— Погода испортилась, — , сказал Гринчук тем же официальным тоном, каким делал замечание Педагогу. Разве не отработал он только что свой стакан вина?
— Похолодало, — согласился Аристарх Иванович, но с места не двинулся.
На тщательно выбритом лице милиционера проступили следы внутреннего напряжения. Почему медлит заведующий? Почему в подсобку не ведёт? Так и покинул павильон, неся перед собой взгляд, полный недоумения. Теперь вряд ли явится с прежней оперативностью на зов милицейского свистка.
— А где этот… Гамлет ваш? — спросил Педагог, норовя ещё раз погасить холодный окурок, — Или, кажется, Лир?
Притворяется! Все отлично помнит он!
— С утра был. Спит, должно быть.
Скошенными проницательными глазами глядел сбоку на Педагога. Тот усмехнулся. Аккуратно, на самый краешек тарелки положил окурок, пустой стакан взял.
— А я все бодрствую. — И вдруг, подняв глаза, прибавил равнодушно: — В кредит не дают у вас?
Аристарх Иванович сложил губы трубочкой. Вот оно что!
— Ну почему же? Иногда, как исключение…
С трудом удерживал Педагог убегающую улыбку. У него были плохие зубы — редкие, попорченные табаком.
— Даже так? — В худых дрожащих пальцах опять неведомо как оказалась сигарета. — Ну–с, а я могу просить об исключении?
Однако не выдержал, опустил глаза. Молча стакан подвинул.
— Зачем? — с улыбкой произнёс заведующий павильоном. — Стаканы есть у нас.
Он направился было к стойке, но, увидев Попову, считающую с непроницаемым лицом мелочь, остановился. Народу в павильоне немного, и все заметят, как он, словно официант, несёт полупьяному клиенту вино.
Педагог закурил. Аристарх Иванович нащупал в кармане рубль.
— Извините, — тихо проговорил он. — У нас…
Педагог поперхнулся, торопливо, как школьник, выдернул изо рта сигарету. Аристарх Иванович остановил его:
— Я не об этом, что вы! То есть у нас не курят, но я не об этом. Курите, если… Я о вашей просьбе. У нас не принято… Вот, возьмите сами.
Он протянул под столом рубль. Педагог напряжённо глядел на бутерброд с сыром.
— Что там? — выговорил он. — Деньги?
— У нас нельзя, — мягко повторил Аристарх Иванович. — Вы сами возьмите. Потом отдадите, когда будет.
Ему хотелось подчеркнуть, что это не подаяние, что он в долг даёт и, стало быть, ничего унижающего нет в этом, но вышло, почувствовал, будто напоминает о необходимости вернуть деньги.
Молча спрятал их — сам принесёт. Педагог встрепенулся:
— Куда вы? — А затем, отчётливо выговаривая каждое слово: — Я вовсе не отказываюсь от ваших денег.
И протянул поверх стола растопыренную руку.
Отдав рубль, Аристарх Иванович незаметно ушел к себе. Сдачу ведь преподнесёт — с него станет…
Надо было готовить бутерброды, но он сидел не шевелясь, положив руки на журналы, в которых сделал записи мальчик-«ревизор». Он очень устал сегодня, а день ещё не кончился, его ждало трудное объяснение с Поповой. На мгновение почудилось, что деньги, которые предстояло вернуть вечером, волшебно исчезли из стола. Помешкав, выдвинул ящик. Три пятирублевые бумажки, уже не влажные — высохли, лежали на месте.
Хорошо бы заболеть сейчас — ведь он тоже выкупался вчера в холодной весенней воде… Заболеть и — завтра, послезавтра, всю длинную неделю, что началась сегодня, проваляться в постели. А за семь дней может случиться многое… И ещё об одном преимуществе внезапной болезни успел подумать он: в случае чего сегодняшнее его поведение само собой объяснилось бы дурным самочувствием.
Не заболеет, нет. Простудные болячки почему‑то не липнут к нему. Аристарх Иванович вяло улыбнулся: «Пожалел о чем…» В кабинет заглянула дурашливо улыбающаяся Карловна.
— Там бутербродики кончились. Сказать просила…
Она никак не называла Попову — ни по фамилии, ни по имени.
Аристарх Иванович кивнул. Карловна не уходила.
— Хорошо, я понял, — с раздражением сказал он. — Я понял, идите.
Когда, приготовив бутерброды и уложив их на витрину, вышел в зал, стакан у Педагога был снова пуст и снова он выжидательно смотрел в его сторону.
— Одно слово! — произнёс он, нетвёрдо подняв руку.
Аристарх Иванович с сжатыми губами подошёл к столу.
— Я могу истратить весь рубль? Или… — он вопросительно умолк.
— Как хотите. Это ваши деньги. Как хотите.
— В каком смысле — мои?
— В самом прямом. Отдадите, когда будут.
Педагог неотрывно глядел на него воспалёнными нетрезвыми глазами с красными трещинками на белках.
— Я доставляю вам удовольствие?
Аристарх Иванович почувствовал, как прилила кровь к лицу.
— Мне? Почему мне?
— Тогда извините. Я полагал, что ублажаю ваше тщеславие. Преподаватель истории или географии, как вы изволили выразиться, и клянчит рубль. На вино.
— Зачем вы! — тихо сказал Аристарх Иванович. — Всякое может быть. Я всегда рад помочь. Любому. Да и вы, наверное, так…
Словно оправдывается… За что? Педагог улыбался.
— Ну как знаете!
