Рая тоже наверняка помнит эти вылазки. Вот, выскочив из воды, шлепается она на потрескавшуюся от солнца белую глину, прижимается к ней озябшим телом, а глина остывает под ней и делается скользкой. Отец обсыхает на корточках, курит, задумчиво глядя на воду. Рая, осторожно поднявшись, подкрадывается сзади, щекочет длинной травинкой загоревшую шею. Отец отмахивается, как от мухи, она выжидает немного и лезет опять. Внезапно он вскакивает, ловит её и тащит в воду. Она барахтается в его руках и визжит.
Однажды они поймали ежа. Сперва отец не хотел брать его с собой, говорил, мама выгонит их из дому вместе со «зверюгой», но у мамы в этот день оказалось чудесное настроение. Поставили гостю блюдце с молоком, а вечером, когда отец лёг, они с Раей положили на пол яблоко, забрались с ногами на диван и, затаив дыхание, долго караулили, когда же ёж наколет яблоко. Напрасно! В тот вечер он и носа не высунул из‑под шкафа.
Теперь на месте Воронцовки с её «глинками», с зарослями тёрна и небольшой черешневой рощей простиралась зелёная гладь воды. У берега с навезенным песком вода была желтоватой от мути, мельтешили голые тела, а дальше, за буйками, ползали лодки и с рокотом тащились на другой берег перегруженные катерки.
Вадька Конь, командно вышагивающий впереди, остановился вдруг, бросил на песок авоську и с ходу принялся стягивать через голову рубашку. Все тотчас посваливали в кучу пожитки, лишь Жанна нерешительно держала мешочек с синими ручками. Сверху, аккуратно сложенное, желтело махровое полотенце.
Перекопав все в сумке, Рая выдернула купальник и помчалась к кабинке. Конечно, что это за купальник! — мешок, в котором и плавать‑то неинтересно, но до настоящего — из трусиков и лифчика — она не доросла ещё; особенно до лифчика.
Не вылезала из воды долго. Ныряла, делала стойку, упираясь руками в землистое дно, плавала «по–собачьи» и пробовала по–настоящему, как Вадька Конь, но её сразу же тянуло вниз, хоть она и колошматила по воде изо всех сил. Задрав голову, видела, как отвесно падают, серебрясь на солнце, поднятые ею брызги.
Один раз Вадька Конь напал на неё. Она завизжала и шарахнулась в сторону, но он настиг её и, подняв, швырнул в воду. Она вынырнула, широко раскрыла залитые глаза, завертела головой, отфыркиваясь. А Вадька, крупно и сильно взмахивая руками, гнался уже за Жанной. Все вокруг разноголосо смеялось, кричало, по радио без конца прокручивали «Ландыши», мужской голос бубнил правила поведения на воде, а женский скороговоркой объявлял посадку на катер.
Рая отыскала местечко и утомленно растянулась на горячем песке. Сквозь закрытые веки багрово пробивалось солнце. Спина обсыхала, нагревалась, а мокрые руки под щекой оставались приятно холодными. Поблизости сладко беседовала с ребёночком мамаша. Рае хотелось взглянуть на них, но лень было открывать припечённые солнцем глаза. Дремотно проплывали бессвязные мысли. О чем думала она? Об Ивановой? О том, что вечером они будут вместе?
— Шептунова! — гаркнул над ухом Вадька Конь, и она рывком подняла голову. Он высился совсем рядом — в мокрых трусах, подвёрнутых и подкрученных «под плавки». Победоносно пляж оглядывал — её искал.
— Чего? — спокойно произнесла Рая.
Он ошалело уставился на неё.
— Фу ты! А я тебя… Жрать иди.
И сразу же близко запахло хлебом и спелыми грушами. Она встала, отряхнула песок и, ужасно голодная, быстро пошла к своим, на ходу ополоснув в мутной воде руки.
На сиреневой подстилке разложилась отдельно от всех Жанна. Глаза её были закрыты, а на носу опрятно белел клочок газеты. Вадька Конь ткнул её в бок ногою, большим пальцем. Жанна испуганно села.
— Сумасшедший!
Бумажка слетела с носа.
— Доставай, что там маменька напихала, — приказал Вадька. — И тряпку давай!
Подстилок никто больше не припас; встряхнули Жаннину, выложили у кого что было. Кожух спешил достать своё быстрее всех. Ел вяло, забывчиво на воду глядел. Жанна брала только своё, зато Вадька Конь уписывал все подряд. Хрупали огурцы, которые он отполовинивал мощными зубами, а белые, сверкающие на солнце яйца — те целиком проваливались в рот.
— Нажимай, — пробубнил он Сане, тыкая в спичечную коробку с крупной солью зелёный лук, — Голодным останешься! — и придвинул поближе к нему рассечённую на толстые куски коляску колбасы.
Саня смутился и незаметно отодвинул колбасу. Ел он мало, но силы у него было не меньше, чем у Вадьки. Как гибко скользило в зеленой воде его коричневое тело! Как ловко на волнах лежал, раскинув руки!
Рая тоже пробовала полежать, но всякий раз шла ко дну. Кто‑то схватил её за локоть. Вадька Конь! Вскрикнула и — в сторону, готовая радостно завизжать, но обернулась и узнала Кожуха. Блестящие волосы плоско налипли к голове, и, может быть, поэтому мокрое лицо с зубастой улыбкой казалось приплюснутым.
— До тебя и дотронуться нельзя?
— Я думала, это не ты, — холодно сказала Рая.
— Другой? Шурик?
