— А что это была за операция? — спросила Мэдди.
Ричард покачал головой. «Я дал ей слово, что буду молчать».
— Спроси у мамы, — сказал он, — когда ей станет лучше. Убеди ее рассказать.
— Разве можно ее в чем-то убедить?
— Ты можешь, — возразил отец. — Милая, она бы для тебя луну с неба достала, если бы могла.
И теперь Мэдди гладила мать по руке и думала об отцовских словах. Она так давно не держала маму за руку.
— А где твой папа? — спросила Делла.
— В офисе, — ответила Мэдди, — поехал предупредить, что некоторое время будет отсутствовать, — ее голос дрогнул. — И попросить Фразера Китона сдать мой билет.
— О, — воскликнула Делла и обошла кровать, — иди сюда.
Мэдди послушалась и почувствовала, как руки подруги нежно ее обняли. Она была несказанно благодарна за утешение, которое было по-настоящему ей необходимо, и старалась изо всех сил не думать о том, каково было бы утонуть в объятиях другого человека, который находится на борту корабля, направляющегося в Карачи. Но как Мэдди ни старалась, она все равно снова расплакалась, потому что не спала уже почти двое суток и у нее уже не было сил противостоять всему, что на нее обрушилось.
— Я никуда не поеду без тебя, — решила Делла. — Не знаю, будет ли тебе легче от этого.
Мэдди крепче обняла подругу и ответила:
— Конечно, будет.
«И попросить Фразера Китона сдать мой билет».
Элис услышала, как Мэделин сказала это, и почувствовала боль в словах дочери, ее ужасную печаль. Она подняла руку, пытаясь дотянуться до руки Мэдди. Ей захотелось еще раз сжать в своей ладони пальчики, которые когда-то сами тянулись к ней. Каждый день. Каждый божий день. Но рука Элис ощущала лишь влажный воздух.
Ей хотелось сказать дочке: «Не плачь. Пожалуйста, не надо больше плакать».
Слышала ли ее Мэделин?
Слышал ли кто-нибудь?
Элис показалось, что никто. Мэделин разговаривала с Деллой. Что-то о том, чтобы Делла пожила у них на вилле. Это было бы просто замечательно. Дом всегда казался Элис слишком пустым, чересчур тихим, а в его комнатах недоставало топота маленьких ножек и биения нескольких сердечек: Мэделин на протяжении долгих лет и всех этих детей…
«Хватит, — приказала она себе, — не смей».
Элис не могла справиться с собой. Она снова очутилась в больнице; никак не думала, что опять окажется здесь, но тем не менее это произошло. В нос ей бил запах дезинфицирующего средства, болезни и пота, слух воспринимал металлическое бряцанье каталок, голоса медсестер, а кожа ощущала тепло липкой прорезиненной простыни, которой была устлана кровать. Элис думала только о том, что привело ее в больницу последний раз. Это был маленький мальчик, которому, как ей казалось, она сможет дать жизнь, но хирург на корабле сказал, что роды начались слишком рано и все пошло не так. «Сейчас вы немного поспите, миссис Брайт. А когда проснетесь, все будет в порядке». Тогда они тоже использовали хлороформ. Она уже и забыла его привкус. Такой отвратительный.
Ей не позволили взглянуть на него. К тому времени как она очнулась, мальчика уже не было. «Похоронен в море», — сказал Ричард, и она закричала и кричала долго, не подпуская к себе мужа, потому что он позволил им сделать это; она винила его и ничего не могла с собой поделать.
Себя она тоже винила. Муж предупреждал, что не стоило ехать в Англию. «Это слишком трудно, слишком утомительно». За год до этого, тем летом, когда Ричард увозил Мэделин, она тоже носила ребенка, но, послушавшись его предостережения, отказалась от путешествия и осталась в Бомбее. Где-то в глубине души она радовалась предлогу, позволившему не встречаться с Эди и Фитцем — избежать необходимости смотреть в глаза Эди после того, как та завладела любовью Фитца, которая по праву принадлежала Элис. Но это было мелко и незначительно. И по большей части Элис сожалела о том, что не едет, с той самой секунды, как Мэделин покинула дом. А потом, когда до возвращения Ричарда у нее случился выкидыш, и подавно.
В тот год она лишилась двоих детей.
Каждый последующий прожитый день она ждала момента, когда сможет ступить на борт корабля, представляя себе, как снова обнимет свою Мэделин.
Но оказавшись в Оксфорде, она столкнулась с тем, что дочка все время крутится возле Эди, предпочитая ее родной матери. Совсем как Фитц — мужчина, подаривший Элис первый в ее жизни поцелуй и кольцо. Ей было горько и обидно видеть, как Мэделин находит утешение в объятиях Эди и как ее заплаканное личико выглядывает из-за ее плеча. Поразила Элис и мерзость настойчивых объяснений Эди, почему Мэделин — ее родная дочь — ведет себя таким образом: «Просто теперь она знает меня». И неловкое чувство от того, что Фитц, красивый, заносчивый Фитц, смотрит на Элис будто с жалостью. По-сто-ян-но. Ей так и хотелось закричать на него: «Не надо меня жалеть. Не смей!»
