парикмахерских и пекарнях.
- Беспомощный народ, - осуждал их муфтий, но в душе он был рад этой неустроенности. Подобные
люди послушны, как дети.
За спинами отцов, вытягивая шеи, обычно теснилась молодежь. Парни выросли на чужбине. Многие
не каждый день видели свежую лепешку. Отцы хоть вспоминали о полях, лавках, заводах, вспоминали о
сытой жизни.
Новое поколение росло без надежд, родины, без будущего. Это поколение тоже быстро опутывалось
проповедями муфтия - сетями из высокопарных фраз.
Сотни бедняков гнули спину на чужбине. Обманутые, они бежали вместе со своими хозяевами и
теперь ждали хоть какого-то просвета в мрачных буднях, а муфтий во всех бедах и несчастьях обвинял
неверных - большевиков.
Один раз в неделю муфтий и Махмуд-бек шли как на службу в турецкое консульство.
Эсандол считал Садретдин-хана своим давним другом. Махмуд-бек произвел на консула самое
блестящее впечатление.
Подавался черный кофе. Муфтий неумело двумя руками брал хрупкую чашечку, бросал взгляды по
сторонам: так ли он поступает? Покончив с этой тонкой проклятой процедурой, муфтий сыпал
вопросами:
- Кто может помочь эмигрантам?
Эсандол держал чашечку на весу, сделав глоток, запивал его из стаканчика ледяной водой.
- Судьба человека в его руках, - уклончиво отвечал он.
- Но у них нет судьбы, и руки дрожат от голода, - наступал муфтий.
- Вы правы, уважаемый, у них руки дрожат. Но сначала мы должны взвесить общие силы. До вас этим
никто не занимался.
Муфтий, довольный, пропускал бородку через пальцы.
- Вы еще не познакомились со всеми эмигрантами. Мне хотелось бы знать, как живут казахи. -
Эсандол назвал небольшой район, где находилось около тысячи беженцев.
- Вы имеете полное право передвигаться по стране. Паспорта нашего государства обеспечивают вам
безопасность. Не забывайте, что вы - турецкие подданные.
Эсандол напомнил об этом с милой улыбкой. Фраза на первый взгляд была незначительна. Но
Махмуд-бек понял ее смысл: отныне каждый свой шаг нужно согласовывать с турецким консулом.
Огромная толпа голодных, оборванных людей тянулась за муфтием. Каждому хотелось получить
благословение, дотронуться рукой до его халата. Муфтий семенил к большой юрте. Степенные аксакалы
не поспевали за высоким гостем. Нищета сквозила во всем: в одежде, в движениях людей, в
заискивающих взглядах. Страшная нищета...
Аксакалы не жаловались. В большой юрте обстановка была иной. Напоминала она о прошедших днях
богатых скотоводов. По случаю приезда муфтия был зарезан баран. Огромные куски мяса были щедро
41
положены на глиняные блюда. Дымился бурый чай, перекипяченный с молоком. Аксакалы наперебой
угощали муфтия. А он сидел, сжав тонкие бесцветные губы.
Аксакалы на судьбу не жаловались.
Муфтий заговорил о близких переменах. Махмуд-бек в который раз слушал все это. Старики,
наклонившись, не пропускали ни единого слова, одобрительно кивали. В пустых глазах вспыхивали
искры.
Потом, довольные, все потянулись к кускам мяса: грызли крепкими зубами, чавкали, сытно рыгали и
вытирали жирные пальцы о край замусоленной, грязной скатерти.
Все были довольны, кроме муфтия. Перед отъездом он вытащил деньги и положил перед аксакалами.
Махмуд-бек знал, что это последние деньги, которые остались у Садретдин-хана.
В доме Курширмата было шесть маленьких темных комнаток с земляным полом. Дворик был тоже
невелик. Однако десять - пятнадцать гостей можно было усадить свободно.
Хозяин, как всегда, молчал, поблескивая черными очками. Глаз не видно. Только когда Курширмат
склонял голову вправо, можно было догадаться, что он единственным глазом кого-то рассматривает.
Чай подносили сыновья. У самовара хлопотала маленькая девочка. Изредка Курширмат произносил
короткую фразу, сообщая нечто неожиданное:
- Меня вызывали англичане... Был разговор...
Он многозначительно умолкал. Многие знали, что Курширмата никто не вызывал, никто с ним не
беседовал. Шестидесятилетнего курбаши за глаза называли «храбрым дураком». Англичане сейчас уже
не польстятся на эту фигуру.
- Англичане - настоящие люди, - откликался муфтий. Ему не терпелось повернуть разговор в нужное
русло.
Возвращаясь от казахов, Махмуд-бек высказал мысль:
- Вот к чему приводит бездействие...
Муфтий покосился на своего секретаря:
- Вы правы, Махмуд-бек. Вы словно прочли мои мысли.
- Если даже богатырь Фузаил сидит сложа руки...
Махмуд-бек недоговорил. Этого достаточно. Муфтий заерзал в седле и стегнул коня. Он будто
заторопился к большим, решающим делам.
