вершины тополей.
Ростовщик пристально смотрит на перстень. Настоящий мастер нанес эти черточки. Их нужно
разглядывать под увеличительным стеклом. Ростовщик замер. Невероятно! Тополя ожили.
- Че-епуха, - бормочет он, - че-епуха. Сказка.
- Я делал перстень здесь, когда затосковал о Фергане.
Ростовщик не привык к таким длинным разговорам. Они начинают его раздражать.
- Покажите ваши руки.
- Зачем?
- Покажите, - настаивает ростовщик.
Пальцы предательски трясутся.
- Вы не сможете больше работать. Вам нужно побеспокоиться о сыне, уважаемый Вахид. -
Нагнувшись к старику, ростовщик зло шепчет: - Все мы смертны. Я слышал, вы надумали сына куда-то
отправить. Берите деньги, не то он возьмет Назима, - кивок в сторону соседней мастерской. - Берите.
- Хорошо, - устало соглашается ювелир.
Назим сидит за тумором. Тускло поблескивает золото, ложатся на металл тонкие узоры. Это
украшение будет жить долго-долго. Возможно, оно принесет радость, а возможно, и горе. Золото...
Страшное золото.
Когда ростовщик уходит, сын недовольно говорит:
- Он же обманул вас.
- Что поделаешь, сынок. Всевышний его накажет.
- Долго ждать.
- Тише, сынок, тише. Не нужно гневить аллаха.
Вахид подносит пачку денег к глазам, перебирает бумажки.
- Этих денег хватит тебе на дорогу и мне останется.
- Отец, я не хочу ехать без вас.
- Нужно, сынок. Пока зовет хороший человек - нужно. Редко такое случается в нашей жизни.
- Как же вы?
- Мне тяжело трогаться с места. Я очень стар и болен. Я доживу свои дни на чужбине.
- Там тоже чужая страна.
- Там много своих людей. И все может случиться.
- Что... может случиться? - спрашивает Назим.
- Может, ты в конце концов вернешься на родину, - говорит старик.
Он смотрит на сверкающие базарные ряды, но не видит их.
- В Фергане шумят тополя... Не золотые, а настоящие.
Муфтий Садретдин-хан решил устроить торжественные похороны Ислама-курбаши. Эмигранты были
оповещены о смерти национального героя, бесстрашного, умного воин». К узбекской мечети потянулся
народ. Многие, соблюдая обычай, пришли в дом бывшего курбаши - глинобитную кибитку с
покосившимися окнами, со стенами, из которых торчали рыжие соломинки. Старики присаживались к
скромному дастархану, и наманганский мулла, тяжело отдышавшись, в который раз читал коран. Читал
торопливо, зная, что через несколько минут придется встречать другую группу мусульман.
Потом старики скромно отламывали по кусочку лепешки, лениво жевали, запивали несколькими
глотками чая. В это время присутствующие украдкой косились но сторонам. Прославленный воин ислама
жил в нищете. Нищета кричала, била в глаза, в ноздри голыми стенами, земляным полом, ободранным
сундучком и застоявшейся сыростью.
У дверей топталась молодежь. Парни еще не думали о смерти, но при виде сырой, вонючей конуры
вздрагивали, ежились. Чужая земля... Так жил крупный курбаши. Что же будет с простыми смертными?
Старики задумывались. Молчаливые, хмурые, они переживали не смерть Ислама-курбаши, а свою
судьбу.
Догадливый муфтий Садретдин-хан сразу же почувствовал настроение толпы. Ко всем титулам,
которыми он снабдил покойного, муфтий решил прибавить еще один - поговорить о святости скромного
человека, отдавшего имущество и жизнь народу.
Муфтия бесило присутствие гнусного изменника Саида Мубошира. Надо же... Успел пригреть,
приласкать этого бездомного босяка Рустама. Говорят, Рустам теперь тоже служит в правительственной
71
канцелярии. Он сменил европейский костюм на халат и чалму и сейчас смиренно стоит, сложив руки на
груди. Своим присутствием Рустам опровергал слухи о посягательстве на какое-то наследство,
принадлежащее покойному курбаши.
«Старая лиса, - подумал муфтий о Мубошире. - Это он притащил молодого человека».
Вслух выругался:
- Босяки! Зря я тогда остановил Курширмата. Надо было этого щенка...
Махмуд-бек увидел, как затряслась у муфтия бородка, и тихо произнес:
- Стоит ли на них обращать внимание, господин?
- Ждут не дождутся, - тоже зашептал муфтий, - когда мы подохнем.
В этом Махмуд-бек не сомневался.
Переулок, ведущий к узбекской мечети, был забит эмигрантами. Появились и полицейские.
Недалеко от узбекской мечети находилось кладбище, но принадлежало оно каратегинцам. Высокие,
сильные люди, выходцы из горных таджикских кишлаков, с утра выстроились вдоль стен. Трудно понять,
в чем дело, почему выжидающе смотрят на толпу молчаливые мужчины, заложив руки за спину. И
вообще, почему на кладбище такое оживление. Почти у каждой могилы стоит человек.
