— Новенькая, — зачарованно прошептала Рая.
Иванова опять заиграла — то же самое, сначала. Тепа хотела сказать что‑то, но Рая сделала страшные глаза, и она замерла с разинутым ртом. Так или не так сыграет Иванова? Кто‑то громко прошёл мимо. Рая не шевелилась. Иванова сыграла по–другому, все получилось складно, и Рая обрадованно сжала Тепину руку.
— Как она тебе? — тихо спросила, когда вышли на улицу. Музыка все ещё звучала в её ушах.
— Кто? — Стекла очков делали голубые Тепины глаза выпуклыми, как у рыбы.
— Никто! — разозлилась Рая. — Под ноги гляди — брякнешься.
В сквере за ними увязались двое мальчишек.
— Семечек не желаете? — закинул удочку один, прилизанный, как Кожух. — Шикарные семечки, девочки.
— Не желаем, — бросила через плечо Рая. — У нас свои есть, — И — Тепе, громко: — Завтра комиссия, а я ещё географию не выучила.
Про комиссию она не сочинила: сегодня на большой перемене Харитон, пересиливая шум, предупредил, чтобы завтра все явились в форме, галстуках и с выученными уроками, — проверять будут.
Мальчишки отстали, Рая с облегчением вздохнула, но, если начистоту, её задело, что так быстро сдались они.
У ворот её караулил Кожух — в темноте, но она узнала его. Как чувствовала, что где‑нибудь да подстережёт её. Повернуться и уйти? Но он уже двигался навстречу. Рая остановилась.
— Чего тебе?
— Пойдём посидим, — глухо проговорил он.
— Мне домой надо.
— Зачем?
— Надо. Мать ждёт.
Кожух притворно засмеялся.
— У тебя света нет. Мать торгует ещё.
Рая быстро глянула на него. Мать торговала до восьми; значит, с НИМ она.
— Все равно, — упрямо сказала она и хотела пройти, но он преградил ей дорогу. Вытащив что‑то из кармана (зашуршала бумага), протянул ей.
— На.
Но Рая даже не посмотрела, что там.
— Не надо мне ничего.
— Это конфеты.
Рая фыркнула.
— Жанночке своей отдай. — И сама не поняла, как вылетело у неё это.
Кожух не убирал руки.
— При чем здесь Жанночка! В гробу я её видел. И вообще… На, это я тебе купил.
— Не нуждаюсь!
К ним безмолвно и медленно приближалась парочка. Мужчина обнимал женщину за плечи.
— Любовь, — насмешливо сказала Рая, когда парочка прошла.
Кожух спрятал конфеты.
— Играть завтра, — вздохнул он. — Областной смотр. В клубе медработников.
Рая насторожилась. В прошлый раз, на чердаке, как хитро ни подбиралась к этому, Кожух отмалчивался, а сейчас — сам.
— Между прочим, могу и тебя научить. Тут желание только.
Врёт… Но сердце её забилось сильнее.
— Как научить? — не удержалась‑таки она.
— Играть. На баяне. Ты же хочешь играть?
Она почувствовала, как краснеет в темноте.
— Откуда ты взял?
Кожух ухмыльнулся.
— Знаю. Сама говорила.
Она подозрительно посмотрела на него сбоку.
— Когда это?
— Тогда.
— Когда — тогда?
— Ну, тогда, — прошептал он, и она поняла: на чердаке. Закусив губу, отвела взгляд.
— А девчонки разве играют?
— На баяне‑то? Ещё как! Инка Морозова — будь здоров наяривает. Даже Венкель её превозносит.
Рая представила себя с баяном. Чудно как‑то…
— Он же тяжелый, — с сомнением произнесла она.
— Это сначала только. Потом привыкаешь. В нашей группе трое девчонок.
— В какой группе?
— В музыкальной школе, — небрежно пояснил Кожух.
Так сладко прозвучали для неё эти слова — «музыкальная школа». Наверное, Иванова тоже учится там. Представилось, как играют вдвоём: Иванова — на пианино, она — на баяне.
Загромыхал трамвай — два пустых ярко освещённых вагона, и она не разобрала, что ей сказал Кожух. Терпеливо ждала, но он не повторил. Молча и настойчиво вложил что‑то ей в руку. Она рассеянно посмотрела. Кулёк с конфетами…
— А ты не врёшь? — проговорила она, глядя на то место, где только что был трамвай.
— Что научу? Побожиться…
— Нет, что играют. Что девчонки играют.
— Можешь проверить. Инка Морозова, Домбровская… Сколько угодно.
Рая внимательно посмотрела на него.
— Как проверить? Разве туда пускают?
— В школу‑то? Со мной? Назовёшь только — Кожухов, и иди, пожалуйста.
Он горячо убеждал её, обещал дать баян, а Рая, хоть и не верила ему, все равно видела, как играет она во дворе на площадке, все восторженно слушают, а у своего парадного стоит, затаив дыхание, изумлённая Иванова.
Кожух тянул её за руку.
— Посидим… Я ещё расскажу.
Рая высвободила руку.
— А можно и на пианино, и на баяне? Чтоб вместе?
— Можно! Все можно. И на пианино, и на аккордеоне — пожалуйста.
Но она о другом спрашивала.
— Чтоб не одна… Чтоб вдвоём. Один — на баяне, другой — на пианино.
— Дуэтом? Пожалуйста! И ноты покажу, и баян — пожалуйста.
Рая увидела вдруг, что он нехорошо дрожит — как тогда, на чердаке. Разом очнулась она. В руке у неё торчал кулёк с конфетами. Зачем? Отдать, выбросить! —и она снова будет в безопасности, но Кожух крепко сжимал ей руку.
