Санька все это, видно, учел. Брал он не дорого: пятерка за огород. Если разобраться, то лошадьми не дешевле получится. Пока вспашешь, они ведь пуд сена съедят. А оно по весне четыре рубля стоит. Да еще выпивка-закуска.
С этими мыслями и уснул Матвей. Под ласковый перестук колес спалось ему крепко и забвенно. Лишь перед самым утром почудилось Матвею, будто где-то мычит корова. Со сна не разобравшись, что к чему, он хотел было подняться и пойти в сарай, чтоб положить ей немного сена. Но потом поглядел на Саньку, на вагонные зеркала и лишь вздохнул: до дому теперь верст шестьсот, не меньше. Матвей поудобней приладил подушку, укрылся одеялом, но сон больше не шел. Хотелось домой к Евдокии, к корове Зорьке, к родному трактору и вообще к родным привычным людям. Матвей еще раз вздохнул, задумчиво и укоризненно, а потом все-таки собрался с силами, отогнал от себя все эти домашние ненужные мысли и вышел в коридор покурить.
За окном уже начиналась жизнь. В деревнях над северными крытыми по большей части тесом хатами то там, то здесь тянулись неспешные дымки; куда-то торопились, пробивая фарами предутреннюю нестойкую темноту трактора. Города, большие и малые, тоже оживали, наполнялись трамваями, всевозможными машинами и полусонным, еще не говорливым людом. Матвей радовался этому пробуждению городов и сел. Его тоска и тревога по дому немного прошли. Да и чего тревожиться — везде люди, везде жизнь…
Пока Матвей глядел в окошко, Санька тоже проснулся, наскоро опохмелился остатками водки и, выйдя в коридор, тут же принялся рассказывать мужику из соседнего купе, как ему на одном острове предлагали быть вождем племени да он не согласился. Вот если бы дома его избрали председателем сельсовета или колхоза, тогда бы другое дело.
Матвей улыбнулся этой Санькиной байке, но трогать его не стал. Пусть тешится. Папуасским королем он, конечно, мог бы стать, а вот председателем — вряд ли…
К месту они приехали в воскресенье рано утром. Санька наказал Матвею идти к багажной камере и глядеть, как там будут разгружать лук, а сам нырнул куда-то в толпу искать подходящий транспорт.
Матвей подошел к багажному вагону, назвался и стал помогать грузчикам вытаскивать мешки, по-хозяйски поглядывая, чтоб их не шибко кидали на железную тележку. Потом он подмогнул еще выгрузить какой-то здоровенный ящик, на котором со всех сторон было нарисовано по рюмке и зонтику и стояли черные жирные надписи: «Не кантовать». Грузчики в знак благодарности предложили Матвею проехать вместе с ними до багажной. Он согласился. Быстро приладился рядом с мешками, радуясь, что пока все идет благополучно: мешки нигде не застряли в дороге, и морозы на Севере пока слабые и никакого вреда от них луку не будет.
В багажной Матвей присмотрел местечко, где мешки можно было сложить так, чтоб их никто случаем не задел ящиком или тюком. Но заносить мешки в багажную не пришлось. Неожиданно появился возле тележки Санька в расстегнутом полушубке и сбитой набекрень шапке. Завидев Матвея, он весело закричал:
— Живем, Калинович! — И тут же юркнул к кладовщику, о чем-то с ним переговорил, потом, затребовав у Матвея квитанцию, пробился без очереди к кассе, улыбнулся, подмигнул выглянувшей оттуда рыжеволосой девчонке и через минуту-вторую уже командовал Матвеем: — Давай грузить!
Матвей подчинился, схватил мешок и, ни о чем не расспрашивая, пошел вслед за Санькой в узенький проем между багажной и пригородными кассами. Шагах в десяти возле забора их ждала подвода. Да какая! Серая в яблоках кобыла, подкованная на все четыре ноги, была запряжена в громадных размеров телегу на резиновом ходу. Матвей, может, и не обратил бы внимания на эту резину, будь она какой-нибудь старенькой, поношенной, а то ведь, считай, только что из завода, километров сто всего прошла. За такую резину любой шофер не одну бутылку поставит. Матвей не сдержался, по привычке стукнул сапогом по туго накачанному колесу, вздохнул и лишь после этого положил мешок на телегу. Она едва заметно качнулась на рессорах и замерла. Матвей хотел было обследовать и эти рессоры, и два ловко приделанных на телеге стопсигнала, и вообще всю лошадиную сбрую с множеством заклепок, галунов и сыромятных ремней, но в это время из-за снежного сугроба вынырнул сам хозяин подводы, высоченный цыган в белом милицейском полушубке без погон. Он весело улыбнулся в смолянистые буденновские усы и подмигнул Матвею:
— Нэ волнуйся, дядя. Доедем.
— Да я ничего, — тоже улыбнулся ему в ответ Матвей, но как-то заискивающе, без гордости и тут же кинулся опять к багажной за мешками, думая теперь лишь об одном, сколько придется дать этому цыгану за доставку. Десятку вроде бы многовато, а пятерку, так вдруг окажется мало.
Но Санька и тут выручил Матвея. Пока они все втроем носили мешки, он успел шепнуть ему:
— Заплачено уже. Мы у этого цыгана жить будем. Николаё его зовут, Коля, значит.
Матвей согласно кивнул головой. Ему было все равно где жить. Лишь бы не под открытым небом.
Базар был совсем невдалеке, и они обернулись за час с небольшим. Санька о чем-то пошушукался с цыганом, пожал ему руку с громадным перстнем на безымянном пальце и побежал за весами. А Матвей, немного оглядевшись, стал затаскивать мешки за широкий каменный прилавок.
