— Ну, так мы пойдем?
— Конечно, пойдем. Только не сегодня, а завтра, в субботу. А сегодня сделаешь укол от столбняка, понятно?
Дорога к церкви от автобусной остановки шла сначала среди кустов тальника. Тонкие весенние веточки были как синие струйки. Теплая, тихая зеленела кругом трава. Мы с Аней никого не встретили за все время нашего пути.
Кое-где стояли темные елки, над ними высились столетние сосны. Тут же группами росли березы с молодой листвой и редкие дубы. Потом пошел плотный, мощный, разогретый солнцем лес. Пахла сосновой смолой. Тихими волнами шумела в ясной высоте хвоя.
Неожиданно открылся просвет, и мы не сразу поняли, что именно сюда шли.
На открытом откосе стояла старая деревянная часовня. Высокая трава росла у ее стен. Здесь гулко гудели шмели над лесными цветами. На старых бревнах грелись осы.
Часовня стояла одна среди огромных древних елей. Солнце чуть-чуть пробивалось через хвою, и на крыше часовенки красноватым огнем вспыхивал зеленый лишайник.
Тусклая от времени, с тремя маленькими главками на тоненьких шейках, она казалась порождением природы, леса, а не человеческих рук. И кому придумалось ее рубить здесь? Я вспомнил слышанные рассказы о здешних плотниках, что в старину ходили в отход. И на пути рубили часовни, видно, затем лишь, чтобы оставить по себе память, потешить редкого путника. Так и появлялись они, деревянные часовенки, в лесах, на полянах, на косогорах, у дорог…
Какие-то плотники поставили и эту часовенку. Поставили и ушли. И, видно, долго оглядывались, пока она вовсе не скрылась из виду. И где-нибудь в дальних краях виделась она им и звала назад.
Дверь часовни была забита гвоздями.
— Почему же она казалась белой? — спросила Аня. — Ведь она черная.
— Вовсе она не черная. Посмотри, как блестят бревна… Это от старости. И не черные они — серые. А как намокнут и упадет на них солнце, часовня видна издалека и кажется среди темного мокрого леса светлой, почти белой.
— Удивительно… И кажется издали церковью. А сама совсем маленькая…
Воображает себя взрослой, а у самой детские губы… Я смотрел на нее, и мне было не по себе… Откуда это у меня? Откуда совсем новое чувство, что я взрослый и сильный? Почему уже не думаю о часовне? В голове шум, и медленно плывет неведомый сладкий туман.
Мы на коленях долго пили из родника холодную воду. А часовня на лесном склоне светло возвышалась над нами.
— И правда, она белая… — На подбородке Ани блестели капли лесной воды.
Перед закатом солнца мы пошли назад.
И вечер, и тишина, и ощущение жаркой усталости — все казалось внезапно налетевшим счастьем. Удивительно, как немного надо для счастья! А может быть, это вовсе не немного.
Аня непонятно посматривала на меня, на мои неуклюже забинтованные руки.
— Послушай, — спросила она, — ты так и не сказал, откуда взялся старый чалочный канат? По-моему, ничего подобного у вас не было.
— Не знаю… Да я уже выбросил его.
— И все же, откуда он взялся? — Какая-то тревожная тень не сходила с лица Ани.
— Ну мало ли откуда. Валялся, видно. А Хонин впопыхах схватил.
— А рукавицы?
— За досками лежали. Я их потом нашел. Аня остановилась:
— А где ты их оставил?
На фундаментном блоке. А что?
— Как же они попали на другое место?
— Ладно тебе. Нашлись же…
— Я не о том…
Уже в густеющих сумерках мы вышли к шоссе и сели на автобус.
7
Спустя несколько дней у меня распухли руки. Ольга заставила пойти в больницу. Как я и ожидал, назначили уколы. Что может быть тоскливее больничных очередей? Впервые за минувшие полтора месяца я был свободен и, как когда-то, предоставлен самому себе.
Снова подъезд. Ребята лениво расспрашивали меня о стройке. Я видел — им неинтересно, скучно. Работу мою они находили фиговой. Играли в перышки, слушали магнитофон, обсуждали, куда пойти, где выпить.
Шурик был тут же. Он уже ушел с авторемонтного.
— Галка про тебя спрашивала. Куда, говорит, пропал? А я говорю — на стройке крючником, крючки за бадьи зацепляет.
— Стропальщиком.
Шурик вроде и не заметил, что я его поправил.
— Ничего, говорит, должность… Моему, говорит, брату крюком на стройке по голове досталось — пять лет лечился.
— У нас каски.
— Ну, по горбу получишь. Руки вон уже закуклили. Может, еще ампутируют. И будешь петь по трамваям.
Шурик смеется тихо, смех как будто душит его, словно кашель.
— Не ампутируют.
— Галка про тебя спрашивала.
— Ты уже говорил.
— Смотри, какой! А то пойдем, она на днях шикарный диск достала. Подергаемся.
— Не пойду.
Впервые я ходил по всей стройке, как прораб, осмотрел завод и поразился, сколько сделано ребятами и девчатами. Задрав голову, смотрел, как плотники обшивали шифером на тридцатиметровой высоте элеватор, потом спустился в подвальное помещение — там девчата-плиточницы заканчивали облицовку новых душевых.
— Ты в бригаду к нам, девочка? — спросили у меня девчата. — Давай, мы живо всему научим!