Махмуд-бек поделился сомнениями: стоит ли хоронить Ислама-курбаши на чужом кладбище?
Муфтий Садретдин-хан начал смутно догадываться о предстоящих неприятностях. Но теперь его
было трудно остановить.
- Ислам-курбаши - мусульманин, - скорее себе, чем Махмуд-беку, начал объяснять муфтий. - Он много
сделал и для этих дураков. Разве Исламу не найдется здесь места? Неужели мы должны почтенного
человека тащить на окраину города?
Махмуд-бек не стал спорить, но счел своим долгом сказать:
- Не нравится мне присутствие полиции. Наверное, Саид Мубошир постарался.
- Он... - Голова у муфтия тряслась. - Он, негодник. Предатель. Шпион.
Окружающие поворачивались к уважаемому муфтию. Внимание мусульман подбодрило старика.
- Он ползает в ногах у местных властей. Лижет им руки. Он забыл о своих братьях.
Саид Мубошир стоял в стороне. Чиновник отличался от «братьев» и одеждой, и непринужденной
позой. Он не хотел смешиваться с толпой. Злые глаза бегали по лицам. Саид Мубошир был всегда готов
к подлости. Люди избегали с ним встречаться даже взглядом.
На муфтия Саид старался не смотреть.
- Негодяй, - зло ворчал старик. - Принарядился... Павлин!
Настало время двигаться на кладбище. Над толпой, колыхаясь, поплыли товут - носилки с
покойником. Темное покрывало резко выделялось над головами в белоснежных и зеленых чалмах.
Поправляя очки, вперед двинулся Курширмат, за ним - муфтий.
Согнутые спины мулл, бывших баев. Шла старость, одряхлевшая, нищая. Шла и опять думала не о
судьбе Ислама-курбаши - о своей собственной.
А на траурную процессию надвигалась стена каратегинцев.
Муфтий вынужден был выступить вперед.
- Братья! Мусульмане! Мы прощаемся с нашим другом, с воином ислама. Чего вы хотите?
От каратегинцев отделился старик, крепкий, жилистый, с черной бородой без единого седого волоска.
Он покачал головой:
- К нам нельзя.
- Почему?! - взвизгнул муфтий.
- У нас в каждой могиле по пять-шесть братьев. К нам нельзя, - спокойно повторил старик.
Муфтий поднял руки и пронзительно закричал:
- Что же это делается на земле, о всевышний?!
В своей истерике муфтий был жалок.
- Правоверные! - повернулся он к эмигрантам. - Нам даже после смерти нет места на этой земле.
Рядом с каратегинцами появились полицейские.
- А-а! - закричал муфтий. - Все решено. Все куплено. Все продается в этом мире!
Курширмат невольно попятился назад. Ему не хотелось участвовать в скандале. Этот муфтий,
сумасшедший старик, зашел слишком далеко. Курширмат потянул его за рукав, но Садретдин-хан
вырвался.
- Кладбище не ваше, - не повышая голоса, напомнил сержант.
- Наше место в песках! Рядом с шакалами! Вы слышите, мусульмане? - надрывался муфтий. Его
взгляд остановился на самодовольной физиономии Саида Мубошира. Правительственный чиновник не
скрывал торжества. Тогда муфтий закричал: - Правоверные! Среди нас враг. Это он вызвал полицию. Он
смеется над нами! - И, подняв сухонькие кулачки, путаясь в халате, бросился на заклятого врага.
Люди испуганно шарахнулись в стороны. Курширмат, воспользовавшись замешательством,
прижимаясь к стене, торопился выбраться из переулка. Несколько седобородых старцев заметили это
постыдное бегство. Обвиняя Курширмата в низкой трусости, они тем не менее и сами поторопились
вслед за ним. Люди поглупее еще оставались у мечети. Носилки с покойником покачались над толпой и
резко спустились вниз, на землю. Небрежно брошенные на бугорок, они лежали почти набоку, грозя вот-
вот перевернуться.
72
Садретдин-хан подскочил к Саиду Мубоширу и начал бить его слабыми кулаками по лицу. Никто не
решался оттащить разошедшегося муфтия. Мубошир, не ожидавший подобной выходки, неловко
заслонился руками. Как всякий подлец, он был трусом и чувствовал к себе неприязнь толпы.
- Жалкий подхалим! Ты ползаешь перед властями на коленях. Ты целуешь им ноги. Собака...
Продажная собака.
Устав колотить Мубошира по лицу, муфтий вцепился в его жиденькую бородку. Правительственный
чиновник мотал головой, чалма его начала распускаться кольцами.
- Ты вместе со своим правительством ненавидишь бедных мусульман. Да пропадите вы!
Это было уже чересчур. Полиции пришлось вмешаться, оттащить разъяренного старика.
Мубошир грозил Садретдин-хану кулаком и сыпал на его голову проклятия.
Люди, хотя и разбегались, но эти проклятия слышали.
Носилки с покойным курбаши долго лежали на бугорке. Часа через полтора служители мечети и
несколько нищих, кряхтя и вздыхая, унесли тело Ислама на окраину города, на узбекское кладбище,