— Завтра. Мы обсудим это завтра.
Преодолев стену дождя, они добрались до машины, и Люк быстро повел ее. Они ехали под ливнем и большую часть дороги молчали. Никто из них не решался заговорить о том, что ждало их дальше (и о том, что почти наверняка это будет не долгожданная поездка в Англию). Мэдди боялась, что разрыдается при первом же упоминании о ней. Вернувшись в квартиру, они стояли лицом друг к другу, целовались, снимая мокрую одежду и бросая ее на чемоданы, которые ждали у двери в душераздирающей готовности к поездке. Они не дошли даже до спальни. Им не хотелось терять время, которое теперь стало самой большой роскошью.
Одежда так и валялась на чемоданах. Люк второпях натянул брюки и прошел мимо них к двери. Мэдди, обхватив пальцами шею, смотрела, как он двигается по темной комнате. Черные призраки и тени метались по стенам. Висела томительная тишина. Люк открыл дверь и впустил в дом шум грозы, а вместе с ним телеграмму из Лондона. Мэдди видела, как он взял ее из рук посыльного, прочитал и произнес несколько коротких слов благодарности на урду. Потом Люк закрыл дверь и оперся о нее рукой, будто ища поддержки.
Мэдди не нужно было дожидаться, пока он повернется к ней, и видеть его неподвижное лицо, чтобы понять, что говорилось в телеграмме.
Ей, в общем-то, не следовало читать ее.
Но она все равно это сделала. Люк вернулся в спальню, опустился на матрас подле нее и протянул ей сырой листок бумаги. Она приняла его холодными руками.
«Великобритания в состоянии войны с Германией тчк Не возвращайтесь в Англию зпт явитесь к полковнику Уиттакеру тчк Все офицеры требуются на территории Индии тчк Поздравляем с бракосочетанием тчк Большая благодарность за службу и терпение тчк».
— Значит, мы никуда не едем, — произнесла Мэдди, и эти слова показались ей непонятными, оторванными от действительности и ужасно неправильными.
Люк ничего не ответил.
Она взглянула на него. Его глаза гневно сверкали.
— Знаешь, — выдохнул он, — сколько раз я говорил людям, таким как полковник Уиттакер, что нужно отменить для офицеров все отпуска на родину? — голос его звучал глухо от едва сдерживаемого гнева. — Если бы они послушали, офицеров здесь было бы достаточно. Я мог бы съездить с тобой домой и завербоваться там. Но вместо этого я должен смотреть за людьми Эрнеста Элдиса, пока он бездельничает в Доркинге со своей женой, которая ему противна до чертиков.
Мэдди усмехнулась, издав странный сдавленный звук, чтобы не всхлипнуть, и сама удивилась, как ей это удалось. Она подумала об Эрнесте и Диане, вместе оказавшихся в Доркинге. Как, должно быть, Диану бесит отсутствие слуг. Наверное, ей даже приходится самой намазывать себе масло на тост. Люк смотрел на Мэдди серьезно, без улыбки, потому что во всем этом не было ничего забавного. Она тоже уже не усмехалась, а плакала, по-настоящему плакала.
— Не надо, — попросил Люк, привлекая ее к себе. — Прошу…
— Не могу, — Мэдди спрятала лицо у него на груди, чувствуя, какой он теплый, как бьется его сердце и какой он до ужаса хрупкий. — Ты снова будешь солдатом.
— Да.
— Надо было мне поговорить с Пуанкаре.
— Надо было.
— Я этого не вынесу, — проговорила Мэдди, и слезы текли по ее лицу. — Я не могу, — происходящее не укладывалось у нее в голове. У них не будет путешествия, не будет каюты на двоих и августа в Ричмонде. Он будет сражаться, возможно, будет ранен или… — Мне страшно, — прошептала она. — Я так боюсь.
Люк молча сжал ее в объятиях. Она думала, что ему, наверное, тоже страшно, и от этого становилось еще хуже. Все это время она думала, что готова ко всему, — то самое жутко колющее чувство, что все кончится плохо; «не верь своему счастью». Но она была совсем не готова. В какой-то момент она, кажется, начала верить в лучшее. И вот теперь ее жизнь, ее радость, ее счастье вытекали из нее, как кровь, а она ничего не могла с этим поделать. Просто не понимала как.
— Ты все еще можешь уехать, — предложил Люк, пытаясь за двоих справиться с нахлынувшим горем. — Я провожу тебя и останусь здесь. Пока бомбейские дивизии никуда не отправляют. Только Пуна, Лахор…
— Тогда я останусь с тобой.
— Нет, — возразил он, — плыви. Я не знаю, сколько еще будут ходить пассажирские лайнеры. Я приеду чуть позже, — Люк поцеловал ее и легонько отодвинул, чтобы они могли смотреть друг другу в лицо. — Сипаям нужна подготовка, — уговаривал он Мэдди. — Я уверен, что мы займемся этим в Англии. Я возьму отпуск и приеду к тебе. Может быть, все закончится еще до того, как мы подготовимся к войне. Для нас все останется как прежде.
Она кивнула, проглотила слезы, но ничего не ответила.
У нее было предчувствие, что для них как раз-таки изменится все.
Но лучше было не произносить этого вслух.
Питеру также было велено явиться к Уиттакеру. Он пришел и рассказал об этом Мэдди и Люку сразу, как рассвело. Лучи солнца прорывались сквозь плотный слой черных туч.
