«Как дела у твоей мамы?» — спрашивал Люк.
«Она очень изменилась, — отвечала Мэдди, — даже передать тебе не могу как. Стала лучше во всех отношениях, но по-прежнему тихая. Папа предполагает, что она забыла, как можно вести себя по-другому. Но она стала мягче, менее… скрытной и достаточно приятной в общении. С ней стало легче разговаривать — это и Делла тоже заметила, — особенно если речь заходит о ребенке. Она вышивает ему или ей новую москитную сетку потрясающими звездочками и лунами. Теперь я знаю, кто вышил обезьянок на моей сетке! Она, конечно же, поражена, что я это помню. Я только теперь начала понимать, как она обожает детей, и мне так мучительно грустно от того, что у нее никого, кроме меня, не было. Когда она приходит в школу, то принимается убеждать меня, что приходит проверить, не перегружаю ли я себя на прогулке. Но стоит ей войти в класс, и дети просят ее порисовать с ними, она соглашается, даже если не собиралась оставаться надолго…»
«А дети знают, что ты ждешь малыша?» — спрашивал Люк.
«Знают, — отвечала она. — Им нравится, какой шевелится и пинается».
«Что скажет Диана Элдис?» — любопытствовал он.
«А чего она не скажет?»
«Мне завидно, — писал он в ответ под бьющим по плечам и скатывающимся по шее дождем. — Я тоже хочу чувствовать эти пинки».
Похолодало. Мать Люка, которая всегда была против того, чтобы кутаться, прислала сыну шинель. «Береги ее, пожалуйста. Никаких прорех. Никаких дырок. Мы с тобой каждую секунду. Не забывай, что и наши жизни в твоих руках. Ты все, что у нас есть». Люк одолжил шинель своему ординарцу. До того как попасть в этот ад, парень не знал более низкой температуры, чем прохлада бомбейской ночи. Ординарец спросил, не позволит ли Люк надевать шинель также его брату — рядовому, наику, из подразделения Питера. И так они надевали ее втроем по очереди, смакуя блаженные моменты тепла. Так было до конца ноября, пока последнее крупное сражение года при Ипре не подошло к ничего не разрешающему концу. На линии фронта стало тихо, и вместе с белым покровом, сгладившим пейзаж, пришли наконец и зимние комплекты одежды на толстой сарже. Комплектов было слишком много. Почти половины людей, для которых предназначалась эта форма, уже не было в живых. Они лежали в мерзлой земле, и им уже не суждено было вернуться в жаркую Индию, о которой они так мечтали.
«Я не забыл индийскую жару, — писал Люк Мэдди. — Иногда во сне я ее ощущаю. Но никогда не вижу во сне тебя. Ты можешь прислать мне свою фотографию? Мне так нужно видеть твое лицо».
Она выполнила его просьбу и прислала ему портрет в сепии. Ричард сфотографировал ее на веранде. Люк получил фотографию, будучи на новой позиции, выше по линии фронта, возле оккупированного немцами городка Нев-Шапель. Новый командир Люка — издерганный полковник из Ипсвича — приказал ему привести сюда потрепанные остатки дивизии и окопаться на зиму. Здесь было спокойнее, хотя ходили слухи о планировавшемся весеннем наступлении. Условия жизни тоже оказались несколько лучше. Глубокие окопы, вырытые инженерными частями, дощатые дорожки, чтобы не мочить ноги в ледяных лужах, и маленькие роскошества в виде мешков с песком для защиты голов от снайперских пуль. И еще блиндажи, где можно было спать, укрывшись от дождя и ветра.
Люк лег на свое спальное место, чтобы прочитать письмо Мэдди. С потолка на него сыпалась земля от разрывавшихся поблизости снарядов, которыми они каждый день обменивались с бошами (просто чтобы напомнить всем на тот случай, если кто-то умудрился забыть, для чего он здесь). В углу блиндажа несколько наиков, в числе которых был его ординарец, кидали кости. За столом Питер и парочка офицеров вспомогательного состава играли в рамми[16] и спорили о том, могут ли крысиные бега быть представлены солдатам как развлечение, поднимающее боевой дух.
— Сам факт, что вы вообще спорите об этом, — сказал им Люк, вскрывая конверт, — говорит о том, что мы пробыли здесь слишком долго.
Он извлек письмо из конверта. Его пальцы коснулись бумаги, которой касались ее пальцы, и потрескавшимися, грязными руками он вытащил фотографию. «Папа купил фотоаппарат „Брауни“, — писала Мэдди, — и мы теперь сможем присылать тебе фотографии ребеночка, как только он или она появится на свет. Твои родители тоже просили снимки, а Эди просто не может их дождаться». Люк смотрел на фотографию Мэдди, пока в глазах не начало расплываться, старался разглядеть каждую деталь. Она была в светлом платье, без шляпки, волосы завиты, и несколько кудряшек свободно свисали, касаясь гладкой кожи на шее. Она смотрела прямо в камеру, улыбаясь любимому. Он заметил нежный изгиб живота, и непроизвольно сжал зубы от злости, от невыносимой боли, вызванной тем, что он не с ней. На столе подле нее стояли недопитый стакан воды и тарелка с нарезанными фруктами. Люк представил себе, как она пьет и ставит этот стакан на стол. Он услышал ее голос: «Ну давай, снимай, я готова. Нет, подожди… Мне улыбнуться? Так хорошо?»
«Спасибо тебе, — писал он в ответ. — Я не могу выразить, как много для меня значит эта фотография».
