— А как описала ее сестра Райд? — поинтересовалась сестра Литтон.
— Она практически ничего и не сказала, — ответил Джонс, чтобы не вдаваться в подробности и не передавать те резкие слова, что они с Поппи наговорили друг другу.
— Хм, это на нее не похоже, — проговорила сестра Литтон. — Вы, наверное, удивитесь, — продолжила она, — но она была куда смиреннее, когда только начала работать здесь, до вашего появления.
Это и впрямь удивило Джонса.
Наблюдая в гостиной за той Поппи, какой она стала теперь, он не мог поверить в сказанное Эммой. Поппи была какой угодно, только не смиренной. Она больше походила на ментора, когда расхаживала, покачивая юбками, возле елки и отдавала санитарам указания подвинуть дерево левее, нет, правее, снова левее, нет-нет, не так близко к камину.
— Что скажете, офицер Джонс? — спросила она, бросив на него один из своих лукавых взглядов. — Может, я все делаю не так? Может, мне нужна твердая рука?
Ее реплика получилась двусмысленной. Он, однако, не стал поднимать бровь в ответ, как, похоже, она того ожидала.
Не стал он и смотреть, как она, собираясь лезть на стремянку, потехи ради повернулась, подняла юбки и выставила напоказ свои толстые шерстяные чулки.
Джонс закрыл глаза. Как обычно, веки легко опустились. После прогулки в лес он чувствовал себя еще более измотанным, чем всегда. Когда его перестанет донимать эта усталость?
Он откинулся на спинку кресла. По телу разлилась тяжесть, предварявшая надвигающуюся дремоту. Его накрыло смутным предвкушением: сейчас он увидит сон.
Но на этот раз он оказался совсем не в таком сне, как ожидал. Там не было ни цвета, ни света, ничего теплого или хорошо знакомого. Перед глазами двигались черные фигуры: на фоне страшного неба качались овальные листья, за ними проглядывала плотная завеса грозовых туч.
Только это и было. Жуткий сумрак.
Сумрак и чувство всепоглощающего горя.
Глава 12
Бомбей, июнь-июль 1914 года
Через две недели пришло известие об убийстве эрцгерцога Австро-Венгрии. Все эти две недели в небе толпились кучевые облака, знаменуя скорое наступление сезона дождей. Элдисы уехали в отпуск в Англию, а остальные приготовились к расслабленному времяпровождению на бомбейских холмах. Мэдди с Люком продолжали делать вид перед ее родителями, что каждый вечер ходят по ресторанам, карри-хаусам и рынкам, а сами тайком ездили в квартиру Люка у моря, куда он наконец пригласил ее после поездки, когда им не довелось увидеть черепах. В первый раз Мэдди ходила по освещенному фонарями жилищу Люка, отчетливо понимая, что по-хорошему едва ли должна здесь находиться, но безмерно радуясь тому, что все-таки это случилось. Неслышными шагами она мерила теплые терракотовые полы, разглядывая витиеватые орнаменты, вырезанные на дверях, и решетчатые ставни на окнах, через которые просматривалось серебристое море, и думала, что в жизни не встречала дома красивее.
— Теперь я понимаю, почему ты променял «Тадж» на эти комнаты, — восхитилась Мэдди.
— Да, — ответил Люк, целуя ее в ухо и в шею. — Но, конечно, есть и другие причины.
Когда они уединялись в этих комнатах, мир исчезал и оставались только они одни, страстные и неукротимые. Они ни о чем не беспокоились. И хотя время от времени заговаривали о том, что надо быть внимательнее, дабы не зачать ребеночка, никто из них не предпринимал никаких предосторожностей. Мэдди не знала, хочет ли она что-нибудь предпринимать. По правде говоря, она почти не думала об этом. Все, о чем она думала, был Люк.
Когда им хотелось есть, он, натянув брюки и сорочку, отправлялся к ближайшему уличному торговцу и приносил ужин для себя и для Мэдди. Пока он ходил, она заворачивалась в простыню и наливала теплое шампанское в керамические кружки. Ели они при свечах, удобно усевшись на диванчике возле окна в спальне. Ставни скрывали их от посторонних взглядов, но пропускали внутрь влажный бриз, а внизу рябило темное море.
Вечером накануне того дня, когда застрелили эрцгерцога, они лежали на низкой кровати Люка. Его рука покоилась на талии Мэдди, а ее — у него на плече, и ее пальцы лениво поглаживали ямочки и изгибы его ключиц. И тут он весело сообщил, что у него есть кое-какой подарок.
— Хм-м? — сонно откликнулась Мэдди.
— Хм-м, — передразнил Люк. — Да, есть, — он ловко повернулся на подушке и опустил руку на пол под кровать.
Она наблюдала за ним уже с большим интересом, но, ничего не подозревая, не слишком уж пристально.
Люк снова повернулся к Мэдди и внимательно посмотрел на нее. В руке у него был бархатный мешочек.
Она с любопытством разглядывала его.
— Это не путеводитель, — медленно произнесла она.
— Нет, не путеводитель, — улыбнулся Люк. В его глазах отразились отблески от свечи.
— И не шелк.
— И не шелк, — согласился он, протягивая Мэдди мешочек, — эдакая маленькая посылка.
Она, не притрагиваясь, разглядывала мешочек, и внутри нее росло радостное предвкушение, а на губах была готова засиять улыбка.
— Это серьги? — предположила Мэдди.
Услышав это, Люк засмеялся.
— Почему бы тебе не посмотреть?
