— Да все ясно, — вдруг неожиданно даже для самого себя рассмеялся Беркут. Услышав его смех, генерал не поверил себе. И ошеломленно умолк.
— Что это ты так? — почти оскорбленно поинтересовался Мезенцев.
— Извините, товарищ генерал. Приказ ясен. Я ведь с июля сорок первого, с Днестра, по эту сторону фронта не появлялся. А на Днестре командовал дотом. Тридцать бойцов — и ни шагу назад. Поэтому лишних вопросов у меня, как правило, не возникает.
— Значит, капитан? Фамилия твоя Громов… Запиши, — скомандовал он кому-то. — Запиши, штабная твоя душа, еще раз. «Капитан Громов». И представить, понял? Вплоть до Героя. Ты все слышал, капитан?! Уже представляю к награде. Только продержись. Хотя бы сутки.
— Есть, продержаться сутки!
— Но… слышишь, капитан, — вдруг перешел он почти на шепот. — Ты уж… до последней возможности. Через невозможно… До последнего, так сказать, солдата. Зубами за тот берег цепляясь. Извини, что говорю так, но именно: до последнего. Объяви это моим приказом.
Беркуту вдруг вспомнился обгоревший немецкий офицер-танкист, докладывавший ему ночью посреди заснеженной, усеянной трупами равнины. «Мы сражались до последнего солдата…». Не хотел бы он дожить до этой его страшной фразы и до его состояния.
— Отходить нам все равно некуда.
— Так ведь река… Можно плот…
— Плот есть. Но будет уничтожен. Если появится возможность, пусть летчики сбросят нам боеприпасы и продукты. На тот случай, когда через сутки ваши войска не выйдут к берегу.
— Это будет, капитан. Это подбросим. И считай, что ты уже в списках офицеров штаба дивизии. С партизанским штабом твоим я разберусь. Поэтому держись, умоляю и приказываю: держись!
Положив трубку, Беркут присел на краешек стола и какое-то время смотрел на потрескавшуюся стену перед собой.
«Держаться до последнего солдата!» — такой приказ он слышал впервые. Впрочем, суть его стара и вечна, как войны и армии.
Андрей снова вспомнил обгоревшего немецкого офицера, который в бреду принял его, очевидно, за командира своего полка. «Мы держались до последней возможности. Как приказано…».
Кажется, только теперь он по-настоящему понял, что таилось за словами этого офицера, чего они стоили ему. И проникся уважением. Да, уважением к врагу, в мужеству врага.
И генерала Мезенцева он тоже понимал: при создавшейся ситуации приказ его должен был звучать только так. Другое дело, что его по-иному можно было сформулировать. Впрочем, «до последнего патрона» тут не скажешь.
До последнего солдата, последней капли крови…
— Что, пригвоздили нас, капитан? — вывел его из оцепенения лейтенант Глодов. — «Стоять насмерть — а Родина вас не забудет!». «Умереть, но ни шагу назад!»
— «Насмерть» и «умереть» как раз не приказывали. Понадобимся живыми, — спокойно ответил Беркут. — Мертвые плацдарм не удержат.
— То есть на тот берег нам уже не позволено? Так нужно понимать?
— Ни в коем случае. Командованию мы нужны здесь, а не на том берегу.
— Значит, эти камни снова стали плацдармом? — нервно прошелся Глодов из угла в угол. — Ну, ты как хочешь, капитан, а меня здесь не было. Я этого приказа не получал. У твоей машины я и мои люди оказались случайно. Мы сбиваем плот и уходим. А нет — так вплавь. Тут реки — на два ручейка…
— Божественная мысль, лейтенант. «Мы не слышали, нас здесь не было мы уходим». Не прощаясь!
Лейтенанту еще не знакома была эта властная, холодно-презрительная улыбка Беркута, которая многих охлаждала и там, в обреченном доте на берегу Днестра, и потом, в партизанском отряде, и в плену. Поэтому, когда капитан поднялся и подошел к нему вплотную, лейтенант сначала не понял и решил, что Андрей согласен. Он даже сказал: «Ну и ладненько, капитан», но тут же осекся.
— Только запомните, лейтенант Глодов, что после приказа отданного мне генералом Мезенцевым, ни один человек из этого плацдарма не уйдет. Это вы, лейтенант, надеюсь, слышали? Или, может быть, повторить?
— Да плевать я хотел!… Мне нужно в часть. Явиться пред ясные очи командования, пополнить взвод людьми…
Беркут внимательно выслушал Глодова, глядя ему прямо в глаза, холодно кивнул и абсолютно спокойно приказал:
— Соберите бойцов. Прихватите боезапас. Выступаем на помощь роте. Телефонист, мастеровых, которые у плота, немедленно сюда. Если не подчинятся, расстреляю перед строем.
— Так и передать? — ужаснулся телефонист.
— Можете пару теплых слов добавить от себя лично. Разрешаю. В каменоломне бывать приходилось?
— А как же.
— Когда вернетесь, присмотрите хорошую выработку, перенесите туда аппарат и оборудуйте нечто похожее на КП. Линию замаскировать. Вы все еще здесь, лейтенант? — обратился уже к Глодову, который почему-то не торопился оставлять дом. — Вам не ясен был приказ?
— Да приказ-то ясен, однако…
— Так выполняйте же его, черт возьми! — как можно внушительнее произнес Беркут. — Рота истекает кровью.
