Но, конечно, то, что затеяла Мэдди в тот вечер, сделало его счастливым до безумия. Люк пребывал в каком-то исступлении. Но сам он изначально такого намерения не имел.
Конечно нет.
На полном серьезе.
Даже не собирался.
(«Лжец», — признался он потом себе.)
Мэдди была странно взволнована с той самой секунды, как выбежала встречать его на подъездную дорожку. Ее нежная кожа была необычно горяча, а в улыбке сквозило что-то дьявольское. Но Люк ничего не заподозрил ни тогда, ни потом, когда она, необычайно тихая, шла с ним по дорожке к пляжу, ни когда они плыли по розоватому морю, окрашенному пылающим закатом. Он любовался Мэдди и был полностью поглощен зрелищем: вот она смотрит на воду, ее белокурые локоны распущены, подбородок прижат к плечу, прикрытому только коротким рукавом темного вечернего платья.
Они подплыли к пляжу как раз, когда солнце исчезало за горизонтом. На песке никого не было. Не считая набегавших волн и пикирующих чаек, все было спокойно. И лишь дымок, поднимавшийся из-за густой растительности, да запах угля и специй выдавали присутствие где-то поблизости других людей.
Люк подвел лодку к берегу. Мэдди перегнулась через борт и, глядя вниз, закусила губу. День снова выдался знойным. Несмотря на поздний вечер, жара стояла такая изнуряющая, какая в Европе бывает в самый полдень. Он словно почувствовал, какое искушение испытывала Мэдди.
— Тебе надо окунуться, — посоветовал Люк.
— Вода теплая?
— Как в ванне, — он плавал каждое утро в бухте неподалеку от дома.
— Как в ванне, — повторила она.
Она стянула перчатки. Люк смотрел на ее тонкие руки и не мог заставить себя отвернуться. Пальцы Мэдди дрожали, когда она опустила их в воду.
Она почему-то выглядела страшно взволнованной, и тут Люка осенило. Он не сразу понял почему, но в груди у него все сжалось, когда он заметил лихорадочное возбуждение Мэдди. Ему не хотелось, чтобы она переживала. Только не с ним. Ни за что. Меньше всего он хотел, чтобы она хоть чего-то боялась. Однажды ему настолько же была невыносима мысль, что Мэдди тоскует по дому. Он был знаком с нею всего пять минут, но уже тогда хотел ей только счастья.
И тогда, в тот самый миг, чувствуя, как у него самого пот разъедает кожу на спине под сорочкой, Люку хотелось показать ей, насколько приятнее, когда Аравийское море омывает тело, чем сидеть и париться в чулках, корсете и один бог знает в чем еще.
— Так не пойдет, — возразил Люк.
— Нет? — повернулась она к нему все с той же кривой улыбкой.
— Ты ведь сама понимаешь, что нет, — ответил он и, сам до конца не понимая, что собирается сделать, подошел к ней. Лодка под ними закачалась. Мэдди расхохоталась, и Люк, заразившись ее смехом, тоже. Ее глаза расширились и смотрели недоверчиво.
— Ты точно умеешь плавать?
— Да, — ответила Мэдди. — Но я…
Не дожидаясь, пока она закончит фразу, Люк обнял ее и прижал к себе, чувствуя, как ее тело содрогается от смеха. Он наслаждался этим ощущением. А потом, не обращая внимания на сопротивление девушки и восклицания по поводу ее платья и его одежды, затащил ее в океан. Люк не выпускал ее, даже когда вода сомкнулась над их головами.
Он продолжал смеяться, хватая воздух, когда они вынырнули. Мэдди тоже смеялась. Мокрые волосы прилипли к щекам. Она выглядела возмущенной и в той же степени восхищенной.
— Поверить не могу! Что же ты натворил… — сказала она. — Моя мама тебя убьет.
— Не хочу говорить о твоей маме, — ответил Люк, целуя Мэдди. — Не сейчас.
Смех Мэдди звенел колокольчиками. Она поцеловала Люка, потом еще, куда настойчивее, чем обычно. И он ощущал такое же жгучее желание. Он прижал Мэдди сильнее, не давая тяжелому платью тянуть ее вниз, и почувствовал, как ее губы разомкнулись. Она провела руками по его спине, скользя по мокрой сорочке, заставляя каждую мышцу напрягаться одну за другой. Он целовал ее шею, ключицы, чувствуя на губах соль и тепло ее кожи. Поддавшись порыву, Люк потянулся к застежкам корсета и замер: самое последнее сомнение.
Мэдди смотрела на него, а за ней на горизонте небо уже начинало чернеть. Она подалась вперед и шепнула ему на ухо:
— Я тебе разрешаю.
Люк застонал про себя, осознав, что ждать больше не нужно. Совсем.
— Я бесстыдная? — спросила она.
— Ты просто распутница, — усмехнулся Люк. — Но я люблю тебя за это.
— Ты меня любишь? — с улыбкой в голосе произнесла Мэдди.
Люк снова поцеловал ее.
— Ты ведь знаешь, что люблю.
Они стояли по пояс в воде, снимая одежду и бросая ее в лодку, не отпуская друг друга ни на миг.
— Как в ванне, — сбивчиво сказал Люк. Он покрывал все ее тело поцелуями, как жаждал сделать уже давно, медленно, наслаждаясь каждой секундой, не подгоняя ее и не торопя события. Он чувствовал каждое ее движение, каждое прикосновение и мечтал только о том, чтобы эти мгновения длились как можно дольше.
