Женщине вернулась женственность: в моду вошли простенький, туго облегающий тело свитерок и простая прямая юбка. В дополнение к свитеру и юбке — изящная обувь на высоком тонком каблуке, — а женщина на высоком тонком каблуке всегда выглядит неустойчивой, ей обязательно надо на кого-нибудь опереться, чтобы не упасть…
Непритязательная мода, до удивления простая, а как потянулись к этой одежде женщины, сбросившие со своих плеч полувоенные и военные пиджаки с накладными богатырскими плечами.
Каретников вдруг услышал собственный хрип: тряпки тряпками, мода модою, а Ирины нет. Её нет, а жизнь продолжается. Продолжается… Как же так? Имеет ли она право продолжаться?
«Имеет, Каретников, имеет. Несмотря ни на какие потери. Любая брешь, какой бы великой она ни была, обязательно зарастает».
Поднявшись со скамейки, Каретников побрёл в райком комсомола. Он не знал, где, в каком доме Васильевского острова располагается сейчас райком, но знал точно, что найдёт его и там ему обязательно скажут, где похоронена Ирина Коробейникова.
И он положит на эту могилу цветы.
И там, на могиле, если его окончательно припрёт к стенке, он не будет сдерживать себя — обязательно выплачется…
Государева служба
1
Рекс — самое распространённое собачье имя в краю, где жил отставной старшина-пограничник Батманов. В какую деревню ни загляни, обязательно половина местных собак будет отзываться на эту кличку — и лайки, и дворняги, и полуовчарки-полуволки, и вообще странные существа о двух глазах, четырёх ногах и обрывке хвоста. Ушей с усами у таких собак может и не быть — лютые здешние морозы объедают не только уши с усами, объедают даже толстые хвосты — остаются лишь короткие козьи стебельки.
У Батманова всегда были хорошие собаки. В большинстве своём — полукровки: умные, добычливые, проворные, не боящиеся ни воды, ни пурги, ни выстрелов над ухом, ни волков с медведями…
Конечно, главное — воспитание собаки. От того, как она будет воспитана, и зависит, будет хозяин сыт, либо придётся ему перебиваться с воды на квас, а затем с кваса на воду, тем и ограничиваться… Хорошая собака — это хорошая собака. Батманов даже считал, что хорошая собака — это больше, чем хорошая жена в доме.
Последнего своего пса Батманов тоже назвал Рексом.
Появился у него Рекс случайно. Сосед, который маялся болями в пояснице и суставах — скручивало его не в три погибели, а в шесть-семь погибелей, он даже на человека переставал походить, — страдал он и другими хворями, требующими лечения, поэтому выколотил себе как ветеран соответствующую путёвку и отправился лечиться на сероводородные грязи.
Собаку же свою, здоровенную суку Альму — полуовчарку-полуневесть что с отмороженными ушами, оставил у своего приятеля, Жоры Хренкова, человека шумного, беззлобного, знатного выпивохи и такого же знатного охотника.
Хренкову было всё равно, что пить и на кого охотиться. Пить он мог всё, что горело и имело градусы, начиная с керосина и соляной кислоты (говорят, однажды оно так и получилось, он перепутал паяльную соляную кислоту с ядрёным огуречным рассолом и чуть было не отхлебнул из бутылки, но вовремя обжёгся соляным духом и отдёрнул голову), кончая самогонкой, которая полыхает, как порох — в режиме взрыва… Охотиться Жора Хренков тоже мог на кого угодно — ему было всё равно, в кого стрелять, в воробья или в медведя — от его разящих выстрелов не спасался никто.
В один из дней Хренков решил устроить себе праздник, достал большую бутыль с самогонкой-порохом и загулял.
Альма, видя такое дело, тоже решила загулять — у неё случилась течка, самое милое для суки состояние, плюс ко всему она осталась без всякого присмотра-окорота. Хор-рошо! Альма перепрыгнула через невысокий забор хренковской усадьбы и очутилась на вольной деревенской улице…
А кобелей тут, кобелей…
В результате у неё появилось семеро симпатичных кутят. Кутятами в здешних местах зовут щенков. Сосед, когда вернулся со своих грязей — они ему так и не помогли, более того, скрючили ещё хуже, — кричал на Хренкова: «Что же ты сделал, стервец, ты мне сгубил суку… Породу охотничью сгубил!» Но кричи, не кричи — проку от этих криков всё равно никакого: дело-то сделано… Хренков, выпучив глаза и по-тараканьи шевеля своими светлыми прямыми усами, оправдывался, словно бы сам залудил Альме семерых щенят, но потом оправдываться ему стало невмоготу, чаша переполнилась и он что было силы рявкнул на своего приятеля:
— Если ты сейчас не заткнёшься, я тебе в башке из дробовика пару дыр сделаю! Понял? Чтобы ветер получше продувал твою дурную голову. Со свистом. Понял?
Только тогда лавина обвинений пошла на спад: сосед понял, что он переборщил, как в игре в «очко», где вместо «21» выпало «22». В конце концов, что такое семь кутят? Мура, их можно утопить — и дело с концом. Но Альма была настоящей охотничьей собакой, добытчицей, а потомство собак-добытчиц топить не положено.