Рая презрительно фыркнула и поплыла прочь. Кожух обогнал её. Он плавал «по–морскому», широко разводя под водой руки.
Рая, запыхавшись, встала на ноги.
— Чего тебе?
— Ничего. Плаваю.
Тогда Рая вышла на берег и умышленно легла возле Жанны. Сквозь тонкие веки все так же пробивалось солнце, по–прежнему гомонил и смеялся пляж, наверху мерно бухали в волейбол, но — словно улитка проползла по голому телу. Каким же омерзительным было случившееся на чердаке! Омерзительным… Она вдруг ощутила — ногами, грудью, лицом, всем своим погруженным в солнце телом, что она — девушка, женщина…
Жанна сделала гимнастические движения, пожаловалась, что вода — как парное молоко, даже купаться противно, но — пошла. Кожух только и ждал этого — сейчас полезет. Рая ненавидела его, и ей было противно, но страшно не было.
Так и есть: присел рядом на корточки.
— Хочешь тёрна?
Она отвернулась и закрыла глаза.
— Пойдём, я местечко знаю. Во тёрн! Недалеко отсюда. Пойдём, слышишь?
Не слышит. Не слышит, и все. Он придвинулся ближе и зашептал:
— На то обижаешься? Ну что я тебе сказал особенного? Ты — мне, я — тебе…
О чем он? Она открыла глаза и увидела множество голых ног; неподвижных, перетаптывающихся, почёсывающих одна другую.
— Пойдём, никто и не заметит. Сперва ты, потом я. Мы недолго, пособираем, и все.
Рая, не поворачиваясь, твердила себе, что все равно будет сегодня у Ивановой, пусть он хоть что говорит.
Кожух дотронулся до её плеча.
— Последний раз. Пособираем, и все…
Рая резко обернулась.
— Никуда я не пойду с тобой! Никуда, понял?
Кожух испуганно осмотрелся.
— Тише! — зло слетело с его губ. — Дура! Королеву из себя корчит.
Больше он не приставал к ней. Рая лежала не шевелясь. Ужасная мысль пришла ей в голову. Случись с Ивановой то, что случилось с ней, это нисколечко б не изменило Иванову. Такой же чистой осталась бы она и такой же недосягаемой для Раи. И это — именно это! — было почему‑то страшнее всего.
В лодке, забредшей по эту сторону буйка, восседала Ника. Купальник из двух жёлтых полосок, широкополая шляпа, белая и лохматая, огромные зеркальные очки… С нею был мужчина в плавках — весь в мускулах и черных волосах. Осторожно подгребал он одним веслом.
— Ника! — крикнула с берега Рая и помахала высоко над головой.
Зеркальные очки блеснули в её сторону. Заметила, дружески приподняла руку. Рая, не глядя под ноги, вошла в воду.
— Вы где? — с интересом спросила Ника.
— Здесь! Все здесь. Мы все пришли.
Ника откинулась. Упираясь в борта тонкими руками, оглядывала берег. Такой молочно–белой казалась она по сравнению со своим черным спутником. А ведь она пропадает здесь все выходные.
— Где же вы? А, вижу, — обрадовалась она. Долго смотрела, потом снисходительно кивнула на Раю: — Сестрёнка.
Мужчина равнодушно скользнул по ней черными глазами. За буёк отгребал он. Рая глядела им вслед с завистливым восхищением.
Иванова открыла сразу — ждала. На ней было белое платье. Отступила, пропуская гостью. Но — Рая:
— Твоих нет?
— Ушли.
Рая утомленно перевела дыхание, будто прямо с моря сюда. На самом же деле успела помыться в огромном, как бассейн, эмалированном тазу, переодеться во все чистое и даже перехватить на ходу горбушку с помидором.
— Фу! Нажарились.
— Хорошая вода?
— Что ты! Блеск!
Скинув босоножки, прошла и бесцеремонно села.
— Ну и пекло! — Вытянув ноги, помахала перед лицом рукой. — Не вода, а парное молоко. Даже купаться противно. Назад шли — сад почистили, оскомина аж.
Дина не отрывала от неё заворожённых глаз.
— Как почистили?
— Как чистят! Мальчики пару слив тряхнули, и будь СПОК.
— Зеленые ещё?
Рая присвистнула.
— Откуда сейчас зеленые? Цимус!
— А ты говоришь — оскомина.
— Ну, это так. Когда много — и от сладкого оскомина.
Нахмурившись, разглядывала картину в золочёной раме. В музеях такие…
Дина поставила на стол вазу с персиками.
— Кушай.
— Что ты! — Рая засмеялась и похлопала себя по животу. — Там компот уже.
Ни на миг не забывала, что Дина обещала поиграть ей, но на пианино даже не смотрела.
— Ты говорила — марки собираешь.
Просто так сказала и удивилась, как ожила вдруг Дина. Проворно достала из тумбочки два тяжелых альбома, бережно на стол положила. Когда‑то Рая тоже собирала марки, потом забросила и даже не знала толком, где сейчас папиросная коробка «Три богатыря», в которой они хранились.
Осторожно переворачивала Дина плотные листы.
Ждала подолгу, а Рае хватало несколько секунд, чтобы обежать все взглядом. Но она и не торопила. Лишь досмотрев до конца, поднялась и, как бы разминаясь, как бы случайно, подошла к пианино.
— Давно играешь?
— Со второго класса. — И взяла персик. — Мне ещё итальянские обещали — семнадцать штук.
Рая коснулась полированной поверхности. От пальца остался след, она глядела на него с тревогой, но дымчатое пятнышко это быстро испарилось.