Я не знал, что Спенсер Трейси начинал свою карьеру в театре. Он всего лишь взглянул на меня, всего лишь взглянул, и больше со мной не разговаривал. Он точно подумал: кто, черт побери, этот молодой тупица, что решил, будто я пришел на площадку неподготовленным или что я не могу запомнить свой текст?
Берт Ланкастер играл обладающего чувством собственного достоинства бывшего нацистского судью, принявшего всю ответственность за свои действия, выдав в полном объеме такого «сквозь зубы» Берта Ланкастера. Его сцену сняли за один день. Но когда мы пришли на следующее утро, нам сказали, что мистер Ланкастер не удовлетворен своей работой и хочет переснять сцену. Он считал, что может сыграть лучше. И затем выдал точно такого же «сквозь зубы» Берта Ланкастера, что и накануне. Так-то лучше, сказал он и счастливый ушел домой.
Я помню силу Ричарда Уидмарка, и хрупкость Джуди Гарланд, и Монтгомери Клифта. Монтгомери Клифт играл умственно неполноценного немецкого гражданина, которого насильственно стерилизовали. Он волновался и запинался и постоянно ёрзал в кресле свидетеля. Я думал, что он гениально играет, не зная тогда, что он имел зависимость от болеутоляющих средств и стал алкоголиком после полученных травм в ужасной автомобильной катастрофе за пять лет до того. То, что я принимал за блестящую игру, было настоящей болью. Конечно, я тогда я ничего из этого не знал.
Несколько документальных съемок концлагерей, из тех, что нам показали при частном просмотре, были включены и в сам фильм.
К тому времени американцы уже знали о концлагерях, но ничто не могло подготовить их к возможности увидеть эти зверства. Дистрибьюторы не хотели прикасаться к «Захватчику» из-за его скандальной темы, а «Нюрнбергский процесс» был назван одним из важнейших фильмов Голливуда. Его осыпали наградами. Он выиграл два «Оскара» и еще на девять был номинирован — включая «Лучший фильм», который получила «Вест-Сайдская история». Максимилиан Шелл получил приз за главную мужскую роль; Джуди Гарланд, Спенсер Трейси и Монтгомери Клифт были номинированы, а я… а я… этот фильм не сделал меня звездой. Он дал мне оплачиваемую работу, а когда она закончилась, я начал искать новую.
В том, чтобы не быть звездой, есть одно преимущество. Каждого молодого актера предупреждают об опасности быть задействованным в однотипных ролях. Реалии нашей профессии таковы, что если однажды в тебе разглядели определенный типаж или характерную особенность, то очень трудно играть другие роли. Берт Ланкастер играл Берта Ланкастера. Джон Уэйн — Джона Уэйна. Это очень полезная информация, хотя и имеет мало отношения к реальной жизни большинства актеров, которая, по сути, является их работой. Мне очень повезло в начале карьеры. Я мог легко перемещаться между сценой, телевидением и кино. Я мог играть в комедиях и драмах, быть в главной роли или второстепенной, и мне предлагали играть самых разнообразных персонажей. Одной из причин, почему меня стали узнавать, было то, что люди сочли необычной мою. Манеру. Говорить. Очевидно, я стал известен благодаря. Паузам между словами в. Неожиданных местах. Говорят, что это привлекает внимание к. Словам, которые я говорю. Обеспечивает другое логическое ударение в тексте. Понятия не имею, откуда. Это взялось. Возможно, это явилось следствием того, что я так часто играл разных героев в пьесах, телешоу и фильмах, что временами прерывался, вспоминая следующую реплику. Но возможно, это всего лишь предположение, потому что на самом деле я этого даже не слышу. Я могу над этим пошутить. Я понимаю, что люди слышат, что я говорю. Таким образом. Они даже термин для этого придумали — шатнерианский. Как там? Ах да — этот персонаж говорил с истинным шатнерианским красноречием.
Конечно, я не делаю этого преднамеренно, и в реальной жизни я так не разговариваю. Я видел нескольких пародистов, изображающих Уильяма Шатнера, которые говорили в этой. Отрывистой. Акцентированной манере. Ну ладно, если люди считают такую пародию похожей на меня, значит, это я. Когда пародисты изображали Джимми Стюарта, Эдварда Дж. Робинсона, Джимми Кэгни или Кэри Гранта, я всегда узнавал, кого они изображали. Но мне всегда было интересно: допустим, Джимми Кэгни и Джеймс Стюарт дома обедают — что, Кэгни прямо так и говорил: «Передай соль, ты, грязная крыса»? А Стюарт так и отвечал: «Эм… а… а… а… я… я… вот… вот она»? Так что когда я смотрю, как они изображают меня говорящим таким. Образом. Публика смеется. Значит, я так и. Говорю. Но сам за собой я этого не замечаю.
