Когда мне предложили исполнить эту песню, я решил, что попробую сделать нечто очень необычное. Я исполню песню как бы в нескольких ролях: первую часть — как исполнил бы ее Синатра, другую — подчеркивая основную тему песни, и, по правде говоря, я забыл, что там третье. Автор песни, Берни Топин, представил меня публике. Я сидел на высоком стуле на голой сцене, одетый в смокинг, и курил сигарету. И я начал петь-рассказывать историю об одиноком астронавте, летящем к Марсу. «…Я так скучаю по земле, скучаю по свой жене. В открытом космосе одиноко. В таком безвременном полете…». При помощи цветовой рирпроекции появилась моя вторая копия — опечаленная версия. А несколько строчек спустя появился и третий Шатнер — уставший, растрепанный, и, возможно, даже распутный. И все три Шатнера вместе закончили песню: «…И я думаю, пройдет долгое-долгое время…».
Публика была ошеломлена. Люди смотрели в ужасе и шоке, а затем задавались вопросом: «он шутит?» Существует очень тонкая грань между серьезным исполнением песни и пародией на серьезность. Если вы сделаете это так искусно, что заставите публику гадать, то это и есть талант исполнителя. Пытался ли я сделать своё выступление смешным? Было ли это пародией на известных певцов с сигаретами? Или я просто сошел с ума?
Как объясняется во многих научно-фантастических фильмах, существуют некие вещи, которые человечество никогда не познает. Я просто скажу, что это останется самым знаменитым исполнением песни «Rocket Man».
В течение двух десятилетий истории об этом представлении передавались от отца к сыну, и редкие неофициальные копии ходили по кругу. Мужчины хвастались обладанием первой копией и приглашали женщин к себе домой посмотреть. Пародии на мое выступление можно увидеть в различных шоу, включая «Гриффинов» и «Футураму». А сейчас несколько десятков роликов с этим выступлением можно найти в Интернете, в основном на YouTube, — и более миллиона человек в год всё еще гадают по поводу него. И, говоря это, я не шучу.
Героические качества, показываемые капитаном Джеймсом Кирком, — среди которых честность, прямота, сострадание и храбрость — могли быть с легкостью и по праву переданы мне, что делало меня желанным представителем брендов в коммерческой рекламе. Когда я только начинал карьеру, считалось, что истинные актеры вообще не снимаются в телерекламе. Актеры играют, представители рассказывают, точка. Это расценивалась как артистическая проституция. Многие театральные актеры предпочли бы голодать, чем продавать себя, и большинству из них и была предоставлена такая возможность. Я придерживался такого же пути — я не продаюсь! Не сказать, конечно, что кто-то стремился купить, но даже если бы мне предложили рекламу, я бы отказался.
Впрочем, в 1963 году я играл одну из главных ролей вместе с Полом Ньюмэном, Эдвардом Г. Робинсоном, Лоуренсом Харви, моим другом Ховардом Да Сильвой и Клэр Блум в фильме Мартина Ритта «Гнев» (The Outrage) — вестернизированном римейке «Расёмона» (Rashomon) Куросавы. Я там был разочарованным в вере проповедником, слушающим три различные версии насилия, которое совершил мексиканский бандит, играемый Полом Ньюмэном. Для меня радость работы в этом фильме заключалась в возможности играть вместе с Эдвардом Г. Робинсоном, на которого я молился как на одного из прекраснейших актеров Америки. Однажды вечером он пригласил меня на ужин к себе домой, а потом вывел через заднюю дверь к небольшой круглой постройке, отдаленно напоминавшей музей Гуггенхайма в Нью-Йорке. Это был его собственный художественный музей, а внутри находилась, возможно, самая великолепная частная коллекция французских импрессионистских работ в мире. Он был страстным коллекционером. И, показывая мне эти картины, он называл их своими «детишками».
Стоит добавить, что за пару дней до того я случайно наткнулся на рекламу кофе, в которой он снимался. И я тогда испытал сильнейший диссонанс, видя, что актер его уровня играет в рекламе. И не удержался от вопроса: зачем? Он посмотрел на меня, затем указал на превосходную картину одного из мастеров. «Вот зачем», — ответил он.
После этого я полностью поменял своё мнение. Если Эдвард Г. Робинсон, снявшийся в таких классических фильмах, как «Маленький Цезарь», «Риф Ларго» и «Цинциннати Кид», мог играть в телевизионной рекламе, то, несомненно, в ней мог бы играть и актер, снявшийся в «Инкубусе».
Среди моих первых работ в этой сфере была реклама «Loblaw» — крупнейшей бакалейной сети Канады. Я шел вдоль полок с продуктами, глядя прямо в камеру, и говорил с самой большой искренностью, которую только смог изобразить: «В „Лоблоу“ вы найдете больше, чем справедливые цены». А потом делал паузу и брал в руки большую, круглую, сочную дыню и, изучая, вертел ее, словно никогда раньше не видел такой большой, круглой, сочной дыни, и говорил с искусным удивлением: «Но, черт возьми, эта цена справедлива!»
