плечи и заставил повернуться спиной к могиле. Альбер оказался в яме один, окутанный трупной вонью. Девушка сопротивляется, качает головой, хочет приблизиться к могиле. Альбер заколебался, не зная, как ему держаться, и застыл от ужаса — столько воспоминаний пробудилось в нем при виде высокой, нависшей над ним фигуры Праделя. Оказавшись в яме, пусть даже не так глубоко, Альбер вспотел от страха, даже несмотря на холод. Он был в яме, а капитан крепко стоял наверху, расставив ноги; от повторения пережитого перехватило горло, Альберу казалось, что вот-вот он вновь окажется погребенным под завалом, его пробила дрожь, но, вспомнив про своего товарища, про Эдуара, он заставил себя собраться с духом и снова взяться за работу.
От таких вещей разрывается сердце. Альбер осторожно отгребал землю краем лопаты. Тело в глинистой почве разлагалось медленнее, к тому же оно было завернуто в шинель. Край ткани прилип к глине, и показались желтоватые ребра с кусками почерневшей, прогнившей плоти, кишевшей червями, там еще было что есть.
Крик. Наверху. Альбер поднял голову. Девушка рыдала. Капитан утешал ее, но поверх ее плеча с раздражением подгонял Альбера:
— Скорее, чего возитесь?
Альбер выпустил лопату, вылез из ямы и пустился бегом. Сердце вырывалось из груди, все это — и мертвый солдат, и этот шофер, наживающийся на чужой боли, и капитан, готовый пойти на то, чтобы засунуть в гроб первый попавшийся труп, лишь бы поскорее… Альбера едва не выворачивало наизнанку. А настоящий Эдуар, лишившийся лица, заточенный в своей больничной палате и тоже воняющий, как труп… Просто руки опускаются, как подумаешь, за что он столько боролся.
Шофер при виде бегущего Альбера вздохнул с облегчением. Он мигом поднял брезент, выхватил из грузовика железные носилки, зацепил в глубине ручку гроба и потянул на себя изо всех сил. И они — шофер впереди, Альбер сзади — припустили к могиле.
Альбер совсем задохнулся, потому что шофер шел очень быстро, напористо, видно, что дело привычное, тогда как Альбер семенил, стараясь не отставать, и несколько раз едва не падал, теряя опору. Наконец они добрались до ямы. Воняло жутко.
Гроб был отличный, дубовый, с позолоченными ручками и кованым железным крестом, прикрепленным к крышке. Очень странно, вроде гробу на кладбище и место, но этот здесь выглядел чересчур роскошным. На войне такие изделия попадаются нечасто, такое скорее подходит для богатеев, которые опочили в своей постели, а не для юнцов, продырявленных пулями в безвестности. Альбер не успел довести до конца свои дивные философские рассуждения. Все спешили поскорее покончить с этим.
Сняли крышку гроба и положили ее рядом.
Шофер одним махом оказался в яме, где находился труп, наклонился и голыми руками ухватил шинель и поднял полу, взглядом прося помощи. Альбера, конечно, больше некого. Альбер шагнул вперед, тоже спустился в яму, сразу вновь всколыхнулась тревога, она тотчас отразилась на его лице, потому что шофер спросил:
— Справишься?
Они вместе нагнулись — вонью дохнуло прямо в лицо, — схватили ткань и на раз-два-взяли! одним движением взметнули тело наверх и опустили на край могилы. С мрачным отзвуком. То, что они подняли на поверхность, вовсе не было тяжелым. Останки весили не больше, чем ребенок.
Шофер сразу же вылез из ямы, Альбер с радостью чуть его опередил. Вдвоем они снова взялись за края шинели и переложили все в гроб. На этот раз звук был более приглушенным. Едва они опустили тело, как шофер закрыл гроб крышкой. Может, в яме и осталось несколько косточек, выпавших по дороге, ну да ладно. Во всяком случае, шофер и капитан явно думали, что для трупа и так сойдет. Альбер поискал взглядом мадемуазель Перикур, но она уже была в своем авто, да, ей нелегко было пережить все это, как на нее сердиться? Ее брат превратился в корм для червей.
Забивать гроб не стали: слишком шумно, позже, по дороге. Шофер ограничился тем, что прижал крышку, перевязав гроб двумя широкими полосами ткани, чтобы не провонял фургон. Быстро двинулись в обратный путь. Альбер сзади, те двое впереди. Капитан тем временем прикурил и принялся спокойно попыхивать сигаретой. Альбер совсем выбился из сил, у него ломило поясницу.
Чтобы погрузить гроб в фургон, шофер и капитан подняли его впереди, Альбер по-прежнему сзади — явно на роду написано, подняли — хоп! — после чего толкнули ящик вглубь, царапая толевый пол, зато дело сделано, нечего терять время. Чуть поодаль рокотал мотор лимузина. Девушка на миг обернулась к Альберу.
— Спасибо вам, — сказала она.
Альбер хотел что-нибудь ответить. Не успел, она взяла его за предплечье, потом запястье, ладонь, сунула ему в руку банкноты и снова прижала пальцы. Альбера это простое движение просто перевернуло.
И быстро вернулась в свой автомобиль.
Шофер веревками привязал гроб к борту грузовика, чтобы он не елозил туда-сюда, и капитан Прадель сделал Альберу знак, указывая на кладбище. Яму следовало быстро зарыть, если оставить ее открытой — сразу начнется: жандармы, расследование, им только этого не хватало.
Схватив лопату, Альбер побежал по дорожке. Но вдруг, засомневавшись, обернулся.
Он остался один.
В тридцати метрах с дороги донесся звук мотора удаляющегося лимузина, потом шум грузовика, спускающегося по склону.
Ноябрь 1919
10
Анри д’Олнэ-Прадель, расположившись в просторном кожаном кресле, небрежно перекинул правую ногу через подлокотник и вытянул руку, медленно поворачивая на свету громадный бокал бесценного выдержанного коньяка. Он слушал чужие разговоры с подчеркнутым безразличием, чтобы показать, что он парень не промах. Прадель обожал подобные несколько обиходные выражения. Если бы это зависело лишь от него, он доводил бы их до вульгарности и испытывал бы истинное удовольствие, изрекая пошлости перед теми, кто был недостаточно богат, чтобы выказывать возмущение.
Для этого ему недоставало пяти миллионов франков.
С пятью миллионами он мог бы развлекаться совершенно безнаказанно.
Прадель бывал в Жокей-клубе трижды в неделю. Не то чтобы ему там особо нравилось — он находил, что уровень заведения не оправдывает его ожиданий, — но клуб являлся символом его восхождения по социальной лестнице, что неизменно приводило его в восторг. Зеркала, обивка стен, ковры, позолота, вышколенный персонал, державшийся с неизменным достоинством, и чудовищно высокий ежегодный членский взнос — все это доставляло ему удовлетворение, удесятерявшееся представлявшимися здесь бесчисленными возможностями новых встреч. Он стал членом клуба четыре месяца назад, прошел едва-едва, важные шишки в Жокей-клубе отнеслись к нему с осторожностью. Однако если бы здесь отвергали всех нуворишей, с учетом потерь последних лет, то клуб превратился бы в зал ожидания. И потом, Праделя поддерживали несколько человек, мнением которых было трудно пренебречь, начиная с его тестя, которому в клубе не смели ни в чем отказать, другой опорой была его дружба с Фердинандом, внуком генерала Морье, принадлежавшим к слегка аморальной декадентской молодежи, который, однако, располагал множеством необходимых связей. Отвергнуть одно звено означало лишиться всей цепочки, что невозможно, нехватка мужчин заставляет мириться с некоторыми вещами… Во всяком случае, Олнэ-Прадель хотя бы принадлежал к знати. Замашки пирата, зато потомственный дворянин. Итак, в конце концов его приняли. К тому же г-н де Ларошфуко, действующий президент, рассудил, что он, этот высокий молодой человек, стремительно расхаживавший по залам, не так уж плохо вписывается в пейзаж — непрестанный порыв ветра. Его высокомерие подтверждало расхожее мнение, что в победителе всегда есть нечто отталкивающее. В общем, грубоватый тип, зато герой. Это как с хорошенькими женщинами, без которых никак не обойтись в приличном обществе. А так как нелегко было сыскать мужчину его возраста, чтобы и руки и ноги были целы, и другого на примете не было, то этот выглядел вполне декоративно.
До сих пор д’Олнэ-Прадель мог лишь восхвалять эту войну. Едва демобилизовавшись, он занялся утилизацией и перепродажей военных запасов. Сотни французских и американских автомобилей, двигателей, прицепов, тысячи тонн древесины, железного лома, инструментов, тысячи метров ткани, брезента, запчастей, в которых государство более не нуждалось и от которых желало избавиться. Прадель скупал все это оптом, а затем перепродавал железным дорогам, транспортным компаниям, сельскохозяйственным предприятиям. Прибыль была тем более велика, что охрана складских зон охотно принимала различные вливания, чаевые и прочий навар, и на месте можно было с легкостью вывезти вместо одного грузовика три, а вместо двух тонн пять.
Покровительство генерала Морье и его собственный статус народного героя способствовали тому, что перед Олнэ-Праделем широко распахнулись многие двери, а его участие в Союзе ветеранов Франции, который доказал свою полезность, помогая правительству справиться с последними забастовками рабочих, обеспечило ему дополнительную поддержку. Благодаря этому Прадель уже прибрал к рукам важные сектора ликвидации армейских запасов, покупая громадные партии товара за несколько десятков тысяч франков, что после перепродажи оборачивалось сотнями тысяч франков прибыли.
— Привет, старина!
Леон Жарден-Болье. Бесценный человек, правда недомерок, на десять сантиметров ниже ростом, чем прочие, что было одновременно и пустяком, и серьезным недостатком; сам он воспринимал это драматически и жаждал признания.
— Привет, Анри, — ответил он, слегка передернув плечами; ему казалось, что так он выглядит повыше.
Право называть Олнэ-Праделя по имени доставляло Жардену-Болье огромное наслаждение, за которое он продал бы и мать и отца, что, впрочем, он и сделал. Этот тип заимствует чужие манеры, чтобы воображать себя таким, как все, подумал Анри, вяло, почти небрежно пожимая протянутую руку. Понизив голос, он спросил:
— Так что?
— По-прежнему ничего, — ответил Жарден-Болье. — Ничего не просочилось.