгу не останешься. Сколько мне за такую поездку отвалишь?
Матвей на минуту задумался, а потом почему-то немного с опаской ответил:
— Двадцать пять, наверное.
— Лады, — заключил Санька. — Мне больше и не надо. — Он разобрал постель, выключил свет и уже в темноте продолжил: — А потом, Матвей Калинович, Варьку мне очень хочется на машине прокатить. Может, затем и покупаю.
Матвей похвалил Саньку за это намерение и не стал больше его тревожить. Санька вскоре захрапел, плотно, по самый подбородок укрывшись одеялом. А Матвею что-то не спалось. И ладно, думал бы он о чем-нибудь дельном. Например, о луке, о поездке, загадывал, как она еще обернется? А то не давал ему покоя Санька. Непонятный какой-то человек!
Весною что отчудил! Раздобыл на ферме списанный движок, отремонтировал его. (Правда, не без Матвеевой помощи.) Потом сварил раму, поставил ее на колеса четыреста восьмого «Москвича», смонтировал рулевую колонку, коробку передач, приспособил сзади самый обыкновенный плуг и выехал на этой каракатице пахать свой огород. Мужики собрались смотреть чуть ли не со всего села. «Во, — говорят, — Ползунов, да и только». А Санька хоть бы что, пашет себе потихоньку. И что ты думаешь, посмеялись мужики немного, посмеялись, а потом давай Саньку каждый к себе на огород приглашать. Оно ведь как теперь дело заведено. Настоящим трактором на огород не заедешь: там яблоня, смотришь, растет, там груша или грядка какая-нибудь. Особенно не развернешься. Вот и приходится по старинке — лошадьми. А их теперь в колхозе десятка два, не больше. Пока дождешься очереди — и весна пройдет. Да и слабосильные они нынче какие-то.