«Теперь твою, пожалуйста», — попросила она.
И он отправил их с Питером фотокарточку. Ее сделал ординарец на камеру, которую они одолжили у местного торговца табаком во время недельного отдыха в близлежащей деревушке. Они с Питером стояли на мощенной камнем улице, накинув поверх военной формы купленные у фермера овечьи шкуры.
«Очень красиво, — отвечала Мэдди, — вам идет. На случай, если это как-то поможет, посылаю вам носки и перчатки. Их связали дети из моего класса, очень обрадовавшиеся тому, что удалось отвлечься от арифметики. У некоторых старшие братья и отцы тоже на фронте, поэтому мы занимаемся этим каждый день по часу. Урок трудолюбия. Мы все трудимся. Питер говорил тебе, что Делла больше не работает в столовой, а пошла добровольцем в бывший госпиталь Гая? Она там познакомилась с довольно симпатичным стоматологом-хирургом Джеффри, но уверяет меня, что ходит туда не только поэтому. Сейчас всем не хватает персонала, и мы не можем сидеть дома и смотреть. Я постоянно думаю о том, как в прошлом году в это время мы должны были встретиться с тобой в первый раз в яхт-клубе. Я не была там с тех пор, как ты уехал. Не могу. На этот Новый год они не будут устраивать вечеринку. И это правильно, потому что сейчас последнее, чего хочется людям, это танцевать. Да и танцевать я особо не могу. Благодаря повару (он, кстати, заверил нас, что на Рождество не будет карри с индейкой) этот малыш определенно упитанный…»
«Я бы с тобой потанцевал, — писал Люк. — Если бы я был рядом, я бы снова отвез тебя на наш пляж и танцевал бы с тобой на песке…»
«Какая хорошая мысль», — отвечала она.
В середине декабря прибыли новые солдаты на смену тем, кого потеряли в боях. Среди них появились и так необходимые офицеры, знающие урду. В их числе был и только что прибывший из Бомбея Фразер Китон. «Присмотри за ним, хорошо? — написал Люку Ричард. — Он просто слышать не хотел о том, чтобы остаться, но он слишком юн для того, чтобы погибнуть». Приехал также и Эрнест Элдис.
— О господи! — воскликнул Питер, выжигая вшей из швов гимнастерки. — Час от часу не легче.
Однако Эрнест был тих. Истощен. Он тоже побывал у Ипра с британскими экспедиционными силами, поскольку в момент мобилизации оказался в отпуске в Англии, и успел поучаствовать в бою. Если это можно так назвать. Все в его внешности как-то истончилось: он исхудал, волосы поредели, бледная кожа обвисла, как бумага, на его лице с плохо прорисованными чертами. Голову Элдис держал уже не прямо, а под углом, склонив подбородок к костистому плечу. Глаза постоянно бегали, будто он боялся задержать на чем-то взгляд. Это был совершенно не тот самоуверенный индийский офицер, замучивший Люка бесконечными разговорами и вопросами в Бомбее. Если бы Люк не видел его документов, он мог бы и вовсе не узнать Элдиса.
— А ведь он так не хотел ехать, — напомнил Люк Питеру. — Ты помнишь, как он настаивал, что необходим в Бомбее?
— Он умнее, чем я думал, — отозвался Питер на этот раз не без сочувствия. Их всех потрясли изменения, произошедшие с Эрнестом. И всем было страшно, но никто не спешил в этом признаваться; весь тот невыразимый ужас, который выпало испытать Элдису, мог быть уготован им всем.
— Я начинаю думать, что надо было и правда оставаться в Бомбее, — сказал Фразер в свою первую ночь в окопе, морщась от того, как содрогается земля от рвущихся вдалеке артиллерийских снарядов.
— И до тебя это дошло только сейчас? — со вздохом спросил Люк.
Он держал обоих поближе к себе, взяв Фразера под свое прямое командование и поместив Элдиса в окопе между собой и Питером. Так у него появилась хорошая возможность наблюдать, как Эрнест проводит большую часть времени, сидя на дне окопа, заламывая руки и глядя на пиротехнические эффекты в небе. Его сипаи тоже это видели. Они подошли к Люку и попросили назначить им другого командира.
— Я могу взять их, — вызвался Питер, — С радостью. Они славные парни.
Так оно и было. И Люк был бы рад отдать их под командование Питера. Но…
— Не могу, — устало сказал он. — Если я это сделаю, мне придется доложить об этом, — он отлично знал, что будет тогда с Элдисом. Все они уже слышали подобные истории. Учитывая, что у Эрнеста не было ранений, его предали бы военно-полевому суду и, возможно, расстреляли бы.
Люк решил, что сделает для Элдиса все возможное, поддержит, будет брать на задания полегче, поможет сохранить немного стойкости, прежде чем попросит поучаствовать в более серьезном бою. На тридцатое декабря была запланирована вылазка — последняя в 1914 году. Небольшое дело, в результате которого предстояло отбить несколько наблюдательных пунктов в расположении немцев. Все должно было пройти без жертв. Самое подходящее задание.
— Давай возьмем Китона тоже, — предложил Питер. — Меня просто оторопь берет от того, насколько он зеленый…
Они вышли рано, задолго до восхода солнца. Люк руководил такими походами бесчисленное множество раз, поэтому его не прошибал пот от переизбытка адреналина, когда он залез на лестницу и махнул остальным, чтобы следовали за ним. Он не ожидал никаких затруднений. На Рождество у них было своего рода пере