Мэдди так и сделала. Она села, взяла у него мешочек, нерешительно потянула пальцами за шнурок, и улыбка ее стала шире; она кожей ощущала тепло взгляда любимого. Заглянув внутрь, Мэдди вытаращила глаза. В мешочке сверкала и переливалась горсть бриллиантов.
— Из них можно сделать серьги, — предложил Люк, — или брошь.
— Брошь? — произнесла она. — Но я не хочу брошь.
— Вот и хорошо, — обрадовался он и тоже широко заулыбался, — потому что я думал заказать кольцо.
Мэдди посмотрела на возлюбленного, рассмеялась, зарыдала и снова засмеялась, а потом взяла обеими руками его безумно любимое лицо и долго-долго целовала без остановки.
— Так что же это? «Да»? — спросил Люк.
— Очевидно, это «нет», — заявила Мэдди и завизжала, потому что он схватил ее и опрокинул спиной на кровать.
Той ночью они планировали очень многое: свадьбу, которую намеревались сыграть как можно скорее, чтобы провести хотя бы часть лета в Англии; медовый месяц, в который собирались отправиться в круиз, чтобы остановиться в Порт-Саиде и, возможно, даже съездить к пирамидам («Мне всегда хотелось там побывать», — воодушевилась Мэдди, с каждым вздохом приходя во все большее возбуждение); потом они говорили о том, что нужно вернуться на виллу к родителям и сообщить им. А в понедельник, поскольку следующий день был воскресеньем и телеграф не работал, первым же делом дать телеграмму его родителям.
— И Эди тоже, — сказала Мэдди. — Мы не можем забыть о ней. Но Делла убьет меня, если не узнает в числе первых.
— Завтра же заглянем к Питеру, — пообещал Люк.
— Гай тоже захочет узнать, — продолжила Мэдди, на миг расстроившись, представив себе его реакцию. Последние недели она его почти не видела. Он перестал заезжать к ним на виллу. Время от времени они случайно встречались: в церкви, в Висячих садах, или в «Джимхане», когда они обедали там с Деллой, но он никогда не задерживался рядом дольше, чем того требовало короткое приветствие и мягкая, вызывающая чувство вины, улыбка. («Ох уж эта его улыбка, — заметила Делла. — Меня саму пробирает, хотя я ничего ему не сделала. Если б только он мне предоставил такую возможность!»)
— С Гаем все будет хорошо, — сказал Люк.
— Правда? — переспросила Мэдди.
— Ну, может, и нет, — поддразнил он ее, и она пребольно ткнула его в плечо. — Я бы с ума сошел, добавил он, смеясь и потирая руку, — если бы ты выходила замуж за него, а не за меня.
— Можно подумать, я когда-нибудь собиралась за Гая!
— Ты сама ему скажешь?
— Нет. Предоставлю это маме. Можешь звать меня трусихой.
— Не буду. Мне почему-то спокойнее от того, что у тебя не будет драматического объяснения с Гаем Боуэном. Но, — Люк нахмурил лоб, — с твоей матушкой разговор тоже выйдет непростым.
Мэдди вздохнула, также предвидя это.
К тому времени она уже уяснила, что мать боится расстаться с ней. Теперь она и сама не понимала, почему так долго не замечала ее страха. Но с тех пор как Люк обратил внимание Мэдди, каким тоскующим взглядом провожает ее Элис, она стала смотреть на мать немного по-другому. Недавно ей наконец открылись спрятанная за проницательным взглядом голубых глаз мягкость и напряжение, замаскированное под спокойствие. Это случалось, когда Мэдди встречалась с матерью глазами и Элис на секунду теряла самообладание. И хотя Мэдди по-прежнему сильно обижалась на мать за то, что та не приезжала к ней в Оксфорд — просто не могла заставить себя отпустить это, — она все же перестала выходить из комнаты, как только там появлялась Элис.
Мэдди стала усерднее стараться заводить с матерью разговоры о чем-нибудь: о Люке, о Делле, обо всех своих неудачах с поваром. И Элис определенно стала чаще улыбаться. Мэдди была уверена, что это ей не померещилось. («Нет, — сказал Ричард со свойственной ему улыбкой, — я тоже заметил».) Когда Мэдди и Люк вернулись, так и не увидев черепах, в мокрой и мятой одежде, Элис, конечно, не была в восторге, но сцену устраивать не стала. («Вы упали в воду? — спросила она, оглядывая их. — Вместе?» — «Вместе, — ответил ей Люк. — Моя вина. Не сердитесь на Мэдди». — «Я не сержусь», — сказала Элис.) В сущности, виду нее был скорее смиренный. И она была почти что… мила, когда дождалась Мэдди, чтобы позавтракать вместе с ней, отметив, какое это для нее большое облегчение, что многие разъехались из Бомбея, а потом призналась, что тишина нравится ей гораздо больше.
— А ты не скучаешь без Дианы? — спросила Мэдди.
— Стараюсь сносить это как можно тверже, — ответила Элис, и ее лицо озарила эта ее улыбка.
Она даже предложила в тот же день отвезти дочь в небольшую местную школу, где училась троица неугомонных детишек садовника.
— Им там всегда помощь нужна, — объяснила Элис. — Я понимаю, что ты надеешься… Ну, что Люк… — она умолкла, потом коротко вздохнула, будто собираясь с силами. Мэдди стало так грустно, что горло сжалось от спазма. — Если есть хоть какая-то вероятность, что он сможет остаться, — продолжила мать, — я думаю, детям очень повезет с таким учителем, как ты.