— Сколько? — спросила женщина.
— В кассу, рубль семьдесят.
— И мне, и мне, — заторопился Сомов, обегая взглядом витрину, деньги вытаскивал. — Ещё есть?
— В кассу…
Быстро засеменил следом за женщиной. Но не дошёл, остановился рассеянно. Ведь не за обезьяной пришёл сюда — за куклой, а даже не посмотрел, какие и почём. В раздумье постояв, вернулся к прилавку. Продавщица взирала в пространство перед собой. Но его заметила.
— Давайте, — протянула она руку. Сомов с недоумением оглядел её узкую ладонь. — Чек давайте! — Девушка обожгла его взглядом.
Сомов понял.
— Милая, — протянул он, — у меня нет чека. Я не выбрал ещё.
Улыбнувшись на её суровость, принялся изучать кукол. Каких только не было тут! Маленькие и большие, богатые и поскромнее, блондинки и брюнетки, с закрывающимися глазами и глазами неподвижными. Наконец облюбовал одну. Не самую большую — те были слишком уж велики для такого крохотного человечка, но и не маленькую. Льняные волосы, красное в синий горошек платье — такое же, как у Маи. И вообще что‑то схожее было между ними: куклой Маей (так Сомов сразу окрестил её) и Маей–девочкой.
Попросил показать. Продавщица, помедлив, достала с полки, опрокинула туда–сюда, и кукла жалобно пропищала «ма–ма» и закрыла, а потом открыла глаза. «Прелесть!» — восхитился Сомов.
Волнуясь, на цену взглянул. Восемь двадцать, в кармане же у него ровно восемь. А ещё такси… Подавленно скользнул взглядом по другим куклам. Все не то…
Сомов соображал. Был бы сейчас за рулём кто из своих — тот же Егорка Алафьев, например! Любой из старых таксистов одолжил бы сколько требуется, а уж на Фонтанной у сватьев он раздобудет денег. Хоть и скупы, но три–четыре рубля как‑нибудь выскребет до шестого.
— Берете или нет?
Сомов улыбался.
— Почему вы такая сердитая?
Она упрямо смотрела мимо.
— А вы добрые?
Костю вспомнил Сомов. «Все люди злые. Все! И ты, и я…»
— Ну что вы, — ответил он. — Жена считает меня чудовищем.
Взгляд скосился и с любопытством скользнул по нему.
— Жена имеет в виду не только внешность, — доверительно сказал Сомов. — А Маю не убирайте далеко, — попросил он. — Я возьму её.
Продавщица повернулась.
— Маю?
— Её Мая зовут. — И, обласкав девушку улыбкой, заковылял к выходу.
Сапатов уплетал колбасу с помидорами.
— Сколько с меня? — спросил Сомов и, расплатившись, отпустил машину.
У пустующего лотка «Мороженое» старуха в детской панаме продавала гвоздики. То в одну, то в другую сторону пугливо обращалось сморщенное личико — нет ли милиционера? Сомов пристроился рядом. Привалив к лотку утомленное тело, караулил такси. Сюда они заскакивали часто. Так и стерегли вдвоём: старуха — покупателей, он — машину. Но прошло пять минут, десять — ни ему, ни ей счастье не улыбнулось. Потом она продала по букетику двум щебечущим девушкам (он понял по их разговору, что они поступили в институт, и порадовался за них), и почти в то же мгновенье в десяти метрах от него затормозила «Волга». Номер знакомый — «75—14», но черненького, монгольского типа паренька, сидящего за рулём, видел впервые.
— С–садись, отец, — сказал паренёк, слегка заикаясь, и приветливо улыбнулся. — Куда тебе?
— Нет–нет, — успокоил его Сомов. — Езжай. — И собрался уже захлопнуть дверцу, но юноша придержал её.
— Что вы, батя! Садитесь. Доставлю куда надо.
«Умница, — растаял Сомов. — Вот из новых, а умница».
— Спасибо, — ласково поблагодарил он, — Но мне нужен кто‑нибудь из старых шоферов. Кто знает меня.
Молодой человек глядел, не понимая, даже по–мальчишески рот приоткрыл. Сомов объяснил:
— Я работал у вас в таксомоторном. Сомов моя фамилия. Дядя Паша.
— Ну и прекрасно, дядя Паша. Садитесь! Отвезу, куда скажете.
Сомов с улыбкой, медленно, покачал головой. Спросил:
— Тебя как зовут?
— Евгений. Женька.
— Так вот, Женя, у меня… — Сомов выразительно потёр палец о палец. — Не хватает, в общем.
Узкоглазое лицо шофера посерьёзнело, а взгляд пытливо проник в Сомова. «Сомневается, — подумал Сомов. — Не аферист ли?»
— А много не хватает?
Сомов, успокаивая, прикрыл глаза. Прислонив палку к машине, стал часы снимать. Оскорблённый юноша запротестовал было, но Сомов уже протягивал часы.
— Читай!
Шофер растерялся.
— Что?..
— Что здесь написано. — И — пальцем на гравировку.
Паренёк, заикаясь, медленно прочёл:
— «Дяде Паше от таксистов в день пятидесятипятилетия».
— Вот, — удовлетворенно сказал Сомов и сунул часы в карман. — Дядя Паша — это я, можешь не сомневаться.
— А я и не сомневаюсь, — слукавил шофер, и Сомов простил ему это.
— Видишь, какое дело, Женя. Пришёл внучке подарок покупать, а денег не хватает. — Он показал те, что были. — Не одолжишь пару рублей на полчаса? Приедем на Фонтанную — отдам.
