Семи– и восьмифутовые стойки из журналов и газет формировали стены лабиринта. Некоторые пачки связывались бечевкой. Другие лежали в картонных коробках, на которых большими буквами красовалось название издания и годы публикации.
Иной раз, зажатые бумажными стойками, в стены лабиринта встраивались книжные полки, битком набитые книгами в обложках. На глаза Престона попались номера «Нэшнл джиографик»[110]. Пожелтевшие номера дешевых журналов датировались двадцатыми и тридцатыми годами двадцатого века.
В крохотных нишах, встречающихся между стенами лабиринта, теснилась мебель. Стул, зажатый колоннами из стопок журналов. На сиденье с протертой обивкой навалом лежали книги в обложках. Стол с лампой. Вешалка для шляп с восемью рожками, на которых висело как минимум в два раза больше проеденных молью шляп с мягкими полями.
И снова деревянные индейцы, замурованные в стены лабиринта. Среди них две женщины. Индейские принцессы. Обе прелестные. Одна смотрела вдаль, серьезная и загадочная. На лице второй отражалось недоумение.
Дневной свет из окон не проникал в середину лабиринта. Везде царил глубокий сумрак, и от полной темноты спасала только люстра под потолком да редкие, с грязными и порванными абажурами светильники, встречающиеся в нишах.
В воздухе стоял кислый запах типографской краски и пожелтевшей бумаги. В нишах резко воняло мышиной мочой. Пахло и плесенью, и порошком для травли насекомых, и разложившейся плотью, возможно, где-то давно уже лежала дохлая мышь, превратившаяся в клок кожи и серого меха, обтягивающий тонюсенькие косточки.
Престону не понравилась грязь, а вот атмосферу он нашел приятной во всех отношениях. Жизни тут не было: он попал в дом смерти.
Вмурованные в стены индейцы превращали лабиринт в катакомбы, а сами напоминали мумифицированные трупы.
Следуя за Жабой по изгибам этой трехмерной паутины, Престон ожидал, что за одним из поворотов его ждет встреча с ма-Жабой и па-Жабой, разумеется, уже мертвыми, сидящими в собственных нишах, образованных для них в журнально-газетных стенах. В одежде, свободно болтающейся на их скелетах. С зашитыми в похоронном бюро веками и губами. Ушами, свернувшимися в узлы. Кожей, облепившей черепа. Ноздрями, из которых тянутся белые паутинки, словно пар морозного дыхания.
Когда Жаба наконец-то привел его на пустой пятачок, где они могли сесть и поговорить, Престон почувствовал разочарование, не найдя заботливо сохраняемых семейных покойников.
Этот пятачок, расположенный в самом центре лабиринта, едва вмещал его и Жабу. Всю обстановку составляло кресло, по его сторонам – торшер и маленький столик, телевизор, стоявший напротив, и старый диван, застеленный клетчатым пледом.
Жаба сел в кресло.
Престон протиснулся мимо и уселся на дальний от хозяина край дивана. Сядь он ближе, им пришлось бы говорить лицо в лицо.
Их окружали стены лабиринта, возведенные из журналов, газет, книг в бумажной обложке, пластмассовых ящиков с виниловыми пластинками, банок из-под кофе, в которых могло быть все, что угодно, от гаек и болтов до отрезанных человеческих пальцев, напольных радиоприемников тридцатых годов прошлого века, поставленных друг на друга, других предметов, перечисление которых заняло бы слишком много времени, и все это странное сооружение держалось силой тяжести и подпорками, которые укрепляли самые слабые места.
Жаба, как и его ушедшие в мир иной ма и па, конечно же, был психом. Должно быть, сумасшествие считалось в этой семье хорошим тоном.
– Так какую вы предлагаете сделку? – спросил Жаба, устроившись в кресле.
– Как я и объяснил по телефону, я приехал с тем, чтобы услышать о вашем близком контакте.
– Вот вам доказательство, мистер Бэнкс. После стольких лет государство пришло и аннулировало чеки, которые я получал по инвалидности.
– Это печально.
– Мне заявили, что я симулировал двадцать лет, хотя ничего такого не было и в помине.
– Я уверен, что не было.
– Может, врач, который записал меня в инвалиды, грел на этом руки, так они сказали, может, я – единственный человек со страдающей душой, который когда-либо заходил в его кабинет, но всю жизнь я действительно был калекой, чтоб мне провалиться на этом месте, если не был!
– И все это связано с вашим близким контактом… так? – спросил Престон.
Маленький хитрый розовый зверек высунул головку из спутанной бороды Жабы.
Престон, как зачарованный, наклонился, но тут же понял, что розовый зверек – язык Жабы, который скользил по, должно быть, пересохшим губам, прячущимся в бороде, дабы ложь срывалась с них с большей легкостью.
– Я очень благодарен трехглазым пришельцам со звезд, которые пришли и вылечили меня. Это были необычные существа, двух мнений тут быть не может, пугающего вида, от этого тоже не уйти, но, несмотря на их устрашающую внешность, я должен признать, что мне они сделали доброе дело. Беда в том, что я уже не тот жалкий калека, каким был все прошлые годы, и нет никакой возможности вновь стать инвалидом.