Я отнёсся к этой работе с большой серьезностью. Какую бы рекламу я ни делал, я хотел, чтобы это была лучшая реклама. Я хотел, чтобы люди бросились штурмовать свои местные «Лоблоу» и покупали дыни. Я хотел продать дынь больше, чем кто-либо другой до меня. Когда мы с Марси снялись в серии рекламных роликов маргарина «Promise», я хотел, чтобы люди купались в маргарине. Когда я делал рекламу для частного юриста по делам о причинении телесного вреда на одном из местных телеканалов, я хотел, чтобы люди заковыляли к своим телефонам с такой скоростью, которую только способны развить при своей хромоте, и звонили этому юристу. Я снялся в огромном количестве рекламных роликов, прорекламировав кучу различных продуктов, большинство этих роликов давно забыты, но всё же есть одна рекламная кампания, ставшая классикой и частью американской поп-культуры, — работа, которую я получил благодаря своему незабываемому музыкальному альбому. Но прежде, чем я вам расскажу об этой необычайной рекламной кампании, позвольте прерваться ради коротенькой истории.
Основная причина, по которой большинство крупных звезд не снимается в рекламе, — потому что они боятся испортить свой имидж. Они потратили долгие годы, создавая положительное впечатление в умах зрителей о том, кто они, — впечатление, позволяющее им играть и быть принятыми в рамках определенного типажа ролей, и они не могут себе позволить рисковать им.
В начале своей карьеры, в Канаде, я играл в основном в легких комедиях. Фактически, я приобрел известность как исполнитель главных ролей в легких комедиях. И мне это нравилось. Поверьте, для актера мало что является более дорогим и приносящим больше удовлетворения, чем чувство, когда ты стоишь на сцене и купаешься в волнах смеха. И когда я приехал в НьюЙорк, то играл в комедиях на Бродвее. В одной пьесе, помнится, я слышал громкий хохот на одно очень незамысловатое выражение своего лица. Я гордился этим смехом. Увы, однажды я почему-то не изобразил то конкретное лицо — и всё равно услышал смех. Оп-па. И именно тогда я понял, что смеялись вовсе не из-за меня — смеялись над тем, что делал другой актер, находящийся позади.
А, начав сниматься в фильмах и на телевидении, я играл почти исключительно в драмах. Так я заработал признание в качестве серьезного актера. К примеру, в «Нюрнбергском процессе» не было ничего смешного. Зрители привыкли ко мне как к шатнерианскому актеру. И только намного позже у меня снова появилась возможность играть в комедиях. Шатнер играет в комедиях? Поняв со временем, что зрители смеются, когда я подшучиваю над собой, я охотно дурачился и прикалывался. Видите, дамы и господа, я усвоил психологию, позволяющую людям находить смешное в представлении такого — в некоторой степени несгибаемого — человека, который действует, совершенно не замечая изменения культурной среды вокруг. Я понимал шутки. И собственно говоря, я придумывал шутки — и с радостью делился ими со зрителями. Посмеемся вместе! Но всё же я придерживался некоторых рамок.
И вдруг, во всеуслышание, перед тридцатью миллионами человек Говард Стерн пригласил меня с собой в гомо-комнату.
Несомненно, одним из величайших страхов актера является публичное унижение. Ох, пожалуйста, что бы ни случилось, не ставьте меня в неловкое положение этим вечером! Быть униженным — быть эмоционально раздетым на глазах всего мира — одна из самых неприятных вещей, которую может испытать человек. Чтобы избежать унижений, люди часто отказываются рискнуть, и в ответ на унижения люди — и даже страны — идут войной.
Каждый актер справляется с этим по-своему. Еще годы назад я прекратил читать отзывы о своей игре, я редко смотрю шоу со своим участием, так что меня не разочаровать режиссерским монтажом, отличным от моего видения. В течение долгого времени страх быть униженным удерживал меня от посещения любых стартрековских конвентов. В течение нескольких лет я воспринимал их как дурацкую игру, в которую играют все эти люди, участвующие в одном большом розыгрыше, и я считал, что если подойду к шоу и работе со всей серьезностью, то стану частью этой игры. Я не был готов так рисковать. А потом мне сказали, что на конвент в Нью-Йорке собирается пятнадцать тысяч человек, и мне предложили солидную сумму денег.
Я решил принять участие в том конвенте. Я не готовил речей, я просто собирался отвечать на вопросы. Но когда я вышел на сцену и почувствовал огромную любовь, идущую от зрителей, все мои страхи испарились.
Несколько лет спустя я рекламировал свою первую книгу из серии «Война тек» (TekWar) — начало созданного мной нового научно-фантастического сериала. Я принял участие в многочисленных радио-интервью; почти все они одинаковы: пожалуйста, купите мою книгу. А затем было намечено, что я появлюсь в шоу Говарда Стерна. Я не совсем представлял, кто такой Говард Стерн; мне кажется, я слушал его шоу только раз до того, как пойти к нему. Но чего я не знал, так это того, что у Говарда Стерна свои собственные правила. И они ограничиваются только тем, чтобы миновать FCC (Федеральное агентство по связи), и это значит, что в те годы у него практически не было ограничений. И я также не представлял себе, что он задумал проделать со мной самые оскорбительные вещи, чтобы посмотреть, как далеко я зайду. В некоторой степени его программа так или иначе связана с унижениями гостей — ему нравится сбить с них пафос, припереть к стенке. Он собирался выставить меня не в лучшем свете, привести в замешательство и, как мне кажется, унизить меня, нанося удар по моему имиджу.