А вот родная мать ее не жалела, а продолжала беситься из-за того, что Элис не смогла удержать Фитца, а потом сбежала в Индию. «И пусть, не обращай внимания». Единственный раз, когда они с Ричардом и Мэделин приехали к матери, от той веяло таким холодом, что Элис пожалела о визите.
— Тебе ни за что не убедить меня в том, что ты сделал мою дочь счастливой, — бросила Эдна на прощание Ричарду. — Посмотри на нее. Грусть, знаешь ли, старит раньше времени.
Отец Элис, которого терзала легочная болезнь — от нее в конце концов он и умер, — не сказал тогда ничего. Он казался старше своих лет и был печален.
В тот день Мэделин впервые обняла Элис по собственному желанию: «Мне они тоже не понравились». С того раза девочка не проявляла интереса к Эди и даже к Ричарду, а хотела играть только с Элис, просила, чтобы именно она каждый вечер заходила к ней перед сном (Элис помнила ощущения от ее маленького теплого тельца), умоляла забрать ее обратно в Индию: «Пожалуйста, мамочка, прошу!»
— Давай отвезем ее домой, — говорила Элис мужу. — Малышка уже подросла и, возможно, не разболеется там…
— Она не болела здесь, — ответил тогда Ричард. — Ты это знаешь, Элис.
В глубине души она знала это, иначе никогда бы не отступила. Но, как и в случае с их маленьким сыном, похороненным в море, проще оказалось возложить вину на мужа.
Или в том, что малыш умер, была ее вина? Возможно, она позволила себе «чрезмерно утомиться, слишком перевозбудиться»?
«Нет, — говорил ей тогда Гай, — конечно, в этом нет твоей вины».
Но она продолжала чувствовать себя виноватой. Только никто не говорит о таких вещах. После того, как она вышла из больницы, никто даже не заикался о том, что ребенок вообще существовал. Она понимала, что люди так поступают, чтобы дать ей забыть, но ей не хотелось забывать, потому что тогда получалось, что его слабых толчков, его икоты у нее внутри тоже никогда не было.
И больше взойти на корабль Элис так и не смогла. Она пыталась, и много раз. В первые годы она просила Ричарда бронировать ей рейс за рейсом. Но в ту секунду, когда ее нога ступала на трап и она чувствовала, как под ней качаются доски, как напирают другие пассажиры, слышала запах дыма и соли, тут же словно переносилась в каюту того хирурга и снова кричала, вспоминая о маленьком тельце, «похороненном в море». Элис отступала, разворачивалась и бежала к краю пристани, задыхаясь, но не в силах продышаться, почти ничего перед собой не видя, истекая потом.
В конце концов, к своему собственному стыду, она сдалась и перестала приходить на пристань. Прошли годы. Мэделин — там, вдалеке — выросла, повзрослела, и Элис убедила себя в том, что продолжать безнадежные попытки добраться до дочери уже не имеет смысла. Поэтому она перестала что-либо предпринимать, чувствуя, как Мэделин с каждым днем рождения и Рождеством уходит всё дальше, куда-то туда, где пребывают все ее братики и сестрички.
Так было до тех пор, пока она не вернулась.
И вот дочь здесь, уже не разговаривает с Деллой, а сидит и держит ее за руку.
«Расскажи ей, — советовал Ричард бесчисленное количество раз. — Она будет винить тебя, пока ты не расскажешь».
Сможет ли она сказать?
Элис убедила себя в том, что своим молчанием защищала Мэделин от тоски.
Но теперь она осознала, что на самом деле защищала себя.
От стыда.
Элис поправлялась, но медленно, очень медленно. Седьмого числа она еще мучилась от лихорадки, а Мэдди, измотанная от того, что не смогла уснуть в кресле и провела очередную ночь без сна, уже почти не думала, как ее лайнер отправляется из бомбейского порта, набирает скорость и уходит в открытое море. Она — смотрела на Элис воспаленными сухими глазами в полном оцепенении, будто сама покинула свое горячее тело, и боролась с мыслями о том, что Элис умирает. Она старалась поверить утешительным заверениям Гая, что он видел подобное уже много раз и может с точностью сказать, что ухудшение всегда предшествует улучшению. Теперь, когда Мэдди казалось, что она вполне может потерять Элис, единственное, о чем она думала, — это мамин смех и то, что она давала матери не так и много поводов для радости. Ей так хотелось снова услышать, как смеется мама.
— Нам всем этого хочется, — сказал Ричард.
На следующий день Элис не смеялась, но температура у нее понизилась, а сознание прояснилось настолько, что она смогла поднять веки и посмотреть в глаза дочери. (Ей хотелось сказать: «Ты здесь, Мэделин. Я так счастлива, что ты здесь». Но, сама не зная почему, она выдала: «Кажется, тебе не мешает принять ванну».)
Несмотря на печаль, Мэдди улыбнулась. «Здравствуй, мама!»
К началу следующего дня температура у Элис нормализовалась, а опухоль вокруг шрама уменьшилась. Гай вывел Мэдди и Ричарда в коридор и предупредил, что возможно возникновение вторичной инфекции. Он настаивал, чтобы Элис пробыла в больнице еще пару недель — до тех пор, пока шрам не заживет как следует.
— Но опасность все же миновала? — уточнил Ричард.
— На данный момент да, — ответил Гай почти с таким же облегчением, что испытала Мэдди.
— Спасибо тебе, — сказала о