Я не смогла сдержать улыбки.
– Да нет же, я серьезно, – сказал он, поднося к моим губам ложку, которая только что касалась его собственных губ. – И я объясню, почему, но сначала попробуй… Как тебе?
Я послушно открыла рот.
– Очень вкусно.
– Очень вкусно? И все?
Я немного подумала и осторожно добавила:
– Мне хотелось бы еще.
– А почему?
Я попыталась объяснить:
– Потому что этот соус вкусный, нежный и приятно обволакивает рот. Когда я глотала, то почувствовала нотку чили, которую сначала не заметила. Что за траву ты туда кладешь? Фенхель? Мама как-то учила меня готовить похожее блюдо с сальсиччей.
Пепе помешал еще немного, потом прикрыл кастрюлю крышкой, оставив щель, в которую вырывался, наполняя кухню, ароматный пар.
– Значит, соус тебе нравится потому, что напоминает блюдо твоей матери?
– Наверное.
– Так и есть. Вкус пищи вообще остается в памяти дольше других впечатлений, – сказал Пепе. – Когда я думаю о своей жизни, мне прежде всего вспоминаются блюда, которые я ел. Я вырос в деревне в Кампании. Хотя жили мы небогато, зимой на столе всегда был горячий суп с фасолью, пастой и свиной голяшкой. Летом мы ели прошутто – папа сам коптил ветчину в погребе – и сочные дыни из собственного огорода. Помню медовый торт с миндалем, который nonna[25] испекла на мой двенадцатый день рождения. А какие пиршества она устраивала по воскресеньям! Зажаренные над горячими углями красные сладкие перцы с телячьими scaloppine[26], весной – цветы цукини в нежнейшем кляре, а в холодную погоду – рагу из бычьих хвостов с сельдереем. Любовь и уют – вот что такое пища для моей семьи. Она делала каждый день особенным. В твоей семье, наверное, было так же?
Я могла бы сказать Пепе правду: мама бросила готовить много лет назад. Она предпочитала рестораны – чем шикарнее, тем лучше. Ей нравились хрустальные бокалы, белоснежные скатерти и предупредительные официанты, нравилось чувствовать себя частью всего этого великолепия. Она научилась готовить у матери, передала свои знания мне и постаралась поскорее их забыть. Но я боялась упасть в глазах Пепе и поэтому солгала:
– Да, точно так же.
– Синьор Ланца, конечно, вырос в Америке, но родители-то у него итальянцы, значит, и детство было таким же, как у нас с тобой, – продолжил Пепе. – Желание вкусно поесть у него в крови, а он день за днем идет против своей природы.
– Ты сказал, что произойдет катастрофа, – напомнила я.
– Так и будет. Нельзя вечно идти против природы. В конце концов голод охватит синьора Ланца с такой силой, что он больше не сможет его сдерживать.
– Но он же просто проходит курс похудения. Многие садятся на диету, когда хотят сбросить лишний вес.
– Ничего ты не понимаешь, Серафина. – Пепе серьезно посмотрел на меня. – Быть беде – помяни мое слово.
Я тут же забыла о странном предостережении Пепе – в тот день у меня и без того хватало забот. Но мне запомнились его слова о пище и рассказы о семье и разных блюдах из детства. При мысли об аппетитном запахе, исходящем от кастрюли на плите, внутри рождалось какое-то щемящее чувство, будто я упустила в жизни что-то важное. На разговоры о катастрофе я внимания не обратила – наверное, мне просто не хотелось об этом думать.
Два дня спустя синьор Ланца вернулся с работы раньше обычного. Он был явно не в духе – метался по вилле, громко хлопал дверями и звал Бетти.
– Да где же она наконец? – взревел Марио при виде меня. Лицо у него раскраснелось, на лбу выступил пот. – Где моя жена, черт побери?
– Синьора отдыхает. У нее болит голова, – робко ответила я.
Выходя из комнаты, Марио покачнулся и с такой силой ухватился за спинку стула, что костяшки пальцев побелели. Он и раньше, бывало, пропускал стаканчик-другой виски, чтобы снять напряжение после тяжелого дня. От выпитого голос Марио становился громче, а смех раскатистей, но в таком состоянии я видела его впервые. Желая выяснить, что стряслось, я на цыпочках последовала за ним.
Марио оставил дверь спальни приоткрытой, и я без труда слышала их разговор. Я замерла на месте, подавшись вперед и ловя каждое слово.
– Эти гады отменили съемки. Говорят, я слишком пьян, чтобы работать.
– Что? Кто говорит? – ошарашенно спросила Бетти, не успев еще толком опомниться со сна.
– Ну, этот идиот Ломбардо, например.
– Президент студии? – С Бетти сразу слетел весь сон. – Он ведь прислал тебе телеграмму, писал, что это будет величайший фильм с Марио Ланца, что для него большая честь работать с тобой! Как же так?
– А вот так. Он передумал. Еще и грозит подать на меня в суд за то, что я сорвал съемки его треклятой картины.
– Подать в суд?
– Ну, выпиваю я немного вина между дублями. А как иначе продержаться целый день?
– Значит, не надо было торчать у них на глазах! – Бетти повысила голос. – Почему ты не прятал выпивку?
– Да прятал я – переливал в бутылку из-под кока-колы. Все равно узнали. Кто-то настучал.
