— Увольнение было моим единственным правильным шагом.
— Вы служили в индийской армии? — продолжала она. В Индии почти не было британских военных частей. Почти все британские офицеры находились здесь для того, чтобы командовать сипаями.
— Да, — сказал Люк.
— Значит, вы говорите на урду?
— Приходится.
Мэдди кивнула. Она это знала. В отличие от других колоний, индийские военнослужащие не обязаны были знать английский, несмотря на то что командование было британским.
— Но ваша работа по-прежнему связана с армией?
— Не напрямую. Уже на протяжении пяти лет я работаю на Уайтхолл. Но меня попросили заняться этим проектом.
— В чем его суть?
— Секретный проект, — Люк стряхнул пепел, — и довольно интересный.
Пришло время ему сменить тему, и он попросил Мэдди рассказать, чем она занималась, пока его не было.
У нее был соблазн и дальше расспрашивать про его работу, но она остановила себя. Было ясно, что ему не хочется надолго останавливаться на этом вопросе, а Мэдди не собиралась задавать такие вопросы, от которых Люк чувствовал бы себя неуютно. Ей уже хотелось лишь одного — сделать его счастливым.
Поэтому она ответила:
— Изучала окрестности. Благодаря вам.
И поведала ему, какое удовольствие получила от чтения путеводителя, посмеялась над своей неудавшейся поездкой на рынок специй и рассказала, как вместо рынка побывала в мечети.
— Не уверен, что когда-нибудь слышал о ней, — заметил Люк.
— Не думаю, что о ней вообще кто-то слышал, — с сожалением сказала Мэдди.
— Но в конце концов вы побывали на рынке специй?
— Побывала, — ответила Мэдди, сообразив, что сигарета закончилась. Она потушила ее и продолжила рассказывать, как сама себе поразилась, когда решилась на долгие путешествия, о детях на дарге, о переполненных трамваях, о количестве денег, которые потратила впустую, привлекая себе в сообщники Ахмеда.
— А вам никогда не было страшно? — спросил Люк. — Я надеюсь, что нет.
— Ни разу, — ответила Мэдди.
— Хорошо, — одобрительно сказал Люк, туша сигарету, — это замечательно.
Он рассказал ей больше о своих путешествиях: о годах, проведенных в Бомбее, о впечатлениях от тех мест, где она тоже побывала, и от тех, где ей еще не доводилось побывать. Люк описал ей место на побережье неподалеку, где каждый год примерно в это время в полнолуние из яиц вылупляются черепахи.
— Вот бы посмотреть на это, — сказала Мэдди.
— Да, — ответил Люк и улыбнулся так, будто тоже хотел, чтобы она увидела это зрелище.
Позади них играл джаз. Знойный воздух внезапно пронзили взрывы смеха и крики, напомнив Мэдди о клубе и тех, кто там еще веселился. Она и думать забыла обо всем этом. Пока Люк рассказывал, она разглядывала его лицо, ловила каждое движение, чувствовала исходящую от него энергию и ответную пульсацию, возникавшую внутри. С каждой минутой ей все сильнее хотелось протянуть руки и коснуться его. Люк склонялся все ближе, чувствуя то же самое. Их отделяло друг от друга почти незаметное расстояние — одно движение, и не станет даже его.
Они умолкли. Мэдди потеряла счет времени и не понимала, как долго длился их разговор. Люк смотрел на нее так, будто видел впервые. «Он мне нравится, — стучало в висках у Мэдди. — Он мне так нравится!» По деревьям и траве прошелестел ветерок. Она чувствовала, как поднимается и опускается ее грудь. Ее охватило предчувствие чего-то нового.
— Вы когда-нибудь беспокоились? — спросил Люк.
— Беспокоилась из-за чего? — не поняла Мэдди.
— Что мы можем ошибаться, — пояснил он.
— Нет, — ответила Мэдди, — ни разу.
— Я тоже, — сказал Люк. Услышав в его голосе смущение, Мэдди обрадовалась тому, что ему тоже ново это чувство. — Мне кажется, мы с вами знакомы уже давно, — добавил он.
— Да, — мягко согласилась Мэдди.
— Мы ведь все равно завтра увидимся? — спросил Люк.
— Вы ведь знаете, что увидимся, — ответила Мэдди.
— Прежде всего я увижусь с вашим отцом. Мне лучше сказать ему.
— Волноваться нужно не из-за отца, — сорвалось у Мэдди.
Люк улыбнулся.
— Я за вами заеду, — пообещал он. — Больше никакого сообщничества с посыльным.
— На кофе?
— Не на кофе.
— А куда же?
— Это так уж важно? — спросил он, почти касаясь губами губ Мэдди.
— Нет, не думаю.
Она смотрела в глаза Люка. Постепенно они стали терять резкость очертаний.
Мисс Брайт казалось, что она перестала дышать.
— Мэдди, — раздался с террасы голос Питера, заставивший ее вздрогнуть. — Нам пора.
На миг они с Люком замерли, а потом он опустил голову и, взглянув на нее, тихо засмеялся. Она улыбнулась в ответ, теперь уже не сомневаясь в том, что чуть было не произошло.
— Мэдди! — снова голос Питера. — Если твой отец уволит меня, я через суд потребую компенсацию.
Вздохнув с сожалением, Люк поднялся. Он предложил Мэдди руку. Она приняла ее, чувствуя, как ее пальцы переплетаются с его пальцами, ощущая через перчатку тепло его руки.