А вот вещь, которая действительно часто случается с актерами — часто черты характера персонажа, которого играет актер, просачиваются в его реальную жизнь. И тут уже не просто манера говорить. Ты не можешь каждый день ходить на работу и играть чудовище, а потом вечером идти домой и наслаждаться приятным ужином. Погружение в работу слишком глубокое. Ты залезаешь в тело персонажа, и переход туда и обратно — между жизнью персонажа и твоей реальной жизнью — порой очень сложен. Например, когда мы снимали «Стар Трек», Леонард Нимой оставался верен Споку целый день. Он не мог так просто войти и выйти из образа этого молчаливого, заумного, безэмоционального героя, и в результате всегда держался на расстоянии ото всех нас. Иногда, когда работа над ролью уже закончена, очень трудно смыть с себя своего персонажа и перейти к совершенно другой жизни. В ранние дни телевидения это было легче, потому что вся работа длилась не дольше недели. Тогда не было времени так глубоко погрузиться в характер. Но теперь я проводил месяцы, пытаясь понять и показать самого худшего из расистов, а затем помощника обвинителя людей, обеспечивших юридическое прикрытие самых невообразимых злодеяний.
Пришло время комедии.
Замечательная актриса Джули Харрис собралась играть главную роль в бродвейской постановке «Выстрел в темноте» — английской версии фарс-комедии L’Idiot, и решила, что хотела бы видеть меня в соисполнителях главной роли. Не знаю почему, я никогда с ней не встречался, но очевидно, она увидела меня по телевизору — и ей был нужен я. Помню, как агент говорил мне по телефону: «Поверь, Билл. Эта пьеса сделает тебя звездой».
Больше всего я люблю находиться на сцене. Порой я эмоционально сливался с аудиторией, и в эти редкие моменты я буквально чувствовал, что между нами есть связь. И что они ее тоже чувствуют. В общем, это была еще одна возможность сыграть в комедии и поработать с легендарным режиссером Гарольдом Клурманом. Клурман был членом-учредителем Group Theatre (театр, организованный в 1931 году и ставящий пьесы в основном Клиффорда Одетса и Ирвина Шоу), он принимал участие в оригинальной бродвейской постановке «В ожидании Лефти», и за исключением того факта, что он совершенно не хотел видеть меня в своей пьесе и делал всё возможное, чтобы отравить мне жизнь — уж не говоря о постоянном пинании меня, — мы ладили с ним очень… плохо.
Он, казалось, извлекал своего рода извращенную радость из оскорблений в мой адрес: «Ну и что ты делаешь? Ты чего, пытаешься тут всех очаровать? Нет, нет, нет, совсем не так надо это играть. И вообще, как давно ты стал актером?»
В дополнение к Джулии Харрис в пьесе играли Уолтер Маттау и Джин Сакс. У меня была роль французского полицейского Поля Севена, расследующего свое первое дело — убийство, в котором красивую горничную находят без сознания, нагую, с пистолетом в руке, рядом с телом мертвого шофера. Разумеется, если это комедия, то не думаю, что это она совершила преступление.
Маттау играл баснословно богатого Бенджамена Борева, у которого, должно быть, была связь с этой девицей. Пьеса получила хорошие отзывы и шла в течение восемнадцати месяцев. Но был один момент, который я не забуду никогда. У меня с Уолтером была сцена, в которой мы с ним разговариваем через стол; главным образом, я обвинял его в совершении убийства, а он обвинял меня в том, что я идиот. И что-то произошло, правда, я не помню, что конкретно. Я мог бы конечно что-то придумать, но…
А почему бы и не выдумать? Ради красного словца. И честно говоря, я действительно выдумываю. Это часть актерского ремесла. Например, и сейчас я не выдумываю, я любил гонять на мотоцикле по пустыне с каскадерами, с которыми познакомился во время работы в «Стар Треке». Мы гнали по Долине Антилоп, в Палмдэйл, а в те годы было много историй об НЛО, замеченных в данной местности. Показывали даже фотографию одного из них, зависшего прямо над линией электропередач. Поэтому, когда я мчался по пустыне, я поглядывал в небо. Я подумал: если инопланетяне могут читать мои мысли, то они узнают, что актер, играющий капитана Кирка в «Стар Треке», где-то здесь. И если они захотят внимания общества, то что может быть лучше, чем контакт с капитаном Кирком? И вот сейчас я ничего не выдумываю.
Мчусь я по пустыне с пятью парнями, и у нас была такая система взаимопомощи: держи того, кто едет за тобой, в зеркале заднего обзора, чтобы помочь, если вдруг что-то случится. Я ехал последним, потому все остальные были быстрее, да к тому же я смотрел в небо. К несчастью, примерно сто лет назад шахтеры накопали там могилоподобные ямы, где-то три-четыре фута шириной, шесть футов длиной и шесть футов глубиной, чтобы посмотреть, какие там есть полезные ископаемые. Не найдя ничего интересного, они оставляли яму и копали следующую, в полумиле от первой. Поэтому вся пустыня была в этих ямах. Так вот, смотрю я в небо, последний в строю, и въезжаю в одну из этих ям. Бум! Я двигался со скоростью 30 миль в час, въехал прямиком в яму и перелетел через мотоцикл. На мне был защитный кожаный костюм, поэтому отделался я лишь парой синяков и серьезно не пострадал. К сожалению, каскадер забыл про нашу взаимопомощь и исчез. Это всё правда.
В результате, я один в горячей пустыне, с головы до пят в шлеме и коже, да мотоцикл в яме. Необходимо было принять важное решение: то ли снять шлем с костюмом и умереть от солнечного удара, то ли не снимать — и умереть от удара теплового.
Мне удалось вытащить из ямы мотоцикл, но он не завёлся. Это был классный «Бултако», и я не хотел