Мое преимущество – пресс-карта. Обо мне тогдашний министр внутренних дел Кристоф Кастанер позаботился специально: «Пресс-карты могут служить пропуском, потому что информация играет важную роль в борьбе против вируса». Еще бы, если ее не поставлять, люди будут заражать друг друга в социальных сетях почище вируса. Газеты выходят без остановки, одни я вынимаю из почтового ящика, другие покупаю в киосках, которые оставили открытыми – вместе с прочей торговлей первой необходимости. Новостные телевизионные каналы работают вовсю, хотя две трети интервью дают из дома по телефону.
Впрочем, документы у меня проверили только однажды. Дело было на пешеходном мосту у Лувра, где полицейский патруль приветствовал всех, кто направлялся с левого берега на правый. Они с осмотрели мои бумаги, но скорее для порядка.
Прицепиться не к чему, да не очень-то они и хотели цепляться под весенним солнышком. Фотографироваться полицейские не согласились, потому что они без масок, то есть сами нарушают, а что делать: «Маски нам не выдают, только обещают».
Оказывается, я у них с утра десятый, юбилейный, двое ушли со штрафом, одного отпустили с порицанием, потому что бумажка-то у него была по всей форме, но в качестве причины выхода было указано: «Иду топиться в Сене, потому что не могу больше сидеть дома с женой».
Город без горожан
О карантинном Париже 2020 года я буду рассказывать внукам. Он никогда не был так архитектурно прекрасен, вся людская пена смыта с его мостовых. Пусты газоны Люксембургского сада, ни одного студента перед Сорбонной, на набережных Сены – ни машин, ни букинистов, ни влюбленных. В таком городе любая встреча – событие.
Если часто смотреть телевизор, положение кажется угрожающим. Судя по выступлениям полицейского и муниципального начальства, французы не соблюдают карантин, толпами бегают по городу с багетами под мышкой и целуют друг друга при встрече, приговаривая «нам не страшен серый волк».
Но я, выходя на улицы, не видел никаких толп, несмотря на отличную погоду. Разве что – дорогу спокойно перешла компания уток, отправляющаяся к друзьям из соседнего водоема. Бояться им некого: ни людей, ни машин.
Редкие прохожие опасливо обходят друг друга. Когда я попытался помочь женщине собрать рассыпавшиеся по мостовой апельсины, она с ужасом от меня шарахнулась.
Единственная целовавшаяся пара, мальчик с девочкой на углу, делали это под усталым взглядом ньюфаундленда, который их выгуливал. Последний оставшийся теперь способ для молодежи ходить на свидания.
У моста через Сену женщина везла в детской коляске под пологом большую старую собаку, которой тоже нужен свежий воздух.
На богатой улице 7-го округа стоит скорая, и пара «космонавтов» в скафандрах стучатся, как чумные доктора, в высокие ворота. Раз вызвана скорая, дело плохо, парижан французским языком просят не перегружать больницы и ждать до последнего перед тем, как набрать «15» – телефон отчаяния.
Люди боятся уехать в реанимацию и не вернуться, потому что к больным, даже умирающим, не пускают родственников. Пришлось снова выступать президенту, который попросил у руководителей больниц и домов престарелых, чтобы человеческое прощание наконец-то стало возможным.
Когда все сидят по домам, стали еще заметнее бездомные. Кто-то из них ловит кайф в солнечном пустом городе – вроде дамы, вышедшей голышом мне навстречу на бульваре Сен-Жермен, или пары веселых пьяных поляков, свивших себе гнездо на опустевшей террасе кафе. Другие болеют и нуждаются в помощи. Обычно в дни зимних холодов или изнурительной жары по улицам ездили добровольцы, помогавшие им обрести на несколько дней еду и крышу. Сейчас многим добровольцам путь на улицу закрыт, этим занимаются государственные службы.
При мне специальная бригада из трех человек, заметив лежащего на скамейке старика, стала разбираться, как он себя чувствует и какая помощь ему нужна. Когда я подошел поближе, меня попросили убрать фотоаппарат: «Месье может быть неприятно, что его снимают». Кто бы ты ни был и как бы ты ни выглядел, ты все же имеешь право быть «месье», господином. Для размещения таких месье и мадам использовали пустующие школьные здания, свободные казармы. Чтобы не увеличивать количество бездомных в городах, был до лета продлен запрет на выселение неплательщиков.
Стариков и хронических больных просят не выходить на улицу без особой необходимости. Магазины отводят для них специальные кассы и выделяют время посещения, в аптеках пропускают вне очереди. Но многие из них остались без присмотра: во Франции разные поколения редко живут вместе. «Убивает не только вирус – одиночество тоже опасно», – говорил об этом накануне президент.
У церкви Святой Клотильды я увидел пару, отчаянно махавшую шампанским в сторону смеющейся старушки на балконе. «У мамы день рождения, – сказал мне мужчина. – Простите, если мы здесь пошумим».