— Но я не из дивизии этого вашего генерала Мезенцева.
— Так, может быть, вы уже уволили себя из рядов Красной армии, а, лейтенант? — расстегнул кобуру Беркут, поигрывая при этом желваками. — Не слышу ответа.
— Есть, выступить на помощь истекающей кровью роте, — отдал честь Глодов, хотя и сверкнул при этом недобрым взглядом, которому Божественный Капитан попросту не придал значения.
9
Они прошлись по крепостному двору, осмотрели две полуразрушенные и одну наспех отреставрированную башню, проникаясь при этом фортификационным мастерством предков и сравнивая эти стены и башни с крепостными цитаделями Германии.
— Говорят, вы много времени проводите в этой башне, — остановился Вартенбург возле той из них, вершина которой совсем недавно была наспех наращена кладкой из дикого камня. — Скрашивает тоску по родине и навевает воспоминания о родовом замке Штуберов?
— Во всяком случае, наталкивает на размышления, — суховато просветил его гауптштурмфюрер. Ему не нравилось, что берлинский гость начинает выяснять такие нюансы его бытия, вторгаться в которые ему не следовало бы.
— Да-да, мне известно о ваших психологических изысканиях, — все еще по инерции молвил Вартенбург, но, уловив настроение барона, тут же сменил тему: — Не сказал бы, что эта крепость впечатляет, — очертил он пространство перед собой широким движением руки. — В сравнении с тем, что нам с вами приходилось видеть в Саксонии и Пруссии… Явно не впечатляет.
— Зато моим «рыцарям рейха» эти стены в самом деле напоминают о временах рыцарства и о том, что они все же не просто солдаты, а рыцари, элита, надежда рейха.
— Считаете, что нечто подобное в душах ваших бойцов действительно возникает?
— Причем вместе с ощущением защищенности. Ни один партизанский отряд не способен проникнуть на базу моих рыцарей. Ни одно нападение…
Штубер хотел продолжить свою мысль, однако, встретившись с удивленно-насмешливым взглядом Вартенбурга, запнулся и умолк.
— Странно, у меня есть сведения, что партизаны все же тайно проникали на территорию крепости. К примеру, этим двором разгуливал в форме германского офицера все тот же лейтенант Беркут.
Услышав это, Штубер явно смутился. Поднявшись по каменным ступеням на крепостную стену, он заставил подняться туда же и Вартенбурга. Какое-то время они молча осматривали подступающий к самой твердыне луг, с узкой ленточкой речушки, ожерелье рощиц и сплошную стену леса, по ту сторону шоссе, за грядой невысоких холмов. Вилли мог любоваться этим пейзажем часами, он привораживал, вдохновлял, а главное, вырывал из потока реального бытия, сотворяя некий полумиражный мир воспоминаний, желаний и ни к чему не обязывающих грез.
— Если вернуться к событиям, связанным с посещением крепости лейтенантом Беркутом, — заговорил барон уже тогда, когда Вартенбург смирился с его нежеланием касаться этого странного события. — Там все происходило немного по-иному.
— Хотите сказать, что меня неверно информировали? В таком случае внесите ясность. Я вообще не касался бы этого эпизода, если бы речь шла не о Беркуте.
— Беркут и в самом деле побывал здесь в форме германского офицера, — я сам докладывал об этом начальнику местного отдела СД. Однако его появление здесь следует воспринимать как своеобразный визит вежливости, а не как нападение или проникновение в крепость с целью покушения.
— Согласен, это тоже следует принимать во внимание, — сдался Вартенбург. — Тем не менее… Как часто он наносил вам подобные визиты, господин фон Штубер?
— Второй раз испытывать судьбу лейтенант не решился.
— Но если вы знали, что перед вами Беркут, то почему не убили или не задержали.
— Вам бы следовало знать, что Беркут — диверсант экстра-класса. А следовательно, проник он не один, с надежными документами и со столь же надежной поддержкой и подстраховкой. Чтобы понимать, с кем мы имеем дело, нужно знать, с кем имеют дело наши враги, когда в операции против них участвует Отто Скорцени.
Они спустились со стены и, пройдя вдоль нее, остановились в проеме лишь недавно восстановленных по приказу Штубера ворот, ведущих с общего крепостного двора в мощную цитадель. «Перепоясанные» толстыми металлическими пластинами, они все еще пахли древесной смолой и кузнечным горном и казались очень крепкими, даже с учетом того, что разбивать их могут автоматными очередями и гранатами.
И на общем дворе, и на территории цитадели инструктора обучали небольшие группы новичков рукопашному бою. Эти «птенчики» лишь недавно были навербованы людьми Штубера в полиции, в лагерях военнопленных и в расположившемся на противоположной окраине Подольска батальоне власовцев. Но хотя отбор, как уверяли барона, был очень жестким и сугубо профессиональным, парни эти особого восторга у него не вызывали. Личности среди них не было, вот в чем беда. Ни одной настоящей личности. Во всяком случае, Штубер не мог выявить их.
В последнее время гауптштурмфюрер делал все возможное, чтобы наконец сформировать благословленный Скорцени батальон «рыцарей рейха». Две роты его могли бы состоять из где угодно навербованного сброда, который можно бросать на любые антипартизанские акции. Третья же, отборная, должна была состоять в основном из германцев и представляла собой ту группу профессиональных диверсантов, которую они со Скорцени когда-то, собственно, и задумывали.