Он уже поговорил с полковником.
— Поэтому я здесь, — объяснил Питер, переступая через порог, встряхнул зонтик и страдальчески посмотрел на Люка. — Я должен привезти тебя в военный городок, дружище.
— Уиттакер хочет видеть меня прямо сейчас? — спросил Люк, который только успел одеться.
— Да, но давай задержимся и свалим на дорожное движение. Я не тороплюсь.
Питер выдвинул один из стульев и сел. Волосы упали ему на лоб.
— Уиттакер говорит, что тебе не стоит тратить время, стараясь убедить его в том, что тебе необходим медовый месяц, — сказал он. — Наверное, мой урду хуже, чем у его четырехлетнего сына. К тому же тебя уже повысили до майора. Так что все отлично.
Люк боролся с желанием врезать кулаком по стене.
— Нужно было жениться на прошлой неделе, — сказала Мэдди, сжимая в руках чашку холодного чая так крепко, что побелели костяшки пальцев. Люк и не думал раньше, что руки могут выражать такое отчаяние. Ему было больно это видеть. Он хотел бы знать, как все уладить ради нее, ради них обоих, но не знал как. Ничего не приходило в голову. — Тогда мы были бы уже на корабле, — продолжала она, — сидели бы в шезлонгах на палубе.
— Перестань, — попросил Люк. — Пожалуйста, перестань.
— Боюсь, дальше все будет только хуже, — сообщил Питер.
— Что значит «хуже»? — спросил Люк, хотя с гораздо большим удовольствием остался бы в неведении.
Питер поморщился.
— В Бомбее нас не оставят.
Люк уставился на друга.
— И куда мы едем?
— В Карачи, — отчеканил Питер. Сегодня вечером.
На этот раз Люк не сдержался и ударил кулаком в стену.
Питер сочувственно вздохнул, а потом рассказал ему все, что было известно раньше, но он не думал, что это его коснется: в третьей лахорской дивизии — крупном формировании, определенном к немедленной отправке, — офицеров было еще меньше, чем в бомбейских частях.
— Нам приказано примкнуть к ним, — объявил Питер, — и вместе отправляться из Карачи.
— А что с людьми здесь? — спросил Люк, хватаясь за соломинку. — Дивизия Элдиса?..
— Половину мы берем с собой, а остальные остаются под командованием Уиттакера. Он сам этому не слишком-то рад.
— Ему надо было отказаться, — заметил Люк.
— Именно это я ему и предложил, — ответил Питер. — Но он напомнил, что теперь я в армии.
— Господи, — бросил Люк.
— Куда вы поплывете? — спросила Мэдди. — В Англию?
— Возможно, — ответил Люк. В его голосе звучало куда больше уверенности, чем он чувствовал на самом деле. Что он ощущал явно и в полной мере, так это раздражение. Он понятия не имел, куда именно отправят лахорцев, понимал лишь, что, в отличие от шестой пунской дивизии, местом дислокации которой являлся Персидский залив, они окажутся по меньшей мере где-то в Европе.
Питер продолжил. Он сказал, что еще не сообщил Делле, но, очевидно, одну ее здесь он оставить не может, и, повернувшись к Мэдди, спросил, сможет ли та взять подругу с собой седьмого числа.
— Да, — безжизненно ответила Мэдди, не сводя глаз с Люка, — конечно.
Он тоже безотрывно глядел на любимую, пытаясь представить, что покинет ее сегодня вечером, уже сегодня вечером, но никак не мог. Люк беспрестанно ломал голову над тем, чтобы найти выход. Но выхода не было, и он это знал. Никакого выхода.
Мэдди подошла к нему и обвила руки вокруг его талии. Инстинктивно он привлек ее к себе, и все его тело мгновенно расслабилось, ему стало спокойнее. Но в мозгу Люка вертелось, что всего через несколько коротких часов эта возможность будет утрачена (хорошо, если не навсегда). У них двоих оставалось так мало времени. Совсем ничего. Впрочем, им всегда бы его не хватало…
— Мы отплываем в одно и то же время, — услышал Люк собственный голос. Он говорил больше для себя, чем для нее. — Через две недели мы снова будем вместе.
— Две недели, — эхом повторила Мэдди и подняла на него взгляд. Ее глаза казались прозрачными, как стекло, и ярче, чем обычно.
Люк выдавил из себя улыбку, чтобы она тоже улыбнулась ему в ответ.
Мэдди попыталась. Он понял это по тому, как нервно дрогнули ее щеки. Но улыбки не получилось. Люк видел такое впервые, и это сломило его.
Знала ли она, что их ожидало?
Много раз он спрашивал себя потом. Он спрашивал об этом и у нее в своих письмах.
«Нет, — писала она в ответ, — откуда же мне было знать».
Они думали, что Люк отправится в военный городок к Уиттакеру, а потом вернется и они смогут провести день вместе, как и Питер с Деллой. («Печально оставлять ее, — посетовал Питер, — но не говорите ей пока об этом».) Уиттакер, который вовсе не был черствым человеком, отпустил всех семейных мужчин к родным, чтобы они успели попрощаться. «В восемь вы отплываете в Карачи, — сказал он. — Главное, не опаздывайте на транспорт, идущий в порт».
Думать о транспорте и корабле Люку совершенно не хотелось. Он намеревался провести все оставшееся время в постели с женой-красавицей, о какой можно только мечтать, позабыв о врученной Уиттакером военной форме с