Санька вернулся минут через пятнадцать, помог Матвею установить весы и подхватил свой чемоданчик:
— Бывай, Калинович. Не проторгуйся.
— Ну да, — кивнул ему Матвей и принялся развязывать первый мешок.
Но как только Санька исчез в толпе, Матвей отставил мешок в сторону, спрятал под прилавок гири и, попросив мужика, торговавшего рядом капустою, понаблюдать за его товаром, пошел поглядеть, что он здесь за базар.
На первом, самом нижнем этаже торговали всякой огородной продукцией: морковью, свеклою, картошкою. Матвей вначале прошелся по левой и правой сторонам, где располагались ларьки. Но ничего особенного там не обнаружил. То же, что и у них дома: запечатанные в стеклянные банки кабачки, гречневая каша да порезанные на мелкие ломтики болгарские яблоки. Кое-где, правда, еще лежала в ящиках меленькая, чуть больше воробьиного яйца картошка. Зато посередине, где расположился со своим луком и Матвей, полно всякой всячины: поближе к двери, на всякий манер и лад зазывая покупателей, торговали мочеными яблоками, огурцами и капустою мужики и бабы. Особенно удивился Матвей двум почти в человеческий рост бочкам, возле которых хлопотал щупленький веселый старичок, судя по разговору, белорус. Как он их сюда дотащил, одному богу известно. Потом целый ряд занимали тетки с морковью и свеклою. Матвей поинтересовался, почем морковь. Оказывается, по рублю килограмм, а у них дома по двадцать копеек никто давать не хочет. Надо же, а?
За свеклою и морковью шла картошка. Матвей сразу определил, что привозная, хохлацкая. Ради любопытства он опять спросил о цене и опять удивился: шестьдесят копеек килограмм. Картошка, правда, не сравнишь с той, что в ларьках, но и цена, шутка сказать…
Матвей пошел дальше, ко всему приглядываясь и прицениваясь. Мало ли чего, вдруг на следующий год придется приехать с той же картошкой или морковью. Так чтоб знать, как оно здесь все.
Но больше всего, конечно, сейчас Матвея интересовал лук. Как только он подходил к очередной тетке или мужику, так сразу сердце у него екало, вдруг окажется у них лук. И не кошелка-другая, а мешков десять-пятнадцать. Тогда еще неизвестно, как пойдет у Матвея торговля.
Но луку на всем базаре, считай, не было. Торговала им одна-единственная бабка. Только что это за лук?! Одно название, а так — горох горохом, да еще и посиневший, морозом, наверное, где-то прихватило. Матвей, правда, остановился, спросил почем. Бабка сразу заволновалась.
— Рубль двадцать, милок.
— Дороговато, — укорил ее Матвей.
— Не без того, — согласилась она. — Но его ведь нет нигде.
— Так уж и нет, — улыбнулся про себя Матвей и отошел от бабки подальше.
Теперь можно было возвращаться на свое место и потихоньку начинать торговлю. Но Матвей не выдержал и поднялся на второй этаж. Обследовать его начал так же, как и нижний. Вначале прошелся по правой стороне, где торговали мясом. В двух местах Матвей даже постоял в очереди, чтоб, подойдя к прилавку, получше разглядеть, что здесь, на Севере, за мясо. Оказывается, по большей части говядина и притом немолодая уже. Кое-где, правда, висели еще на крюках бараньи тушки, но какие-то неказистые, тощие. А вот свинины или телятины Матвей сколько ни ходил между рядами, так и не обнаружил. Считать же за свинину те необрезные промороженные куски, которыми в конце рядов торговал какой-то магазинчик, у Матвея не поворачивался язык. Никуда это не годится! Сколько раз, к примеру, Матвею приходилось возить на тракторном прицепе в заготскот свиней. Поглядишь на них — душа радуется: все одна в одну, центнера по два в каждой. А из них, вишь, что получается! Порча продуктов да и только! Чего бы, окажем, не обрезать сало, как дома хозяин делает, хорошенько его просолить. И, пожалуйста, торгуй тогда отдельно салом и отдельно мясом. Так нет же! Лень, что ли, кого заела или, может, выгода какая есть от такого вот перевода продукта?!
Матвей еще немного постоял возле мясных прилавков, повозмущался и пошел обследовать базар дальше. В небольшом закоулке он обнаружил два ряда, сплошь, от края до края, заваленные кролями, курами и гусями. Ряды эти вначале Матвею очень понравились: все чистенько, аккуратненько, но когда он узнал цены, так только руками развел. Кроли и гуси не меньше как по пятнадцать рублей, а куры почти по десятке. И ладно бы куры там какие-нибудь особые, а то самые что ни на есть обыкновенные да еще и без лап, и без всяких там потрохов: сердца, печенки, горла. Тетки, видно, себе на суп забирают. Матвей не сдержался и даже поругал одну. Та засмущалась: мол, все так торгуют.
— Разбаловались вы тут, — пригрозил ей на прощанье Матвей и пошел на левую сторону.
Там торговали молоком, сметаною и творогом. Матвей остановился, заглянул в один-два кувшина, удивляясь, что молоко почему-то все больше топленое, потом попробовал у одной женщины щепотку творогу, похвалил, спросил о цене и отправился дальше к медовым рядам. Дома в саду у Матвея стоят три колоды, и кое-что в пчелиных, медовых делах он понимает. Мед был в основном лесной, цветочный, и это Матвею очень понравилось. Цена такая же, как и у них дома — ч