- Что, если выпустить Фузаила денька на два? - Муфтий выжидающе смотрел на Махмуд-бека.
- Опасно. Время не подходящее. Граница хорошо охраняется.
- Фузаил, как ветер, ворвется в ближайший кишлак. Пусть напомнит, что воины ислама живы!
- Опасно, - повторил Махмуд-бек. - Впрочем, вы правы.
Смелая мысль теперь целиком завладела муфтием.
На встрече у Курширмата деятельный муфтий решил высказать свое предложение. Смущало
присутствие Саида Мубошира. Первая ссора между Саидом и Садретдин-ханом произошла давно, еще в
бухарском медресе. Этим людям нельзя было жить в одном городе. Вечно боролись они за первенство.
Во всем: в учебе, в службе, в делах.
Саид Мубошир - поэт, писец и ко всему прочему - чиновник в высоком правительственном
учреждении. Связь с эмигрантами и дружба с местными властями давали ему, как он считал, право
решать вопросы, советовать и в конце концов встать во главе туркестанской эмиграции. Но вот появился
Садретдин-хан...
Пока что соперники обменивались вежливыми поклонами и улыбочками. Но Махмуд-бек чуял грозу:
две силы должны столкнуться.
Саид Мубошир - поджарый, подвижный человек. Эмигранты его побаивались. Он творил подлости,
словно стихи: вдохновенно, ловко, увлеченно.
С каждым он вел задушевную беседу, потом неожиданно сообщал новость, от которой человек
хватался за сердце. Мубоширу нравилось, когда люди бледнели. Он натравливал брата на брата, отца
на сына...
Махмуд-бек, сидя рядом с муфтием, с интересом наблюдал за этой редкостной фигурой. Мубошир
мог очень пригодиться в опасной игре. Наклонившись к старику, Махмуд-бек прошептал:
- Не стоит при Мубошире начинать разговор.
Фраза только подстегнула решимость муфтия. Он потерял контроль над собой.
- Мои уважаемые друзья, - начал Садретдин-хан, - тучи, сгустившиеся над нашей родиной, не уплывут
сами по себе. Они будут скрывать солнце веры. Нужен сильный ветер. Но буря, как известно, начинается
с легкого ветерка.
Он долго говорил о скорой буре. Цветистую речь эту не все хорошо понимали. Старый наманганский
купец Тохта-бек вертел морщинистой шеей, вытирал рукавом слезящиеся глаза, дышал со свистом.
Муфтию казалось, что какой-то мальчишка балуется, отвлекает внимание взрослых от серьезного
разговора. Тохта-бек втянул воздух и замер.
Выбравшись из потока пышных фраз, Садретдин-хан наконец предложил:
- Пусть Фузаил Максум с небольшим отрядом перейдет границу. Пусть хотя бы в двух-трех кишлаках
ощутят гнев воинов ислама. Там уже успокоились, погрязли в грехах...
- Пусть, - Курширмат кивнул.
42
И многие поддержали:
- Пусть...
Тохта-бек завертел головой. Ему объясняли решение уважаемого муфтия.
- Надо бить. Надо бить! - свистнул он.
Когда наступила тишина, заговорил Саид Мубошир.
Его речь была рассудительна:
- Мне больше, чем кому-либо из присутствующих, известно о взаимоотношениях государств.
Муфтий еле сдерживал себя. Стремление этого чиновника к превосходству и сами слова Мубошира
бесили его. Но, склонив голову, он вынужден был дослушать до конца.
Саид Мубошир напомнил, что между Советами и страной, что приютила их, существует
дружественный договор. Вылазка Фузаила Максума может повлечь за собой пограничный конфликт.
Правительство его страны будет очень обижено.
Он так и сказал, негодяй: моей страны!
- Продался! - взвизгнул муфтий. - Продался, забыл о родине, вероотступник.
Саид Мубошир почувствовал, что все на стороне муфтия, и поспешил заверить:
- Я вместе с вами, друзья. Вместе. Но я хотел предупредить...
- Вероотступник! - бушевал муфтий. - Ты со своим правительством нас продаешь Советам.
Мусульмане нищенствуют. У нас нет жизни, нет хлеба. Да падет проклятие аллаха на ваши головы!
Саид Мубошир засопел, неспешно, тяжело поднялся. Пожалуй, все, кроме муфтия, почувствовали
угрозу в этих неторопливых движениях.
На другой день муфтия вызвали в полицейский участок и строго предупредили: если турецкий
подданный муфтий Садретдин-хан Шараф Ходжа Казы Оглы еще раз осмелится проклинать
правительство, то он будет выслан из столицы или даже из пределов государства.
А через неделю вернулся чудом вырвавшись из засады, Фузаил Максум. Бандит хорошо понимал, что
это была именно засада. На советской стороне его ждали.
Встревоженные лидеры эмигрантства снова собрались в доме Курширмата. Все были уверены, что
донести мог только Саид Мубошир. Но тот пустил слух, что это старый завистник Садретдин-хан хотел
погубить Фузаила Максума. Вздорное обвинение взбудоражило и без того взвинченных, настороженных