— Не надо, Антон. Лучше уж на гармошке…
— Как хочешь, — соглашался он и послушно возвращал мандолину хозяину.
С тех далеких довоенных времен Антон за нее больше не брался. Не хотелось, нельзя на ней было играть без Татьяны.
Но сегодня никуда Антону не деться! Сегодня он сыграет. Не сейчас, правда, не при ребятах, а в электричке, под привычное постукивание колес, под торопливый вагонный гомон, заглушающий все боли и воспоминания…
Антон все медлил, как-то неловко перебирая мандолину в руках. Ребята уже зашушукались, начали переговариваться друг с другом. Тогда он, почти не веря в удачу, попросил их:
— Мне бы надо ее с собой.
— Зачем? — удивились ребята.
— Надо, ребятишки. Вы не бойтесь, я верну. Меня здесь все знают.
Ребята о чем-то посовещались, посоветовались неслышно и осторожно, а потом вдруг согласились с Антоновой просьбой:
— Ладно, дядя Антон, бери. Только чтоб привез, а то она из оркестра.
— Привезу, — заволновался Антон. — Завтра с дочерью приеду и привезу. Вы приходите примерно в это время.
Минуты две-три ребята еще стояли рядом с Антоном, разговаривая о каких-то своих делах, а после куда-то неприметно исчезли, веселые и быстрые.
Оставшись один, Антон все же не удержался, потрогал пальцами струны. Они сразу дали о себе знать, тихонько откликнулись, и ни одна не сфальшивила. Видно, ребята понимали толк в инструменте. Но больше Антон беспокоить струны не стал, словно боялся, что они преждевременно растеряют свою силу и там, в электричке, окажутся совсем беспомощными.
Ждать Антону долго не пришлось. Вскоре по радио объявили посадку.
Антон прижал мандолину к груди, чтоб случайно за что-нибудь не задеть, не повредить ее, и стал пробираться в людской толчее. Самый последний хвостовой вагон он отыскал без особого труда, поспешно вошел в тамбур, как будто опасался, что электричка может уйти без него, Антона.
Последние перед ее отправлением минуты были особенно мучительными и тревожными. Антон волновался и переживал намного сильнее, чем утром. Может, потому, что в руках у него был инструмент, на котором Антон не играл без малого сорок лет, а может, и еще по какой иной, неведомой даже ему самому причине…
Электричка отошла от вокзала как-то совсем незаметно. Антон обнаружил это лишь после того, как вагон начал по-настоящему раскачиваться, вздрагивать, а буфера застучали звонко и певуче.
Дожидаться, пока народ в электричке окончательно успокоится, у Антона не хватило терпения. Он торопливо тронул медиатором струны и оттолкнул куда-то легко убежавшую стеклянную дверь.
Первые несколько шагов Антон шел молча, прислушиваясь к слаженному, все понимающему разговору струн, а потом запел. И как только услышал свой голос, по-молодому широкий и сильный, так сразу темнота у него перед глазами прояснилась, сразу прошла у него тоска по гармошке и даже по Татьяне. И еще почудилось Антону, будто в эту вот минуту и началось великое всеобщее наступление на ад, и он уже бежит, оставляя на поле боя убитых и раненых, освобождая землю от непроглядной, все застилающей темноты. Вокруг по всему искореженному, изрытому снарядами полю полощутся на ветру знамена. А впереди этих знамен бесстрашная, неутомимая бежит провожавшая Антона девчушка. Он никак не поймет, зачем она здесь, в этом огне и аде, зачем рискует своей жизнью?! Или никто не знает, не чувствует, что погибать ей еще рано, что ей обязательно надо родить троих, таких же красивых, как она сама, сыновей. Антон кидается за девчушкой следом, но ни догнать, ни остановить ее невозможно…
И где-то высоко в небе тысячетрубно и ликующе-возвышенно гремит оркестр. Из непроницаемой темноты, из гари и дыма возникают все новые и новые валторны, флейты и барабаны. Измятые и изломанные на поле боя, они присоединяются к тем поднебесным и так же победно и ликующе гремят, не споря и не вступая в единоборство друг с другом.
Антон переходил из вагона в вагон, и совсем не печальными казались ему слова его заветной песни:
То пойдет на поля за ворота,
То обратно вернется опять,
Словно ищет в потемках чего-то
И не может никак отыскать…
По щучьему велению
В пятницу после обеда Ивану Владимировичу позвонили из управления и после дежурного второстепенного разговора как бы невзначай сообщили, что завтра к нему на рыбалку приезжает сам Николай Савельевич.
Иван Владимирович озадаченно помолчал.
— Один?
— Пока один, — ответили оттуда и положили трубку.
Иван Владимирович тяжело вздохнул. И было отчего. Завтрашний день он впервые за лето решил провести дома, по-семейному сходить с женой на базар, в магазины, потом не спеша пообедать, почитать газету, а вечером посмотреть по телевизору футбол. Словом, хотелось Ивану Владимировичу отдохнуть по-человечески, как все люди. И вот — на тебе!
Он снова тяжело вздохнул, помедлил минуту-вторую, а потом стал обдумывать-прикидывать, как бы ему все получше устроить. Район у них богатый, лесистый, со множеством озер и мелких рыбных речушек. На рыбалку и на охоту к ним приезжали многие. Но чтобы приехал сам Николай Савельевич — такого еще не было. Человек он в управлении новый. Работает всего второй год. До этого, говорят, был где-то на Украине.
Вначале Иван Владимирович решил, что повезет гостя в колхоз имени Фрунзе к Шеремету, с которым они давно и хорошо знакомы. Там, помнится, в лесу недалеко от речки есть небольшой, наподобие охотничьего, домишко. При желании в нем можно и заночевать.
Но потом от этого решения пришлось отказаться. Иван Владимирович вспомнил, как всего две недели тому назад Шеремета вызывали на бюро, как он стоял возле стола и ничего толком ответить не мог, почему у него не ладится в этом году с заготовкой кормов. Отчитали тогда Шеремета по-настоящему. И мало того что отчитали, так и вынесли еще, конечно, соответствующее решение. Иван Владимирович, понятно, тоже поднимал руку. Ехать после всего этого к Шеремету в гости да еще с Николаем Савельевичем как-то вроде бы неудобно…
Иван Владимирович перебрал еще несколько хозяйств, но ни на одном не остановился. Все время его что-то не устраивало. Он хотел уже было с кем-нибудь посоветоваться, но вдруг, вначале без всякой надежды, а потом все определенней и определенней подумал о колхозе «Рассвет». В передовиках этот колхоз не числился, но зато места там были на редкость красивые, заповедные. Да и председатель, Афанасий Михайлович Зимин, кое-чем Ивану Владимировичу обязан. Человек он покладистый, надежный, а вот невезучий. В прошлом году его хотели было заменить кем-нибудь помоложе, поудачливей, но Иван Владимирович переговорил с кем следует, заступился, и Зимина оставили. Колхоз у него не передовой, это действительно, но и не отстающий, не такой, чтоб преждевременно бить тревогу, звонить во все колокола. Пусть поработает еще немного — народ за него горою. А это тоже надо учитывать.
Иван Владимирович тут же принялся звонить в «Рассвет». Ему повезло: Зимин оказался на месте, в правлении. Долго тянуть, переливать из пустого в порожнее в разговорах Иван Владимирович не любил и поэтому, коротко поздоровавшись, сразу приступил к делу:
— Ты завтра чем заниматься думаешь?
— Да вот, — насторожился Зимин, — в город хотел проехать.
— Отложи-ка ты свою поездку.
— Чего так?
— Гости у тебя завтра будут.
— Ну что ж, коль гости так гости, — послушно согласился Зимин. — Кто?
Иван Владимирович постарался ответить как можно спокойнее и даже как можно равнодушнее, чтоб так вот сразу не пугать Зимина:
— Я и Николай Савельевич. Порыбачить приедем. Примешь?
— Приму. — Кажется, понял все тот.
— Ну вот и хорошо. Утром жди.
Иван Владимирович позвонил жене и стал объяснять ситуацию. Она точно так же, как он всего час тому назад, горестно вздохнула, но потом все поняла и терпеливо выслушала все наставления Ивана Владимировича насчет покупок и на тот случай, если они с Николаем Савельевичем решат завтра утром перекусить, и, конечно, на дорогу.
Потом Иван Владимирович вызвал начальника гаража и приказал ему приготовить на завтра «газик», но шофера в поездку не планировать. По опыту он знал, что в таких вот случаях за рулем лучше сидеть самому. Не то чтобы он считал шоферов посторонними людьми, при которых нельзя сказать чего-либо лишнего, а просто не любил суеты. Тем более что Николай Савельевич, наверное, тоже захочет тишины и покоя. А помощники, если они потребуются, у Зимина, конечно, найдутся.
С первых минут, как только узнал Иван Владимирович о приезде Николая Савельевича, родилась в нем, вспыхнула недозволенная одна мысль, надежда. Вот уже десятый год сидит он на комбинате. Как пришел сюда тридцатипятилетним, так ни с места. А ведь, чего там скромничать, работать он умеет. За эти десять лет комбината не узнать. Почти всегда на первом месте, одних наград: знамен и вымпелов полон красный уголок. Так что пора бы Ивану Владимировичу и куда-нибудь повыше. Он по себе чувствует, что способен на большее, чем комбинат.
Конечно, сам намекать об этом Николаю Савельевичу Иван Владимирович не осмелится. Он, если надо, будет сидеть на комбинате, хоть до самой смерти. Но вдруг на рыбалке, на отдыхе такой разговор завяжется сам собою? Тогда уж, чего там, надо сказать всю правду. А может быть, Николай Савельевич специально и затеял всю эту поездку для того, чтоб не в официальной обстановке, не в кабинете, а так вот — на природе за житейскими необязательными разговорами — поближе познакомиться с Иваном Владимировичем, поглядеть, что он за человек, чем дышит, как мыслит. По крайней мере, сам Иван Владимирович, случись ему подбирать кого-нибудь в комбинат, поступил бы именно таким образом.
В общем, переживать и тревожиться Ивану Владимировичу было из-за чего. Хотелось, конечно, чтоб рыбалка удалась… Он не выдержал и поздно вечером, уже из дома, еще раз позвонил Зимину:
— Как там у тебя?