– Дилемма, – покивал Престон.
– Я дал слово этим пришельцам со звезд, честное слово, что никому не расскажу об оказанной ими помощи. Меня мучает совесть из-за того, что я нарушаю данное им слово, но дело в том, что я должен что-то есть и оплачивать счета.
Престон кивнул бородатому идиоту:
– Я уверен, что пришельцы со звезд вас поймут.
– Только не подумайте, что я не благодарен им за то, что они меня вылечили, спустившись сюда на их сверкающем синим светом корабле. Но при их всемогуществе кажется странным, что они не наделили меня какими-нибудь навыками или талантом, чтобы я мог сам зарабатывать на жизнь. К примеру, не одарили возможностью читать мысли или видеть будущее.
– Или могли научить превращению свинца в золото, – предположил Престон.
– Это был бы отличный вариант! – воскликнул Жаба, хлопнув ладонью по подлокотнику. – И я бы не злоупотреблял их даром. Превращал бы в золото ровно столько свинца, сколько потребовалось бы на жизнь.
– Ваши слова говорят о том, что вы – человек ответственный, – вставил Престон.
– Благодарю вас, мистер Бэнкс. Я ценю ваш комплимент. Но все это пустая болтовня, потому что пришельцы со звезд ничем таким меня не облагодетельствовали. Поэтому… пусть мне и стыдно за нарушенное слово, я не знаю другого способа разрешить эту дилемму, как вы и сказали, кроме возможности продать свою историю о том, как инопланетяне исцелили меня, превратили из калеки в здорового человека.
И хотя определение лживый подходило к Жабе куда больше, чем к любому современному политику, и хотя Престон не собирался лезть за бумажником и доставать двадцатку, любопытство побудило его спросить:
– Сколько вы хотите?
Глаза Жабы, и без того прятавшиеся в розовых складках жира, тут вообще превратились в щелочки.
– Видите ли, сэр, мы оба – деловые люди, я безмерно уважаю вас, как, надеюсь, вы уважаете меня. Если вопрос ставится таким образом, я считаю себя не вправе называть окончательную цифру. Мне представляется, будет лучше, если вы назовете справедливую цену, а я, должным образом рассмотрев ваше предложение, отвечу, устраивает она меня или нет. Но, поскольку я вижу перед собой настоящего джентльмена, позволю себе поставить вас в известность о том, какую цену я полагаю справедливой. Мне представляется, что она должна как минимум превышать миллион долларов.
У Престона отпали последние сомнения в том, что он имеет дело с законченным психом.
– Я уверен, это справедливая цена, но не думаю, что в моем бумажнике так много денег.
Ему ответил серебристый, почти девичий смех, и Жаба уже обеими ладонями хлопнул по подлокотникам кресла. Должно быть, он никогда не слышал более забавной шутки.
Наклонившись вперед, Жаба подмигнул и ответил, как ему казалось, столь же остроумно:
– Когда придет время, я приму ваш чек и не попрошу водительское удостоверение, чтобы проверить, тот ли вы, за кого себя выдаете.
Престон улыбнулся и кивнул.
В поисках контакта с инопланетянами ему приходилось общаться с бессчетным количеством дураков и лжецов. Он прекрасно понимал, что это цена, которую необходимо платить в надежде хоть раз найти истину и таки встретиться с существом, своим развитием превосходящим человека.
Ипы существовали. Он страстно желал, чтобы они существовали, пусть и не по тем причинам, ради которых Жабе или фанатам НЛО хотелось бы верить в их существование. Престон нуждался в их реальности с тем, чтобы его жизнь обрела особый смысл.
Жаба вдруг стал серьезен.
– Мистер Бэнкс, вы не назвали мне вашу студию.
– Студию?
– Чтобы быть до конца честным с вами, должен сказать, что незадолго до вас сюда приезжала сама миссис Джанет Хичкок из «Парамаунт пикчерс». Завтра она сделает мне официальное предложение. Я прямо сказал ей о вашей заинтересованности, хотя и не мог знать, какую студию представляете вы, потому что сам не имею об этом ни малейшего понятия.
Если «Парамаунт пикчерс» прислали менеджера в Нанз-Лейк, чтобы купить байку Жабы о том, как его излечили инопланетяне, приобретение ими прав на сценарий являлось надежным доказательством того, что Вселенная может взорваться в любой момент, мгновенно схлопнуться, превратившись в шарик материи невообразимой плотности размером с горошину.
– Боюсь, здесь какое-то недопонимание, – только и смог ответить Престон.
Жабе не хотелось слышать о недопониманиях, его интересовали только семизначные числа на банковском счете.
– Я не вешаю вам лапшу на уши, сэр. Наше взаимное уважение слишком велико, чтобы я вешал вам лапшу на уши. Я могу доказать каждое сказанное мною слово, кое-что вам показав, и вы сразу поймете, что я говорю правду, только правду и ничего, кроме правды. – Он вывалился из кресла, как хряк из своего загона, и вновь двинулся в лабиринт, но уже по другому маршруту, отличному от того, что привел их от входной двери к месту посиделок. – Пойдемте со мной, вы сами все увидите, мистер Бэнкс!