– Когда я смотрел кино, я вашему брату очень завидовал. Не потому, что он занимался с вами любовью. Просто у него рядом было в семье существо, с которым можно было обсуждать все и делить все. Даже постель.
– Да, говорит Ева, – это прекрасное ощущение. Мы и вправду могли бы быть с Луи братом и сестрой. В семьях не всегда так.
У Евы есть сестра-двойняшка Джой, не похожая на нее ни в чем. Говорят, что в детстве гадалка предсказала сестрам, что лишь одна из них станет звездой. Ева училась на актрису, Джой – в школе менеджмента.
– Мы разные, – пожимает плечиками Ева, – но любим друг друга. С годами стали лучше друг друга понимать и меньше ссориться, а с тех пор, как она вышла замуж, у нас и вовсе прекрасные отношения. Джой стала женой итальянского графа и разводит лошадей в фамильном поместье.
И наконец пришла роль, которая может сделать знаменитой любую актрису и раз и навсегда испортить ее жизнь. Ева Грин сыграла Веспер Линд, двенадцатую девушку пятого Джеймса Бонда в «Казино “Рояль”», и теперь ее донимают вопросами типа «Каково чувствовать себя девушкой Бонда?». Когда Стюарт Джеффри из «Гардиан» спросил ее: «Ничего, что у Крейга сиськи больше, чем у вас?» – она ответила: «Ну да, это ведь он “девушка Бонда”, а не я – это он в первых кадрах выходит из воды топлес, как в первом фильме бондианы выходила Урсула Андресс».
Но не все же изображать шпионок, ведьм и волшебниц. В «Проксиме» француженки Алис Винокур Ева сыграла простую, так сказать, космонавтку, которая ходит на свою ежедневную космонавтскую работу, а не бороздит просторы Вселенной. И дома у нее не всё ладится, и на службе.
– Там нет супергероев, там все очень человеческое, – говорит мне Ева. – Может, это разочаровало тех, кто ждал принцессу Лею, джедаев и спецэффекты. История – не про космос. Это история любви матери и дочки.
Сыграла она отлично. Когда, нарушив все драконовские правила ради дочки, которой год придется ее ждать с орбиты, ее героиня Сара возвращается в гостиницу в Звездном городке и смывает земную жизнь оранжевым предоперационным йодом, она – никакая не волшебница, а просто прекрасная и несчастная женщина, которой космос открыт, но важнее для нее – другое.
Фильм снимали в Звездном городке в Подмосковье и потом на Байконуре. Когда я увидел роскошный люкс космической гостиницы, куда селят героиню, самый, наверное, лучший номер на всем этаже – шторы, тумбочки, кровать с изголовьем под черным лаком, – я как будто бы вернулся в СССР. А сцена в супермаркете, куда Сара и ее космический компаньон срываются, чтобы купить дочке утешительный подарок! Самое что ни на есть Подмосковье, а не выдуманная Черногория из «Казино “Рояль”».
В июле 2020-го моей собеседнице исполнилось сорок, но это для нее, как и для многих женщин, не срок: «Да теперь это как двадцать». Это потому что женщины могут внимательнее следить за внешностью? Мази, тренеры, салоны?
– Нет. Мы теперь думаем по-другому. Возраст не на лице, а в голове, а я вечно чувствую себя девчонкой, приходится делать себе замечания: «Слушай-ка, тебе сорок. Давай-ка поаккуратнее! Пора, наконец, повзрослеть».
Мы говорим с Евой не в первый раз, но впервые в такой странной ситуации.
– Весной на Би-би-си начали показывать сериал «Светила». Я там снималась в прошлом году. Рассказ про время золотой лихорадки в Новой Зеландии в конце девятнадцатого века. Славная работа: костюмы, страсти, расследования, городки старателей. Но сейчас я в простое, у нас нет работы. И кино нет.
Она права. Свежие блокбастеры киснут в холодильниках, студии ломают руки. Вот и ее надежный товарищ по оружию Дэниел Крейг не появился в новом Бонде, потому что продюсеры решили – не то время, для фильма, No Time To Die.
– Не хочу ныть. Сами видите, теперь все стараются выглядеть оптимистами, все хотят обратно в «нормальный мир», который до этого так презирали. Я иногда думаю, что вирусный год встряхнет людей и заставит наконец поверить, что планета наша – удивительно хрупкая штука. А потом спохватываюсь: ну да! Размечталась! Ха-ха-ха!
Это свое «ха-ха-ха» Ева произносит хриплым голоском роковой женщины, которую постоянно пытаются увидеть в ней режиссеры, предлагая ей новые и новые «Страшные сказки».
– Я не прочь и в жизни быть волшебницей. И делать чудеса, какие-нибудь. То полезные, то веселые, то, может быть, злые. Правда, режиссеры любят тебя записывать в какую-то категорию, дают тебе постоянное амплуа. «У тебя странный вид, ты пришла из другого мира…» А я, может, просто пришла из магазина, принесла молоко.
– Может, это и хорошо? Может, за это мы вас и любим?»
– Ну, это мне помогает, например, на красной дорожке, потому что я очень застенчива и пуглива. И очень ранима. Смейтесь-смейтесь – а я вот превращу вас в лягушку, будете знать.