Она чувствовала его тепло даже после того, как он помог ей встать с шезлонга и отпустил.
— Мэделин! Мэделин Брайт! Мне правда не хочется идти искать тебя. Тут темно!
Люк улыбнулся, глядя на нее сверху вниз.
— До завтра, — проговорил он.
— До завтра, — откликнулась Мэдди.
Теперь ждать не так уж и долго.
Глава 8
5-й королевский военно-медицинский реабилитационный госпиталь, 1916 год
Он спал глубоким сном, каким спят поздней ночью. Ему снилось, что он находится где-то под открытым небом. Его окружает черное пространство — возможно какое-то поле или лужайка. Она тоже была там. Она уходила. Он смотрел, как она удаляется, медленно, нехотя. Ему казалось, что он улыбается, глядя ей вслед. На ней было темное платье. Он видел глубокий вырез на спине в форме буквы V, касающуюся травы кромку платья. Ее светлые локоны серебрились в темноте ночи, выбившись из-под ленты и скользя по шее.
— Ну наконец-то! — раздался мужской голос в ночи. Это был знакомый голос, и это было приятно. — Диана имела большой успех.
Глаза его распахнулись. Явь.
Он смотрел в темный потолок и на карнизы, задыхаясь до дурноты.
«Где я?»
«Кто я?»
Меньше чем через секунду он уже вспомнил, что не знает, кто он. Потом пришло остальное: как очнулся один в безмолвном лесу без кителя, без жетонов, как добрался до того ужасного пункта эвакуации раненых, как оказался в Дьеппе, холодная переправа через Ла-Манш, лондонская палата и наконец больница, где и находится. Вспомнив все это, он сжал кулаки, ударил по влажному от пота матрасу и закричал в бессильной злобе, потому что, если бы он этого не сделал, просто разрыдался бы.
Кто такая Диана? Кто?
С трудом дотянувшись до записной книжки, он записал в нее имя, пока оно, как и женщина из его снов, не исчезло из памяти.
Больше той ночью он не уснул. Хотя он по-прежнему чувствовал изнеможение и постоянную усталость. Но ему так и не удалось вновь увидеть тот сон и не хотелось признавать поражения, а вернуться туда было необходимо. Поэтому он встал, зажег масляную лампу, прочитал всю ту чушь, что записал в своей книжке, и в сердцах отбросил ее, потому что в предрассветной тьме всегда чувствовал себя особенно беспомощным.
К тому времени, когда к его двери подходила сестра Эмма Литтон с неизменной чашкой какао в руке, он был уже одет, тяжелые парчовые портьеры на окне раздвинуты, постель заправлена. Его постоянно раздражало, что он знает, что должен это сделать, и при этом не помнит, кто его этому научил. Он не сомневался, что это мать. Не раз он заставлял себя вспомнить ее. Он задавался вопросом, живы ли она и его отец. Что-то подсказывало ему, что они живы. Он не знал, почему так думает. И ему было ясно, что родители считают его погибшим. «И как вы воспринимаете это?» — спросил его Арнольд. «Ужасно, — ответил он тогда, представляя себе их боль и неоправданное страдание. — Я даже передать не могу, насколько мне это отвратительно».
— Надеюсь, вы готовы к завтраку, офицер Джонс, — проговорила сестра Литтон. — Я видела, что у вас горел свет в четыре утра.
Он не поинтересовался, почему ей не спалось в столь ранний час. Арнольд рассказал ему о ее погибших женихе и брате. «Еще одна израненная душа», — сказал доктор. Она сама призналась, что не могла уснуть.
— Только не подумайте, что я жалуюсь.
— Вам можно, — ответил Джонс.
Медсестра засмеялась, будто он отпустил шутку.
— Ох, офицер Джонс, — спохватилась она, — вы снова сами убрали постель.
Она бросила на него полный отчаяния взгляд, как случалось каждое утро.
— Если вы продолжите так делать, — сказала медсестра из отряда добровольной медпомощи, которая также пришла с Эммой и просила Джонса называть ее Поппи, — у меня не будет благовидного предлога, чтобы вас навестить, — ее губы скривились в двусмысленной улыбке. — И что же тогда с нами будет?
Джонс столкнулся с подобной остротой уже не в первый раз. Может, это была одна из уловок Арнольда — попросить персонал говорить одно и то же по много раз? Неодобрительно сдвинутые брови сестры Литтон явно были частью сценария. Но и он сыграл свою роль, попросив у Поппи прощения за кровать.
— Я вас прощаю, офицер Джонс, — снова улыбнулась она. Джонс не улыбнулся ей в ответ, как и не делал этого никогда.
Он поднялся с кровати, чтобы идти вниз с сестрой Литтон, а его записная книжка осталась лежать на кровати. Едва ли он мог заметить, как ямочки на щеках наблюдавшей за ним Поппи сделались еще глубже.
Когда Джонс с сестрой Литтон пришли в столовую, там собралось уже много народу. В небольшой комнате было тесновато, но непривычно тихо, потому что никто толком не разговаривал, и было хорошо слышно, как кто-то откусывает тост, задевает ложечкой о чашку, кладет в чай кусок сахара. В зале сидели несколько других медсестер, наблюдавших за происходящим. Здесь за пациентами постоянно наблюдали. И почти все места вокруг стола из красного дерева оказались заняты его товарищами по несчастью, сгорбленными и бледными, облаченными в одинаковые грубые пижамы синего цвета.