Возле бульвара Сен-Жермен маленькая улочка Миньон перекрыта и заставлена бочками и ящиками. В Париже нехватка дезинфицирующего геля, и здесь, наполовину под открытым небом, развернуто его производство. Этим занимается аптека, которая раньше изготавливала лекарства на заказ, а теперь снабжает гелем профессионалов – других аптекарей, коммерсантов, работников почт.
К тем, кто в эти дни обязан быть на работе, относятся с нежностью – каждый вечер медикам аплодируют в открытых окнах под звон колоколов, а на балконах вывешивают самодельные плакаты «Спасибо медикам, торговцам, шоферам, полицейским, почтальонам, мусорщикам, ученым».
Вирус усиливает в людях и хорошее, и плохое: одни аплодируют медикам, другие пишут им анонимные письма с просьбой переехать на время эпидемии, потому что они могут принести вирус с работы «и подвергнуть опасности жизнь соседей». Не исключено, что делают это одни и те же люди.
Еда не приходит одна́
Первый выход из карантина страна отпраздновала за столиками заработавших кафе и на траве открывшихся парков.
Бабушка в платочке робко выходит на улицу. Не наша чертановская бабушка, а бабушка из седьмого округа. Она в платочке Hermès и вообще не столько «бабушка», grand-mère, сколько vieille dame, «пожилая дама». Но она так же осторожно, как наши бабушки, принюхивается к воздуху свободы через белую медицинскую маску.
При мне она объясняла мяснику, что ей нужны четыре антрекота и бутылка бургонского: «На сегодня, потому что приедут дети и внуки – им теперь можно».
Правительство освободило тех, кому за 65, от домашнего ареста. Дома престарелых, по-французски они называются Ehpad, – нормальный итог французской одинокой гордой жизни – в дни карантина превратились в тюрьму без права посещения и даже прощания. Теперь к пожилому человеку можно прийти – и детям, и внукам, и племянникам. Лишь бы в маске и не увлекаться.
Но главная новость дня: открылись рестораны. Сам президент Эмманюэль Макрон поздравил французов с этим событием: «Открытие кафе, отелей и ресторанов означает возвращение счастливых дней!»
Впрочем, счастливые дни не так-то легко вернуть. Страна, как та старушка под маской, неуверенно всматривается в жизнь «снаружи».
Психологические травмы от карантина оказались страшно болезненными. Несколько месяцев французам внушали, что улица опасна, что выходить туда можно лишь в скафандре. Париж был безлюден, прекрасен и страшен. Но город всегда был общей гостиной: здесь за столиками не только ели, но и пили, назначали свидания, вели дела, писали статьи. Во Франции улица – это и столовая, и театр одновременно. Теперь страх перед улицей надо преодолеть – это вопрос и психологический, и экономический.
Разрешена посадка на террасах. Значит, город будет превращен в большую террасу: мэр Парижа Анна Идальго пообещала отдать под столики любое свободное место, ограничить проезжую часть или вовсе закрывать улицы по вечерам.
В соседний ресторан Cantine du Troquet я заявился за десять минут до открытия и увидел команду поваров и официантов у главного входа. Настроение – приподнятое, ну как когда-то на субботнике. «Вам с собой?» – спросил меня шеф Кристиан Этшебест, который сам принимал парад. И искренне обрадовался, когда я попросился за столик.
– Только придется минут десять подождать.
– Три месяца ждали, десять минут подождем.
Столики стоят на улице, на солнце под тридцать градусов, перед входом – бак с дезинфицирующим гелем. Кто хочет – сидит в маске, кто хочет – без. Соседи справа курят сигары. В мирное время на них бы уже зафыркали разнообразные vieilles dames, но сейчас дама у меня за спиной говорит супругу: «Дорогой, дыши глубже». Видимо, она поверила утверждениям о том, что к курильщикам вирус не цепляется, и хочет, чтобы спутник жизни вдохнул живительного никотина.
Сосед слева обсуждает с официанткой начало обеда: «Бокал шампанского… Нет, графинчик красного… Или нет. Знаете что? Виски. Тройную порцию, и льда не надо!»
Люди садятся за столики с радостью, но и неуверенно, как мы когда-то, будучи советскими туристами. Официанты тоже как будто учатся заново, но полны желания и оптимизма. Машина наконец-то заработала, Париж вернулся за стол! Рестораторы, уже изрядно пострадавшие, ожидают не прибыли, а скорее уменьшения убытков. Но все-таки это праздник. Если раньше вас заедал карантин, теперь вы его заедаете.
Париж без туристов
Париж без туристов. Такое вообще бывает? Да. Я видел.
На Монмартре, на площади Тертр, почти никого. Прелестнейшая площадь знаменитейшего района Парижа со скучнейшими бистро и бездарнейшими мазилами теперь пуста. Человек с собакой сидит на ступеньках, курит и блаженно жмурится на солнце. «Теперь-то здесь можно жить, – говорит он мне. – Никого! Раньше-то уже в мае отсюда надо было бежать. Окна не откроешь, из дома не выйдешь, собаке пописать негде. Вирус вирусом, но впервые здесь тишина». Собака кивает согласно. И ровно в этот момент площадь оживает.