Не город, а проходной двор
Обожаю парижские пассажи. Всякий раз, когда я оказываюсь на правом берегу у Пале-Рояля, я прохожу через любимый сад и начинаю подъем по пассажам, вверх, на север, поперек улиц.
Существует традиция проклинать лондонскую погоду, в то время как парижскую молчаливо полагают замечательной. На самом деле соседство с Атлантикой делает погоду в Париже такой же комически неустойчивой, большую часть зимы здесь приходится ходить с зонтиком или прокладывать маршруты под крышей: по аркадам и пассажам. Итальянские лоджии спасали горожан от солнца, а вот парижские – все больше от дождя.
Пассаж – волшебное место, изнанка города, его шелковая подкладка. Пассаж идет Парижу наперекор. А ведь это всего лишь частная торговая улица, пробитая перпендикулярно общественным дорогам и соединяющая их сквозь застроенный квартал. Нечто вроде проходного двора.
Именно такими и были первые пассажи под открытым небом, появившиеся во Франции. Они есть и сейчас, самый симпатичный среди них для меня – Кур дю Коммерс-Сент-Андре напротив стоящего посреди бульвара Сен-Жермен тучного бронзового Дантона.
Другое дело, что человек, углублявшийся в темное время суток в проходной двор, рисковал выйти оттуда без кошелька и одежды. Поэтому поперечные частные улицы были зонами дополнительной безопасности и запирались на ночь ажурными решетками.
Но вместо того, чтобы поставить у ворот дворников, взимающих плату за проход, как это делалось в Российской империи, в буржуазной Франции владельцы проходных стали сдавать их торговцам.
Почти все пассажи расположены на богатом Правом берегу, а не на богемном Левом. Неумытый, нечищеный и опасный город был в пассаже вымыт и причесан, дождь шел за порогом, а внутри это было почти домашнее пространство, остававшееся в то же время уличным. Это парадоксальное смешение внутреннего и внешнего – дом-улица, улица под крышей – стало одним из главных новшеств Парижа XIX века.
Французы свои пассажи возводят к восточным базарам, отлично знакомым колониальной Франции. Недаром один из них носит название Бен-Айад, по имени первого владельца, богатого тунисского военачальника, помнившего крытые базары своей родины. Да и сейчас многие пассажи в не самых богатых точках Парижа, вроде пассажа Бради или пассаж-дю-Кэр, захвачены восточными торговцами и вновь стали напоминать скорее Египетский рынок в Стамбуле, чем европейскую галерею.
Наполеоновский префект, преобразователь и палач старого Парижа, барон Жорж Эжен Осман остановил пассажестроительство. Он полагал, что пассажи с их частной роскошью не понадобятся в городе, где роскошь бульваров и перспектив будет повсеместной, государственной.
Османовские бульвары и вправду отвлекли публику от пассажей, но эти городские проходные сделались в итоге чем-то большим, чем торговыми переулками. Со временем они стали выглядеть воротами в другое время, в иное пространство.
Книгу о Париже, так и называемую иногда «Книга пассажей», готовил в середине 1930-х Вальтер Беньямин. Он увидел два важнейших свойства пассажей. Появление их он возводит к влиянию всемирных выставок, на которых государства хвастались друг перед другом своими товарами и ремеслами. Это были выставки не столько для зрителей, сколько для потребителей. Он говорит и о том, что пассаж стал ловушкой для фланера, которому открывали комфортабельный путь поперек города, предлагая новый тип препровождения времени: созерцание витрин и покупки для развлечения.
Такими пассажи остались и в наше время. Ты приходишь в галерею Кольбер, чтобы насладиться ее замечательным куполом, под которым угнездился целый Институт истории искусств. В пассаже Панорам, где когда-то в специальных залах крутили панорамы больших городов, сейчас торгуют филателисты. В галерее Вивьен ты останавливаешься пропустить стаканчик и вспоминаешь, что тут на втором этаже квартировал Видок, литературный герой, имя нарицательное и вполне реальный вор и сыщик. Здесь он и жил. Над лестницей, под счастливым 13-м номером, в пассаже с тремя официальными входами и, наверно, десятком тайных.
Вот пассаж Гран-Серф, по которому бежит главная героиня из «Зази в метро» Луи Маля – не зря режиссер включил его в своей проезд, точнее пробег, по Парижу. Пассаж Бради, куда я хожу на индийскую еду, она здесь, как в Дели и одновременно как в Карачи, – безо всяких индо-пакистанских инцидентов. В галерее Веро-Дода лучшая в Париже сапожная мастерская, которая исправит все ошибки соседского Лубутена. А в пассаже Жоффруа спрятан отель «Шопен», который находится здесь с открытия галереи в 1848 году и почти не изменился.
Именно пассажи заставили богачей спешиться или выйти из экипажа. Это и поныне образец того, как должна была выглядеть идеальная пешеходная улица. Хотя она и обещала срезать путь, но в действительности предлагала потратить не только деньги, но и время. Здесь пили вино, обсуждали сделки, делали покупки и назначали свидания. Здесь появлялись маленькие паноптикумы, театры и гостиницы – места для растраты свободных часов. Всякий раз, когда я брожу в 1-м округе и вижу на фасаде галереи Веро-Дода статую Гермеса и статую Сатира на отдыхе, я думаю, что это правильное соседство. Пассаж – это именно то, что Гермес смог предложить любому праздношатающемуся Сатиру.