— Пойдём, а? Последний раз? Пойдём, слышишь!
Она отчаянно помотала головой. Ладонь его была влажной.
— Не бойся… Это в первый раз больно, а сейчас ничего.
К воротам тянул, за которыми стояла кромешная тьма, но она упиралась и, стиснув зубы, мотала головой. Вокруг разноцветно плясали окна.
— Ну, как хочешь, — — зло сказал Кожух и отпустил её. — Только чтоб не пеняла потом.
Окна остановились. Кожух молчал, но она поняла его угрозу. Весь двор узнает о том, первом разе.
— Я боюсь, — оцепенело выговорила Рая.
Он усмехнулся.
— Чего тебе бояться — больно не будет. Ничего не будет — можешь у Ники узнать, у кого хочешь.
Он говорил так, словно теперь ему было плевать — пойдёт она или нет, и от этого Рае становилось ещё страшнее.
— А если узнают?
— Кто узнает? Ключ от чердака у меня, вот он.
Он сунул руку в карман, но ключа там не оказалось. Ни там, ни в другом кармане. Встревоженный, вытаскивал спички, какие‑то бумаги, папиросы, перекладывал все с места на место, сопел и злился. Рая, застыв, следила за его лицом.
— Фу ты! — Он хлопнул себя по лбу и полез в задний карман. Ключ блеснул в свете уличного фонаря. Все тяжело опустилось в Рае.
Их окна были черны. Мать с НИМ. Если б появилась она сейчас! Как бросилась бы к ней Рая, как радостно слушала б её ворчанье и все, все делала б дома!
В тени акации стояли они.
— Иди первая, — чуть слышно приказал Кожух.
— Ты первый… — попросила она, но он нетерпеливо перебил:
— Ты! Никого не будет — на чердак сразу. Жди на ступеньках, — и легонько подтолкнул её.
Она поднялась на балкон. Сюда доставали ветви двух старых шелковиц. Ветер шевелил их, и ветви постукивали и шуршали о дерево балкона, царапали железную крышу. На первом этаже распахнулась дверь, свет упал на землю, на кусты жасмина и водопроводную колонку. Рая бесшумно отступила. На цыпочках вошла в коридор. Скорее! В любой момент мог кто‑нибудь выйти…
С простёртыми руками кралась вперёд. Пальцы коснулись перегородки, за которой ютился чулан тёти Полины, побежали влево, к лестнице на чердак. Перегородка была сколочена из узких крашеных дощечек. Кульком с конфетами задела замок, он звякнул, Рая замерла. Где‑то невнятно бормотало радио. Она переждала секунду и двинулась дальше. Перегородка кончилась, рука провалилась в пустоту. Рая нащупала ступеньку и высоко подняла ногу: лестница была крутой. На четвереньках пробиралась вверх. Под пальцами катались соринки и скрипел песок. Попав в паутину, брезгливо отдёрнула руку. Дальше не полезла. Полуобернувшись, глядела скошенными глазами на сереющий внизу проем.
Тогда, в первый раз, они лазили сюда днём, и так страшно не было. Кожух наврал, что из слухового окна видно в бинокль светопольское море. Раньше он не замечал Раи, а тут принялся расписывать, какой замечательный вид с чердака. Она волновалась и понимала, что не затем зовёт он её, и тут же рисовала себе, как расскажет о Кожухе Тепе — и что ему уже шестнадцать, и что у него баян. Кожух Рае не нравился, и все во дворе не любили его, поэтому пойти с ним на чердак было не стыдно — лишь бы не застукали. Но когда он полез к ней, перепугалась насмерть. Совсем–совсем по–настоящему будет — поняла вдруг. Дрожала и упрашивала отпустить её, обещала пойти в следующий раз, но Кожух не слушал её.
И вот она опять здесь. Даже не заметила, как он уговорил её. Но сейчас уже она знала, что ждёт её, и ей было страшнее, чем в первый раз.
Стоять было неудобно, а выпрямиться не решалась. В тишине поплыл свист — Кожух, беспечно насвистывая, приближался к лестнице. Потом она разобрала, как поднимается он — быстро и мягко, сразу через несколько ступенек. Силуэт его возник в проёме.
— Здесь?
Она хотела ответить, но язык не слушался. Кожух согнулся и бесшумно полез наверх. Что‑то мягкое коснулось её щиколотки, она вздрогнула, но тотчас сообразила, что это его рука. По–паучьи перебирая пальцами, рука взобралась к коленке, потом побежала по платью и исчезла.
— Дай пройду…
Она прижалась спиной к холодной стене, с ужасом думая, что касается паутины. Он протиснулся мимо и растворился в темноте. Было тихо, так тихо, словно ни одной живой души рядом. Она уже собиралась окликнуть его, но расслышала, как он сопит где‑то над ней. Заскрежетал ключ в замке, потом протяжно, с паузой заскрипел открываемый люк. Хоть проблеск света ожидала увидеть Рая, но все та же темнота кругом.
— Лезь, — прошептал он.
— Я не вижу…
— Лезь! — с раздражением повторил он, и она поспешно закарабкалась вверх. Под рукой громко зашуршала бумага. Рая втянула голову в плечи.
— Вставай, открыто.
Она неуверенно выпрямилась. Он нашёл её руку, потянул к себе, и она ощутила под ногами мягкую насыпь.
Кожух осторожно опустил люк и только после этого чиркнул спичкой. Шарахнулись тени, выступили балки — выступили и грозно замерли. Темнота, попятившись, окружала их теперь ещё гуще и ужаснее. Что‑то белело неподалёку. Или это мерещилось ей?