Они дружно захохотали.
— Ладно вам… — Я почувствовал, что краснею, и это еще более раззадорило их.
— Симпатичная девочка, правда?
— Ну, хватит вам…
— И пошутить нельзя? А что у тебя с руками, Валерик?..
Потом я пошел к производственному корпусу.
Там работала бригада каменщиков дяди Митяя. Мы подаем каменщикам поддоны с кирпичом и раствор, работаем по существу вместе, поэтому всех в его бригаде я хорошо знаю.
— Как руки? — встретили меня. — Надо же! Заражение с такого пустяка схлопотал.
И они стали припоминать случаи, когда кто-то и где-то…
От стекол кабины башенного крана падали слепящие отблески, и я, сколько ни переходил с места на место, никак не мог разглядеть Аню.
Меня увидел Спиридонов, подошел, усадил рядом с собой на доски.
— Вот, Валерка, что значит не судьба! Работали мы с тобой вместе, кран обслуживали. А теперь я учусь расстилать раствор и укладывать кирпич в забутовку, как моя напарница. Она-то ладно, у ней вся жизнь впереди, а я…
Он сморщился, чуть не плача, вяло махнул рукой. И вдруг так схватил меня за бинты, что я чуть не вскрикнул от боли, и на ухо:
— Завязал я, Валерка, завязал. Утром зять достает это… Ее. Неполная, правда, бутылка, вот сколько в ей… Давай, говорит, по одной. А я спрашиваю: ты мне зять? Зять, говорит. А я ему: не зять ты, а последняя сволочь, потому как непьющий я теперь человек!
На щеке Спиридонова заблестела слеза.
Я отодвинулся от него, потому что он снова потянулся к моей забинтованной руке.
Дядя Митяй обернулся с усмешкой:
— Непьющий, говоришь… А вчера? Иди-ка помоги Иринке подмости очистить.
Когда Спиридонов отошел, бригадир с неприязнью посмотрел ему вслед и вдруг спросил:
— Может, пойдешь в каменщики? Я подучу.
Вопрос застиг меня врасплох.
— Давно к тебе присматриваюсь, — продолжал бригадир. — Молодых в моей бригаде мало, некоторые старики уходить метят. Заработки у нас приличные. Работы много. Специальность приобретешь хорошую. Хоть куда с ней.
Видно, дяде Митяю нравилось, что, когда нам с Хониным выдавались свободные часы, я не сидел без дела, а помогал каменщикам, подавал раствор, учился вести кладку.
— И потом, ты этим самым не балуешься, — дядя Митяй терпеть не мог пьяниц. — Ну, так как? — снова спросил он. — Пойдешь в мою бригаду?
Я молчал: с выбором не хотелось торопиться. Он, видно, понял меня, похлопал по плечу.
— Ну ладно, подумай…
Аня встретила меня хмуро. Спросила лишь, как руки, и больше ни слова.
Я целый час ждал, когда она спустится вниз. И вот — ее не узнать: два слова, не глядя на меня.
С тяжелым чувством отправился я домой. Уходя, заметил, что Хонин глядит на меня с какой-то непонятной улыбочкой.
— Выздоравливай скорее! — крикнул он. — Без тебя барабаны на кране скрипят.
«Отбюллетенив», я пришел прямо к Синявскому:
— Пусть меня переведут на другую работу. Скажи Олегу Ивановичу или Водяному, ладно?
Валя отложил деревянный молоток.
— А в чем дело?
Где-то близко гремели вибраторы. Разговаривать было трудно.
— Ни в чем. Если не сделаешь, уйду совсем со стройки.
— Да ты что! Я же не сказал, что не сделаю. Но знать-то я должен. Ведь у тебя вроде все было хорошо. И наставник вроде опытный… Никто не жаловался.
— И я не жалуюсь.
Валя в сердцах столкнул за верстак лист оцинкованной жести.
— Куда же тебя?
— Все равно.
— Ладно, поговорю с Водяным. Только вот что… Я заметил, ты интересуешься всей стройкой. Работаешь недавно, а все тебя знают. И ты всех. И много хорошего я о тебе слышал…
— От Хонина?
— Н-нет… — Он как-то неловко замялся.
— Ну и что, если интересуюсь?
— Хочу поручить тебе «Комсомольский прожектор», вот что.
8
Я попал в бригаду плотников к Петрову.
Бригада была на первый взгляд неприметная. Работают плотники то тут, то там: копают землю, укладывают бетон, делают опалубку или ставят дверные коробки, стеклят окна или настилают полы.
На всю стройку светлым чистым голосом поет их циркулярка, напоминая мне школьный звонок.
Бригадир сразу поставил меня на пилу в паре с рыжим парнем. Был он силен, тяжелые доски поднимал с такой легкостью, словно они ничего не весили. Руку мне пожал так, что я присел, и неожиданно высоким тенорком сообщил:
— Толя.
Вначале мы с ним перетаскивали сваленные в ста метрах от циркулярки доски. Толе эта работа была нипочем. Доски он без заметного усилия взваливал на плечо и тащил к пиле. А я, перетащив первую доску, спросил:
— Ближе не могли подвезти?
— Шофер не захотел. Дорога сюда, видишь, неважная.
— А на себе таскать хорошо? Ты не мог шофера заставить?
Толя, тащивший в это время толстую шестиметровую доску, остановился и медленно, вместе с доской, повернулся ко мне: