ASOM Клод Лебей, – это три половинки яиц, сваренных в течение 8–9 минут, под нежным домашним майонезом, чуть смягченным сметаной и чуть обостренным горчицей. А рядом какие-нибудь хрустящие овощи или, как это делают во Flottes, местный вариант салата оливье (между прочим, хозяина зовут Оливье Флотт).
Два вопроса, конечно, не дают мне покоя. Куда девается при приготовлении этого блюда четвертая половина яйца? И второй: неужели у нас в школьном буфете был французский шеф?
Шефская помощь
В Париже работают кулинарные школы, поступить в которые потруднее, чем в балетную школу Большого театра. Про учение мы даже не говорим, мучение такое же, как у станка. Но есть и такие заведения, которые возьмут вас к себе на несколько часов – не проходить всю науку, а хотя бы попробовать, что же это такое: стоять у плиты трехзвездочного ресторана.
Ученики с пеналами и книжками собираются с утра, короткая вводная часть, практические занятия, энергичный семинар по курице и морковке, к обеду готов обед. Публика самая разная: мужчины и женщины, взрослые – и, конечно, дети. Лучший вариант – родители с детьми. Гарантия, что полдня в Париже запомнятся надолго.
Я отправляюсь на урок в Atelier Guy Martin. Во Франции никому не нужно объяснять, кто такой Ги Мартен. Великий повар, он владеет сокровищем Республики, старинным рестораном Grand Vefour в Пале-Рояле. Много лет работал там шефом, а теперь стал хозяином. И не стал навязывать ресторану свое имя вместо исторического, которое тот носит с 1820 года. Зато в особняке на улице Миромениль в 8-м округе Парижа он открыл именную мастерскую, место для собственных экспериментов, а заодно – учебные классы для тех, кто хочет понять новую французскую кухню по Ги Мартену.
Занятия проходят в комнате с двумя плитами и огромным кухонным столом посередине. Кухне нужен простор. В классе на сей раз четверо. Меня не считаем. Французская мама с сыном Адриеном. Они живут под Парижем. Адриену исполнилось 13 лет, и курс в мастерской Ги Мартена – подарок ему на день рождения. Французы приходят за четверть часа до начала и вместе со мной внимательно смотрят, как готовится к уроку преподаватель.
Американская мама с дочкой Александрой. Они из Сан-Франциско, в Париже на каникулах и являются через пять минут после звонка. Александре десять лет, она говорит только по-английски, а вот ее мама неплохо владеет французским. Она рассказывает, что в Сан-Франциско немало французских ресторанов и ей хочется показать девочке, как готовят настоящие французские повара.
Четыре – отличное число. Учеников может быть и шесть, в редких случаях восемь, больше не стоит: даже четыре ребенка с острыми кухонными ножами – большая разрушительная сила. Наш преподаватель, конечно же, не сам мэтр Мартен, но один из его учеников и подмастерьев, Франсуа Ферье. Он раскладывает перед каждым из пришедших на урок разделочные доски, универсальные, со сменным покрытием, и два ножа – большой couteau de chef (им режут и шинкуют) и маленький couteau d’office, которым пользуются для чистки овощей и фруктов и для вспомогательных операций.
Рассказ о ножах – уже начало урока, за которым следует борьба с куриными крылышками. Их надо правильно разделать. Освободить часть косточки и приготовить к быстрой обжарке и дальнейшему медленному пребыванию в печи. Лучшим оказывается Адриен, который действует быстро, аккуратно и на удивление красиво. Александра за ним не поспевает, но явно этим не заморачивается и ждет, пока месье Ферье придет ей на помощь. Похоже, долго еще в Сан-Франциско будут готовить французы.
Готовка начинается, потом разделяется на два потока: отдельно курица, отдельно соус, которым предстоит потом слиться в экстазе на наших тарелках. Второе блюдо – рыба. Следует лекция о разнице между фермерским домашним и диким лососем. Наш – домашний, безопасный и предусмотрительно разделанный – отправляется в печь доходить в своем соусе из соевого молока и черного рисового уксуса.
Дети оживляются при приготовлении сладкого. Нежное манго нарезается тонкими ломтиками и укладывается на дно мисочки, а сверху в могучей машине взбиваются сливки с сахарной пудрой и парой желтков, которые потом, чуть подогретые, сделают взбитые сливки еще более густыми и плотными.
Попутно нам рассказывают про работу с овощами, про пряности и приправы. Ферье поет оду кориандру, мы чистим палочку ванили и нарезаем правильными овалами морковку, отдельно тушатся лук и фенхель, в дело идет апельсиновая цедра и зубчик чеснока, который повар не режет и не чистит, а давит прямо на столе привычным жестом каратиста. Работа идет быстро, но без спешки, и ровно в нужный момент блюда появляются на столе, накрытом здесь же, в мастерской. Дополнительный приз: обед от Ги Мартена всего за сорок евро – такова стоимость занятия.
Мне всегда казалось, что момент поедания – лучший в кулинарии, но на сей раз я провожал глазами каждый кусочек и считал, сколько сил и стараний на него было положено. Смысл урока именно в этом, а не в рецепте куриного крылышка или лосося, который будет вам потом выдан на отдельной бумажке.
Кухня – такое же великое изобретение человечества, как и живопись и музыка. Мы стараемся, чтобы наши дети понимали в искусстве, но часто забываем развивать в них самое прямое чувство вкуса, отдавая их в лапы производителей фастфуда. Это то, о чем говорит Ги Мартен: «Я научился готовить, потому что я умел есть».
Ни Адриена, ни Александру, я надеюсь, больше не поймают на убогие «детские меню» с вечными спагетти болоньезе. Французы – большие молодцы, потому что готовят себе смену. Не поваров, повара у них, Dieu merci, и так есть. А людей, которые этих поваров оценят, возвысят голос в пользу высокой кухни и не дадут заткнуть себе рот гамбургером с картошкой фри.
Плач над раковиной
В сентябре на Париж наступают устрицы. Стройными рядами, закованные в раковины, упакованные в корзинки, они катят к нам из Нормандии и Бретани. За ними идут раки и омары и ползут улитки. Все это называется «дары моря», хотя, конечно же, их не раздают даром. Устрицы дорожают, как будто бы они сговорились с правительством о том, чтобы обложить парижан дополнительным налогом на роскошь, каковой, не без основания, они сами себя считают.
– Да пусть хоть все берут, санкюлоты беспорточные, – горячится мужчина за соседним столиком. – Или пусть лучше сами зарабатывают. А я и без них проживу. Политика, она где? А устрицы-то вот они.
Месье успокаивается, затыкает за ворот салфетку, и они с почтенной спутницей разом тянутся к ледяному блюду. Налог мгновенно забыт – и за соседним столиком воцаряется тишина, прерываемая характерным причмокиванием.
С устрицами горожане встречаются как со старыми подругами. Не то чтобы они уходили на все лето, нет. Любознательный турист, много читавший про устрицы, имеет полную возможность в самую дичайшую жару наесться ими до отвала в любой из больших исторических брассери (пивных), вроде того же «Бофанже» у площади Бастилии.
Можно и самим отправиться на берега Бретани или Нормандии, на остров Ре или, например, в маленький городок Канкаль, где даже летом берег усижен поедателями устриц и усеян пустыми раковинами. Что нам к устрицам, что устрицам к нам – два часа на поезде.
Просто раньше считалось, что надо делать перерывы на май, июнь, июль и август. Эти неустричные месяцы легко узнать, потому что на всех европейских языках (и даже на русском) в этих месяцах нет буквы «Р» – цезари были неравнодушны к дарам моря.
В этом был смысл. Поздней весной и летом люди, ошалев от жары, переставали есть сестер наших меньших. Считалось, что в это время они не так вкусны, потому что сами наедаются всего без разбору, плодятся и размножаются.
Устрицам давали отдохнуть и нагулять жирку. Наступало перемирие, десятками и сотнями выходили они на отмели, танцевали голыми под луной и нагло шатались вблизи рыбацких деревень. Тишина, спокойствие в природе, и, встретив на узкой дорожке стайку юных несмышленых устриц, повар трепал их по каменному загривку и говорил: «Идите, погуляйте, пока молоды». Никто не нарушал их летнего отпуска. Теперь все изменилось. Круглый год нет им покоя.
Да и устрицы уже не те. Поколения сменяли друг друга. На смену одним видам приходили другие, население в прибрежных водах бурлило, точно в иммигрантских районах Парижа. Коренных плоских французских устриц практически сжили со свету португальские, пришедшие почти тогда же, когда в городах появилась мода на португальскую прислугу. С раковинами-поругальцами расправились болезни. Теперь плоских осталось мало, их называют «белон» в Бретани и «граветт» в Аркашоне. Остальные – новые пришельцы, изогнутые устрицы «крёз», имеющие азиатские корни, но от этого ничуть не менее приятные на вкус. 130 тысяч тонн в год собирает Франция и 100 тысяч съедает сама.
С тех пор как устриц стали культивировать, как кроликов, сезонность исчезла. Устрицеводы выставляют свои корзинки-«поши», в которых моллюски растут на поживу рестораторам, в ближнее море или выдерживают в специальных чистых бассейнах-«клерах». В конце XX века была даже выведена специальная порода устриц des quatre saisons – «четырех времен года», которые растут себе и растут, не тратя время на всякие глупости вроде размножения. С ними устричные отмели плавно переходят в устричные бары.
Но настоящим морским моллюскам дано десять дней на весь путь к нашему желудку, дольше ждать они не должны. Они сгруппированы по номерам, точно на конкурсе красоты или на скачках. Каждый выбирает калибр по вкусу.
У «беллон» он измеряется весом одной сотни устриц: от 000 (это 10–12 кило) до 6 (2 килограмма). Изогнутые «крёз» измеряются поштучно. Минимальный их размер – № 5 (30–40 грамм), максимальный – № 0 (гиганты свыше 150 грамм). Мой счастливый номер – № 3 (60–80 грамм). Крупных я не люблю. Полдюжины «нулёвок» я получил когда-то в Нью-Йорке: американки были огромными и мясистыми, как белые грузди, и совершенно невкусными, даже на вид.