Он жалел, что дал рубль, жалел о своей откровенности, жалел, что в приступе самолюбия выложил вчера свой тайный козырь: «Я в школе вас видел… С указкой».
Взяв стакан, Педагог размеренным шагом направился к стойке. Аристарх Иванович умышленно не ушел из зала — чтобы Педагог не вообразил, будто он сбежал от него. И лишь когда тот с полным стаканом вернулся к столику, неторопливо скрылся в подсобке.
Не прошло и четверти часа, как Педагог, постучавшись, приоткрыл дверь кабинетика:
— Разрешите?
Аристарх Иванович знал эту преувеличенную вежливость в нетрезвых людях — ничего доброго не предвещала она.
— Мыслите о нравственном облике сына?
А сам медленно на стул посмотрел.
— Садитесь, — пожав плечами, разрешил Аристарх Иванович.
— Благодарю. Я не задержу вас надолго. — Он осторожно опустился на стул, — В отличие от вас, я уже не думаю о своём нравственном облике. Как вы могли только что убедиться в этом… И о нравственном облике дочери тоже.
В зале шумели. Не скандал ли назревал там? Аристарх Иванович вспомнил Гринчука, его взгляд, полный недоумения и напряжённости.
— В отличие от вас, — внятно повторил Педагог. — Вы нравственны, вы молоды. Вы оптимистично смотрите на жизнь. Вас зовут Аристарх… А вот отчество забыл.
— Иванович.
Педагог болезненно улыбнулся.
— Именно такое и забывается. Иванович… Так вы знаете, почему вы молоды? Вы не слушаете меня?
— Слушаю. Но у меня работа.
Гул в зале поутих, но, кажется, это не обрадовало, а огорчило Аристарха Ивановича.
— Я не задержу вас надолго. Я хочу сказать, почему вы молоды. Ведь вы уже не молоды, разумеется — нет, но вы — молоды. Вы молоды, потому что верите, что можно изменить что‑то. Себя, например. Свою жизнь. Пока человек хоть вот на столько верит в это, он молод. Я логично рассуждаю?
Он достал сигарету. Аристарх Иванович беспокойно взглянул на неё.
— Не волнуйтесь, — сказал Педагог. — Я не стану курить. Вы только запомните, пожалуйста, что я рассуждаю логично. Это пригодится. — Он медленно повертел головой, выпрастывая шею из воротника мятой рубашки. На шее темнела ссадина, должно быть от бритвы. — Я сказал ещё — вы оптимист. Знаете, почему вы оптимист? Потому что вы разочаровались в себе, но только в себе, а не в окружающем вас прекрасном мире.
— Почему вы так решили?
Педагог посмотрел на него с довольной усмешкой: заговорил‑таки.
— Почему? Потому хотя бы, что вы казните себя. Человек, который разочаровался в прекрасном мире, не казнит себя.
В счёты уперся его взгляд. А Аристарх Иванович, болтун, опять не удержался:
— Когда я казнил себя?
Педагог слегка раскачивался на стуле.
— Не знаю когда. Наверное, всегда. — Он оторвал взгляд от счётов. — Даже в мелочах нельзя поступаться совестью. Даже мысленно. Даже подумать нельзя скверно без того, чтобы это не отразилось на тебе. Помните? За все платить надо. Помните? Я ведь вас цитирую. Это ваша теория.
Аристарх Иванович откинулся на спинку стула, сунул руки в карманы халата.
— Вы не так меня поняли. Я говорил о воспитании. Просто к слову… И только о воспитании. Так что это вовсе не моя теория. Слава богу, у меня без того дел хватает.
Бескровные губы Педагога изогнулись:
— Разумеется, не ваша. Но ведь вы не берете на вооружение теорию государственного устройства, которую выдвинул Гай Юлий Цезарь. Как видите, я историк, а не географ. — Он шутейски поклонился.
— Очень приятно.
— Ещё бы, — процедил Педагог. — Но я недоговорил. Я ведь сказал ещё, что вы нравственны… Я логично рассуждаю?
Заведующий уклончиво повёл рукою. Слишком внимательно слушает своего пьяного собеседника!
— Любопытно, во всяком случае.
— Стало быть, разумно. Пожалуйста, — он поднял жёлтый палец, — не забудьте об этом. Так вот, насчёт нравственности… Вы нравственны, потому что все ещё пытаетесь соизмерять свою жизнь с идеалами, о которых читаете в книгах. Это весьма трогательно. Люди в вашем возрасте носят идеалы, как галстуки. Видите, какого я высокого мнения о вас? Гораздо выше, чем вы о себе.
Изо всех сил старался Аристарх Иванович не выказывать интереса — унизительного для трезвого человека интереса к тому, что мелет пьяный. Но как ни противился, как ясно ни понимал, что это глупо, комплименты сидящего перед ним «алкаша» были лестны ему.
— О чем я говорил? Я уже говорил, что не завидую вам? — Педагог посмотрел на него с напряжением. — Не завидую… Хоть я не оптимист и не молод. И не знаю, что свинка… Видите, опять забыл. Какая болезнь — свинка? Инфекционная? Вы сказали, а я опять забыл. Потому что мне это ни к чему, как вы понимаете. О нравственном облике моей дочери заботится чужой дядя… Наверное, так даже лучше.
Аристарх Иванович незаметно вынул руки из карманов.
— Почему вы не благодарите меня? Я доставляю вам такое изысканное наслаждение.
— Вы устали, — миролюбиво сказал Аристарх Иванович. — Вам надо отдохнуть.