Той ночью они не увидели, как вылупляются черепашки. Люк и забыл, что они приехали туда ради этих маленьких созданий. Они поплыли обратно, подложив под себя, как подушки, спасательные жилеты. Голова Мэдди покоилась на груди Люка, ее рука лежала в его руке. И Люк забыл обо всем на свете, кроме нее. Ничто в жизни не имело никакого значения. Поблизости не было ни матери, опасавшейся за честь своей девочки, ни кайзера, ни сипаев, ни учений на плацу, ни плакатов, рассказывавших о накаляющейся обстановке в Европе и призывавших Германию, Австро-Венгрию и чуть ли не все страны, кроме Великобритании, контролировать свои имперские амбиции.
Во всем мире существовали только они.
И всё, что им было нужно.
Потом, вспоминая их первую ночь, Люк радовался тому, что Мэдди оказалась такой решительной. Они лежали в покачивающейся лодке и впервые говорили о доме на берегу реки в Ричмонде и о том, как пусто там без нее, без будущей хозяйки. Тогда они не понимали, насколько далеки от реальности окажутся их мечты. Но они были просто счастливы. Так безгранично счастливы.
Никто из них даже не догадывался, как скоро все переменится.
Глава 11
5-й королевский военно-медицинский реабилитационный госпиталь, 1917 год
В гостиной было оживленно, даже суетно. Там собрались многочисленные медсестры, несколько санитаров и все пациенты. В камине ревел огонь. На кофейных столиках, подоконниках и на каминной полке горели лампы разных форм и размеров, придавая водянистому серому свету чуточку тепла.
Стояла зима.
Снова.
Шел снег, как в тот ноябрьский день, когда Джонс поступил сюда.
Незадолго до этого он укутался в шинель, натянул ботинки и пошел с кем-то из санитаров по сугробам в ближайший лес срубить елку. Он шагал энергично, наслаждаясь тем, что оказался на воле, и его дыхание сбилось. На один короткий час он перестал быть пациентом. Такой поход он совершал уже в третий раз. Это было его третье Рождество в Пятом королевском.
Он так надеялся, что будет всего одно. «Мы все на это надеялись», — грустно сказал Арнольд.
В ясные дни они всё же слышали выстрелы, но в последние месяцы уже не на Сомме, а в районе Пашендейля. Битва, теперь подходившая к завершению, унесла еще сотни тысяч жизней. Джонс встречал одного из бойцов, побывавших там. Пока сестра Литтон не попросила его прекратить расстраивать самого себя, он успел рассказать, как ипрская земля превратилась из-за дождя в болото и люди падали и тонули в грязи.
— Да, — вдруг сказал Джонс, — я помню это, — и умолк, услышав себя. «Я помню». Сердце учащенно забилось от удивления и предвкушения…
Но ничего особенного не произошло.
Больше он ничего не вспомнил. И даже не смог понять, что заставило его произнести эти слова. Словно насмешка — воспоминание о воспоминании, но не более того.
Тот солдат уже вернулся домой в Портсмут к жене, чтобы продолжить лечение у местного доктора, к которому направил его Арнольд с диагнозом «контузия». Уехали и многие другие пациенты. Едва ли во всем госпитале нашелся бы человек, который жил там дольше, чем он. Было немало таких, чье состояние настолько улучшилось, что о них могли позаботиться родственники. Несколько пациентов полностью поправились чуть ли не за одну ночь. (Джонс тоже не переставал надеяться на такое чудо, пусть даже ему пришлось бы вернуться обратно в окопы.) Двое других годом раньше сдались и покинули стены госпиталя иным образом, безумно расстроившим Джонса и заставившим его эгоистично бояться похожей кончины.
— С вами такого не произойдет, — заключил Арнольд. — Вам есть ради чего цепляться за жизнь, друг мой.
Сестра Литтон очень тяжело восприняла смерть тех двоих и все твердила, что подвела мальчиков. После смерти второго пациента она уехала на целый месяц, как и после Соммы.
— Небольшой отпуск, — пояснил Джонсу Арнольд. — Оглянуться не успеете, она снова будет здесь вместе со своими кружками какао. Вот увидите.
— Надеюсь, — ответил Джонс. Хоть веселость сестры Литтон порой раздражала его, но видеть, как это свойство незаметно оставляет хозяйку, было больно.
Он так и сказал ей, когда она вернулась в октябре.
— Вы скучали по мне, офицер Джонс? — с воодушевлением спросила Эмма. И уловив ее настрой, он ответил:
— Да, конечно, скучал.
Ему показалось, что так оно, наверное, и было. Настолько, насколько он вообще мог по кому-то скучать.
— Что здесь происходило, пока меня не было? — спросила сестра Литтон. И он рассказал ей, как приезжала жена капитана в маске — холодная, ухоженная дамочка, — но он, Джонс, видел ее только мельком, перед отъездом, проносящейся по коридору в сопровождении сестры-добровольца Поппи. И обе женщины, по всей видимости, остались глухи к рыдающей развалине, в которую превратился оставленный ими человек. Джонс едва обратил внимание на эту парочку. Больше всего его занимало, как успокоить своего необычного приятеля. («У-у-умм…» — произнес капитан. «Нет, — заверил его Джонс, — умирать не надо. Смертей вокруг и так достаточно».)