– Все из-за твоего пьянства! – кричала Бетти. – Все наши беды!
Она разразилась целым потоком брани – ничего подобного я в жизни не слышала. Раздался звук бьющегося стекла – какой-то предмет швырнули через всю комнату, а вслед ему еще один.
– Ты меня не любишь! – кричала Бетти. – Тебе на нас плевать! Как ты мог? Ты же все испортил!
– Я тут ни при чем! Это все Ломбардо!
– Что нам теперь делать? – рыдала она. – Пронюхают газетчики, люди узнают – и тут, и в Америке… это какой-то кошмар…
– Они все против меня, – хрипло произнес Марио. – Обычная история. Плетут интриги, строят козни. Может, Аллазио донесла, а может, и сам Роуланд.
– Ты должен заставить их передумать. Марио, ты должен!
– Чего ты от меня хочешь? Молить, чтобы меня взяли назад?
– Да… не знаю… ну, если сам не в силах, позвони Алу Тайтельбауму. Пусть с ними поговорит. Он ведь твой менеджер, в конце концов.
Марио ответил так тихо, что я не разобрала слов, даже приникнув к двери.
– Действительно, почему бы не выпить еще? – злобно ответила Бетти. – Да напейся хоть до смерти, только уйди с глаз моих!
Услышав звук шагов, я поспешно ретировалась и, юркнув в другую комнату, наблюдала, как Марио нетвердой походкой выходит из спальни Бетти, ослабляя галстук, и отправляется на поиски бутылки «Шивас Ригал». Не к такому Марио Ланца я привыкла, и столь резкая перемена меня потрясла. Его злость, жалость к себе, пьяный вид, крики Бетти – все это было неожиданно и мерзко. А если съемки действительно отменили, значит, неизвестно, какое будущее всех нас ждет.
Тут-то мне и вспомнились слова Пепе о катастрофе.
Cosi Cosa[27]
В тот вечер мне не захотелось оставаться на вилле. Я лежала, зажатая между сестрами – ни пошевелиться, ни выспаться как следует. Но я была рада оказаться дома. В нашей квартирке все оставалось по-прежнему, и это вселяло уверенность. Правда, без меня некому было навести порядок: разобрать валяющиеся на туалетном столике украшения и флаконы с духами и аккуратно расставить мамины туфли под кроватью. Рядом с раковиной возвышалась груда немытой посуды, а грязное белье уже не влезало в корзину. Зато в остальном ничто не изменилось. И, конечно, не изменится. Я даже представить себе не могла, что когда-нибудь в этих двух комнатах будет жить кто-то другой.
Маму мой приход удивил, ведь я уже давно не бывала дома. Они с Розалиной обняли меня и расцеловали, а Кармела только стояла и молча смотрела – наверное, ждала очередных отговорок, почему я не устроила ей встречу с синьором Ланца. Мне постоянно приходилось изобретать что-то новое: Марио занят, плохо себя чувствует, я почти его не вижу, он в дурном настроении, да и вообще момент неподходящий. В тот день мне впервые не пришлось врать.
– Все кончено. Съемки отменили, – выпалила я, прежде чем сестра успела выплеснуть на меня свое негодование. – Похоже, студия собирается подать на синьора Ланца в суд.
– Что?
– А ты откуда знаешь, Серафина? – нахмурилась мама. – Ты что, сплетничаешь со слугами? Или подслушиваешь?
– Синьор и синьора ссорились, – принялась оправдываться я. – Кто угодно бы услышал, так они кричали.
– И что же теперь будет? – спросила Кармела, наморщив лоб.
– Не знаю. Возможно, Ланца уедут, вернутся в Америку. Пока рано об этом говорить.
В крушении своих надежд Кармела явно винила меня. Весь вечер она дулась, загородившись журналом, и упорно не желала со мной разговаривать. Оттаяла она, только когда мы стали ложиться спать.
– Что думаешь делать? – спросила она. – Поедешь утром на виллу Бадольо?
– Да, конечно. Я ведь все еще там работаю.
– Кто знает, надолго ли это, – холодно отозвалась Кармела. – Когда тебя выгонят, можешь вернуться домой, если хочешь. Розалина обрадуется – ей не хватает твоей пасты-э-фаджоли.
Я попыталась представить, как возвращаюсь к прежней жизни. Смогу ли я снова к ней приспособиться? И тут я ни с того ни с сего разозлилась на Кармелу.
– Тебя все равно не взяли бы в тот фильм! – резко бросила я. – Они уже выбрали другую – Луизу ди Мео, маленькую уличную певицу. Она – единственная девочка в Риме, с которой исполнит дуэт Марио Ланца.
Кармела прекрасно знала, кто такая Луиза ди Мео.
– Врешь! – потрясенно проговорила она. – Зачем ему Луиза ди Мео, когда он мог спеть со мной?
– Он предпочел ее. Теперь понимаешь, почему я не могла тебе помочь?
Я тут же пожалела о сказанном. Зачем было ей говорить? Съемки все равно отменили, и Луиза ди Мео никогда не исполнит дуэт с Марио Ланца. Пленка со сценой вечеринки пропадет зря, словно ничего и не было, и никто не увидит, как я покачиваюсь под проникновенное пение Марио.
– Я тебе не верю. – Кармела была убита горем. – Почему ты не сказала