Сосед начал пристраивать кутят: шестерых пристроил, а на седьмом, самом замухрышистом, кривоногом, с висячим задом и глазёнками, которые никак не могли прорезаться, заколотило. Никто не хотел брать его, хоть плачь… Сосед хотел отнести кутёнка на реку Малую Бетью и бросить в быстрину, но Батманов удержал его тяжёлой рукой:
— Не надо!
Сосед вздёрнул вопросительно брови, почесал пальцем правый висок.
— Чего так? Иль жалко сделалось?
— Жалко, — не стал отрицать Батманов. — Я его возьму у тебя.
Сосед обрадовался этому обстоятельству, оживлённо потёр руки:
— Это дело требуется взбрызнуть!
— Взбрызнем, — согласно кивнул Батманов, — иначе собака нюха иметь не будет, — он приподнял кутёнка, посмотрел ему под пузцо: — Интересно, кто это хоть есть, кобелёк или сучка?
Кутёнок оказался кобельком и получил традиционное имя — Рекс.
Прошло полтора года. Рекс превратился в сильного крупного пса с гладкой шестью и стоячими овчарочьими ушами. Хозяину был предан так, что Батманов, много повидавши собак на своём веку, удивлялся: редкостной преданности пёс! Откуда только это у него — непонятно.
Жил Батманов один, жены у него не было — соблазнилась залётным штурманом и его красивой формой с блестящими пуговицами и отбыла с ним в далёкие края, Батманов поначалу расклеился было, но потом взял себя в руки и выплеснул думы о жене из головы, словно помои, как больно это ни было; долгие зимние вечера коротать в одиночку было непросто, иногда тоска подпирала так, что хотелось выть волком, единственное, что спасало — ощущение, что рядом находится ещё одно живое существо, верный пёс, и тоска, люто ухватившая своими щупальцами за горло, потихоньку отступала от Батманова, отползала назад… Может, в эти тяжёлые вечера и ночи пёс и привязался к Батманову так, что готов был отдать за него жизнь?
Кто знает, может, и так.
Работы в северных сёлах особой нет — её и раньше было не так много, люди перебивались тем, что занимались своими делами, хозяйством, домом, охотой, а сейчас не стало вовсе, поэтому когда Батманову предложили стеречь перевалочную базу золотоискательской артели, собиравшейся осесть в Хальмерью, он согласился не раздумывая — всё хоть какая-то копейка будет шевелиться в кармане…
Перевалочная база состояла из пяти жилых домиков, бани и склада, по самую крышу набитого разными нужными в старательском промысле товарами, домики вытянулись в живописную цепочку на берегу Кожима — неспокойной рыбной реки. Впрочем, в сухую летнюю пору река бывала довольно мирной, но стоило только где-нибудь в старых уральских хребтах высыпать дождичку, как река вспухала, будто на дрожжах, делалась бешенной, выворачивала с корнями деревья и выламывала у берегов огромные куски вместе с кустами.
Невдалеке, километрах в пяти от базы, — а пять километров по таёжным северным меркам это тьфу, сущий пустяк, — был проложен зимник, он же был и летником — летней дорогой, с небольшими отклонениями, десятка в три километров примерно, летники всегда бывают длиннее зимников, поскольку надо обходить опасные сырые пади и гибельные болотные места, где машина может увязнуть навсегда, зимой же, когда земля промерзает и делается твёрдой, как камень, дорога в таких местах спрямляется, — водители её сами спрямляют, не спрашивая на это никакого разрешения… С дороги этой к базе могли, конечно, свернуть какие-нибудь лихоимцы, но Батманов этого не боялся — у него имелось ружьё, хорошее пятизарядное охотничье ружьё, а стрелять он умел не хуже Жоры Хренкова, даже лучше — никто из залётных лихоимцев стрелять так не мог.
В охоте Батманов был удачлив — утки и тетерева сами налетали на него, козы и дикие олени сами набегали на выстрел, в Кожиме было полно рыбы, так что он жил — не тужил и честно исполнял свою рабочую повинность.
Иногда Батманов закидывал в реку сеть, много рыбы не брал, но десятка три хариусов либо нежных ленков никогда на столе не бывают лишними. Тем более, что Батманов любил уху и готовил её по-своему, как не готовил её в этих краях никто — с водкой.
Уха получалась крепкая, наваристая, те, кто её пробовал, обязательно просили налить дополнительную порцию.
Около базы всегда вертелись чайки — горластые, наглые, здоровенные, они, видя Батманова, всегда истошно орали, требовали еды. Особенно много крика было, когда Батманов вытаскивал из реки сеть — хоть ватные затычки в уши вставляй, — чайки буквально пикировали на сеть, не боясь человека и орали, орали, орали, гадили на лету и снова орали… А вот одна чайка — некрупная, похоже, из другой породы, а может быть, даже из других краёв, хитрая, с серым клювом и живыми бусинами глаз, никогда не суетилась, не орала, поглядывала на своих соплеменниц с каким-то насмешливым спокойствием и не кидалась оголтело к сети. Батманов приметил эту чайку: интересно стало, что это за особа и чем она питается?
Через несколько дней он засёк чайку за промыслом: резко взмахивая крыльями, она повисла над рекой, хваткими когтистыми лапами подцепила край сети и стала перебирать её, вытягивая на поверхность. Неожиданно увидела мелкого харюзенка, застрявшего в ячее, деловито крякнула и сунула голову в воду. Ск