– Вот бы в жизни так. Тогда бы те… спортсмены, что играют за сборную, меньше нарушали, – сказал судья, принимая инвентарь.
Не успели команды построиться для приветствия, как к Виктору Сергеевичу подбежал один из университетских и предложил замолвить словечко в приёмной комиссии за всех родственников судьи, если тот закроет глаза на некоторые нарушения во время игры.
– А не вы ли случаем техническую механику вели?
– Я! – гордо заявил призрак.
– Ага. Помню-помню, вы меня на втором курсе завалили на зачёте, потому что я отказался вам за коньяком бежать. Я эти ваши бровки домиком на всю жизнь запомнил. А ну, марш на поле, пока красную карточку в личное дело не затолкал! – замахнулся распятием Виктор Сергеевич.
– Точно избранный, – зашептались спортсмены.
Раздался свисток, игра началась. Не прошло и пяти минут, как был назначен первый штрафной.
– А что такого? – возмущался усатый токарь. – Разве я не могу забить головой?
– Можешь. Но только своей, а не соперника. Голову, кстати, вернуть бы надо, – кивнул Виктор Сергеевич в сторону «неполного» аспиранта.
Игра была сложная. Тяжелее всего давались уважение и спортивное поведение. Футболисты не стеснялись обзывать друг друга неучами и лентяями. Был даже один неверующий профессор, который умер сто лет назад. Мужчина постоянно звал работников завода неэволюционировавшими обезьянами. Удивительно, но «красная карточка» на него не действовала.
– Доктор, ну как он? – спросила супруга Виктора Сергеевича, приехавшая навестить его в больницу.
– Очень сложный и необычный случай, – пожал плечами врач. – По факту это кома, но я ни разу не видел, чтобы люди в коме свистели и назначали свободный удар.
– Он же выживет? – вытирая слёзы, спросила жена.
– Думаю, это зависит от дополнительного времени, – как‑то двусмысленно ответил врач.
Первый тайм закончился со счетом три – один в пользу университета.
– Господин судья, нельзя этим четырёхглазым заучкам выигрывать, – подошёл в перерыве одноногий капитан к Виктору Сергеевичу.
– Да вы же сами сказали, что я должен судить правильно, – возмутился тот.
– Вот именно, судить нужно пра-виль-но. А по-правильному выиграть должны мы.
– С какой стати? У вас половина команды каждые пятнадцать минут на перекур отвлекается, а не успел первый тайм закончиться, как они всё бросили и ушли на обед со словами: «Нам что, больше всех надо?»
– Это у них привычка с завода осталась. Дайте нам выиграть, очень нужно, – умолял капитан.
– Знаете что, – выпрямился Виктор Сергеевич. – Или играете честно, или я техническое поражение вам засчитаю!
– А мы вам потом по ночам во сне будем являться и заставлять работать на нашем предприятии до самого утра!
– У меня друг в трудовой инспекции работает, они даже с того света любое руководство достанут. Надеюсь, намёк понят? – Виктор Сергеевич грозно посмотрел на капитана, и тот, вжав голову в плечи, кивнул.
В больнице тело Виктора Сергеевича то и дело вскрикивало и ругалось.
– Что там, доктор? – спросила жена, увидев, как у палаты мужа собираются разные врачи с тревожными лицами.
– Второй тайм, походу, начался, – взволновано сказал врач и, подбежав к автомату, купил пачку чипсов.
Наконец счёт сравнялся, дополнительное время закончилось, началась серия пенальти.
Спустя несколько ударов стало понятно, что обозлённые друг на друга за долгие годы соперничества игроки специально целятся во вратаря, а не в ворота.
– Я так с вами до второго пришествия Пеле тут торчать буду, – ворчал Виктор Сергеевич. – Всё, играем до первого гола, – объявил он.
Матч продолжился. В течение следующих нескольких минут игра была по-настоящему жёсткой. Призраки выкладывались по полной, но силы были равны. Виктор Сергеевич удалял игроков одного за другим, пока на поле не осталось два голкипера: старый крановщик Самсонов, который футбол терпеть не мог, и вахтер Захаров – этот вообще пришёл в университет подменить друга на смене, случайно подавился печеньем и так попал в команду.
Мужики бросили перчатки и пошли по своим могилам.
– Эй, а как же я? – спросил Виктор Сергеевич. – Мне нужно, чтобы кто‑то из вас победил!
– Монетку подбрось, – посоветовал крановщик.
Виктор Сергеевич так и сделал. Победила команда завода, но из-за того, что все игроки были переведены в разряд болельщиков и отправлены в иные миры, никто из них в высшую лигу так и не попал.
Обо всём этом Виктор Сергеевич и сообщил врачам и жене, когда пришёл в себя. В выписке значилось: «Лёгкий бред вследствие травмы головы».
Жизнь вернулась в привычное русло. Виктор Сергеевич снова хорошо спал. На работе дела пошли в гору, да и всё произошедшее начало казаться дурным сном, пока однажды зимней ночью до его слуха не донеслось: «Шайбу! Шайбу!»
Звуки сверху
– Снова бренчит. Как же надоело! С утра до вечера! – одинаково жаловались друг другу жильцы семи этажей одного монолитного дома.
Именно так по стенам и вентиляции разносился звук игры на пианино, идущий из квартиры номер тридцать семь каждый день. Сильнее всего раздражало то, что мелодия никогда не менялась и звучала без остановки. Это был какой‑то бесконечный круговорот нот.
Больше всех доставалось семейству Голиковых, которое жило этажом ниже. Вот уже месяц полуденный субботний сон был для них чем‑то мифическим.
– Господи, как же бесит, как меня это бесит, – бубнил глава семейства Голиковых Сергей, лёжа перед выключенным телевизором и слушая пианино.
– Понимаю, у меня самой сил никаких нет, – донёсся с кухни усталый голос жены. – Какой‑то совершенно бесталанный ребёнок.
– Это не ребёнок, – тяжело вздохнул Голиков, глядя в потолок, а затем добавил: – Очень. Сильно. Бесит.
Никто не решался высказаться в глаза неугомонному музыканту. Жертвы пианино строчили недовольства в общедомовой чат, надеясь, что местный Моцарт прочтёт и примет к сведению общее возмущение. Но тот не принимал.
Участковый лишь разводил руками:
– Когда будет нарушение режима тишины, тогда и звоните. У нас днём не запрещено играть, – отвечал он, глядя на наручные часы.
– Позвоним, не сомневайтесь!
Голиков был человеком неконфликтным и выражал негодование лишь жене, даже несмотря на то, что качество жизни из-за нерадивого музыканта значительно ухудшилось. Хоть пианист и играл строго днём, у Голикова развилась бессонница. Сергей начал принимать успокоительное, плохо ел, стал раздражительным. На работе падала производительность, а дома, в обществе жены, – либидо.
– Серёж, ты, может, сделаешь что‑нибудь? Так больше не может продолжаться, – наседала жена, когда муж пришёл домой с фингалом. Синяк он приобрёл в автобусе – его нервный тик был воспринят одним мужчиной как подмигивание с недвусмысленным намёком.
Голиков замотал головой:
– Да что я могу?
– Ну поговори, объясни человеку, что надо думать и о соседях, а не только о себе. Если ты не сходишь, то это сделаю я!
– Ты? – Голиков с сомнением посмотрел на жену.
– Да, а что такого? Ты же не собираешься – значит, схожу я! – твёрдо заявила она, взяв в руку половник.
– Не лезь, только хуже сделаешь, – махнул рукой Голиков. – Я попробую разобраться, дай мне время.
– Ясно… Хорошо… Даю тебе два дня.
– Неделю!
– Зачем? Ты что, неделю будешь с силами собираться?
– Я постараюсь быстрей.
Теперь Голиков стал каждый день задерживаться после работы. Он приходил домой уставший, изнурённый, молчаливый и постоянно разминал кулаки и пальцы.
– Мне кажется, что он на рукопашный бой записался. Ходит тренируется, чтобы этому Бетховену морду расквасить, – поделилась Голикова мыслями с соседкой, когда они встретились в магазине у дома.
– Давно пора. На полицию надежды нет. И разговорами тут, думаю, не поможешь.
– Согласна, таких надо сразу на место ставить. Вот Серёжка сначала руку набьёт, а потом и бубен нашему артисту, – Голикова сделала пальцами жест, как бы взяв последнее слово в кавычки.
Сергей не выполнил обещание, и подготовка заняла у него почти месяц. Каждый день, приходя с работы и слыша пианино, он только и делал, что повторял: «Бесит-бесит-бесит». А потом и вовсе случилось то, чего Голикова никак не ожидала: Сергей принёс домой синтезатор.
«Всё, я убью его!» – появилось в одно воскресное утро сообщение в общедомовом чате, когда от стен монолитного дома начала исходить знакомая мелодия. «Я с тобой!», «И я!», «И меня не забудьте!» – один за одним подключались соседи.
Встретившись на этаже Голикова, они договорились, что будут вместе наседать на нарушителя общедомового психического здоровья, пока тот не сдастся. Мелодия сегодня звучала особенно громко и разносилась эхом на весь подъезд.
И вот, когда она в очередной раз начала наращивать темп и громкость, а ватага соседей уже собралась двинуться в свой музыкальный крестовый поход, из-за двери Голикова донеслись звуки другого пианино. Сначала показалось, что это какой‑то странный юмор: новый инструмент играл ровно то же самое, отчего мелодия стала только в два раза громче. Они хотели было уже начать атаку на Голиковых, но тут мелодия изменилась. Ничего не понимающие соседи притихли и просто слушали. Они даже не сразу заметили, что пианист сверху перестал играть и звук теперь исходил только из тридцать третьей квартиры.
Через полминуты мелодия была доиграна до конца – в воздухе повисла непривычная тишина. Никто не мог понять, что происходит, пока не открылась дверь и из неё с тетрадью в руках не вышел Голиков.
– Как вы это сделали? – спросила соседка.
– Пришлось попотеть и вспомнить музыкалку. Меня ужасно бесило это великолепное, но незаконченное произведение, и я решил помочь бедолаге.