Шофер дал ему трёшницу. Бодро направился он в магазин, но возле старухи с гвоздиками, которая все так же озиралась по сторонам, остановился. Наскрёб в кармане мелочь, что аккуратно, копейка в копейку, сдал Сапатов, купил букетик. Когда продавщица заботливо упаковала ему коробку с куклой, протянул цветы.
— А это вам. От благодарного покупателя.
Аж зарделась вся.
— Почему… мне?
— Как самому очаровательному работнику прилавка.
Она не решалась взять, и он мягко вложил букетик в её податливую руку.
— Большое спасибо! — пролепетала она. Глаза её светились. — Приходите ещё.
— Непременно! — пообещал Сомов. — За обезьяной.
Коробку с куклой шофер бережно положил на заднее сиденье. По дороге разговорились. В парке не работал ещё и года — только демобилизовался прошлой осенью.
— А как директор? — спросил Сомов. — Ведищев?
Женя пожал плечами. Простодушная улыбка высветила крепкие зубы.
— Наше дело какое, дядя Паша? Взял путёвку — и айда! Чем дальше от начальства, тем с–спокойнее.
— Но от завгара, скажем, далеко не спрячешься, — не удержался Сомов. — От Индустрии Федоровны. Как она?
— Индустрия Федоровна ничего. Строгая, но ничего. Вчера меня из парка не выпускала. Фонтанная…
Сомов встрепенулся.
— Да–да. Вон к тому дому.
Попросил заехать за ним, если можно, через час. Женя пообещал. С трудом вылез Сомов из машины.
— Дядя Паша! — окликнул шофер. — А куклу‑то?
С недобрым предчувствием, отдыхая на каждой ступеньке, карабкался на второй этаж. И — не обманулся: Шагалов оказался дома. С шумным радушием, подавив удивление, приветствовал нежданного гостя. Спохватился, скорбь изобразил.
— Самые искренние соболезнования, Павел Филиппович! К сожалению, не мог быть на похоронах, процесс. Восемнадцать свидетелей, три дня заседали. Хищение на трикотажной фабрике. Не слыхали? Громкое дело. А Нюра больна, — упал вдруг голос. — Где‑то простыть умудрилась. Это в августе‑то!
— Да, жарко, — согласился Сомов. Пот бежал по лицу. Вынул носовой платок — не платок, а какую‑то грязную тряпицу, скомкал незаметно.
— Я и дома сегодня поэтому, — то ли объяснял, то ли оправдывался Шагалов. — С внучкой занимаюсь. Вы ведь знаете, Мая у нас.
Сомов вытирал скомканным платком лоб.
— Знаю.
— Жена больна, так что я на вахте. Но официально… — поднял он палец. — Официально — на объектах. День юрисконсульства. — На нем была пижама. — Проходите! — закончил он громко.
Сомов искал глазами, куда бы сунуть палку. Шагалов взял её, поставил в угол. За коробкой потянулся.
— Нет. Это не надо.
Адвокат прищурился, соображая.
— Подарок внучке? Ох уж эти деды! Избалуем мы её.
Сомов не спорил. Вот только в голове не укладывалось, что этот моложавый джентльмен — такой же, как он, дед Маи.
Отдышавшись, направился в комнату. Ему очень не хватало палки. Да и коробка мешала…
На пороге остановился — в нос шибанул едкий запах лака для ногтей. Но ничего… Ничего. Вот и Света, Галочкина сестра.
— Здравствуй, Света.
Вежливо и равнодушно ответив ему, Света исчезла в другой комнате, а на смену ей вышла мама. Мать двух взрослых дочерей, она вполне сошла бы за их старшую сестру.
— Павел Филиппович! Какой молодец, что зашли! — На ней горели оранжевые брюки. — Все собирались проведать вас, но разве вырвешься тут! — Совсем близко подошла, ласково в глаза заглянула. — Какая ужасная смерть! Хотя бы болел человек.
— Зачем? — спросил, садясь, Сомов. Стул стоял у самой стены, и, должно быть, поэтому ему казалось, будто он, незваный проситель, ждёт в приёмной своей очереди.
Нюра сокрушалась, что не была на похоронах: простыла неизвестно где, температура тридцать восемь, антибиотиками сбили; потом, сострадательно проникая в него взглядом, принялась расспрашивать о здоровье. «Скоро уж, скоро», — мысленно, с усмешкой ответил Сомов, а вслух другое говорил, вежливое и пустое. С тревогой гадал, где же Мая, почему даже голоска не слыхать. Но в тот момент, когда, потеряв терпение, решился спросить, она бесшумно появилась на пороге. Замолчав, все трое смотрели на девочку. Конечно, Сомов ждал, что она вырастет за эти месяцы, но так…
— Ну–у, — протянула Нюра. — Поздоровайся с дедушкой.
Молчание.
— Не узнает. Большой все‑таки срок для такой крошки. А так она помнит вас. Увидит у кого игрушку на улице, и сразу: деда Паша купит. Вы ведь баловали её.
Заговорить и задобрить норовила, отвлечь от внучки. Пусть! Ни эта нарядная женщина, ни её муж не занимали сейчас Сомова. Он смотрел на Маю, а она — на него, пристально и серьёзно.
— Деда Паша в больнице, — выговорила негромко.
Помнит! Не забыла! Он так по–детски (или по–стариковски) обрадовался этому… Но вот какое странное ощущение возникло вдруг: будто дед Паша — вовсе не он, а какой‑то другой дед, румяный, с пышными усами. На картинках таких рисуют и показывают в кино… Невольно позавидовал Сомов этому доброму деду, который сейчас в больнице, но скоро вернётся, и внучка бросится ему на шею.