— Мне так жаль, — прошептала Мэдди, — я так хотела отвезти тебя домой.
Айрис мученически улыбнулась.
— Но наш дом здесь, мамочка, — ответила малышка. И Мэдди поняла, что она сказала так специально, чтобы подбодрить. Но почему-то от этих слов стало еще хуже.
Она никак не могла сообразить, как сообщить родителям Люка о случившемся, и попросила отца срочно дать телеграмму Эди, чтобы та связалась с ними.
«Поправляйся скорее, — телеграфировала Эди в ответ, — я съежу к Деверо и сообщу им лично тчк Так будет лучше тчк Мы никуда не денемся до весны тчк».
— Весна не за горами, — утешил Мэдди Гай, навестивший ее тем же вечером, когда все остальные ушли. Он принес букет оранжерейных цветов и сладкие пирожки из «Таджа», сказав, что понимает — замена не равноценная, но выразил надежду, что все-таки это хоть немного порадует ее.
— Я так хотела поехать! — воскликнула Мэдди и на этот раз заплакала. Частично от боли в лодыжке, частично от горького разочарования.
— Мэдди, — произнес Гай, положив свои гостинцы. Он взял ее за руку и поднес к губам прежде, чем она успела опомниться. — Пожалуйста, не надо.
— Я не могу ничего поделать, — ответила она.
Гай подвинулся ближе, нежно привлек ее к себе, стараясь не потревожить ногу, и сжал в объятиях. Впервые он сделал нечто большее, чем потерся щекой о ее щеку. Голос где-то в глубине души Мэдди требовал воспротивиться. Но она склонила голову ему на грудь, потому что ей было невыносимо грустно и больно, а он гладил ее по волосам и целовал в эти волосы. Потом она заплакала сильнее, потому что так когда-то делал Люк, а Гай — это вовсе не он.
— Ш-ш-ш, — успокаивал Гай, — ш-ш-ш.
Но даже несмотря на то что Гай не был Люком, Мэдди его не оттолкнула. Если бы она так сделала, он бы ушел, оставив ее в полном одиночестве, а у нее не было никакой уверенности, что она это выдержит. По крайней мере, не этой ночью.
— Я с тобой, — говорил он. — И, если ты позволишь, я всегда буду с тобой.
Она понимала, о чем он говорит. Сквозь слезы и дурман от морфия она воспринимала смысл его слов. И опять внутренний голос прошептал: «Перестань. Ты должна прекратить это».
Но она не остановила Гая. Он снова поцеловал ее, прильнул щекой к ее голове. Мэдди чувствовала его тяжесть, близость и молча прижималась к нему.
Он ничего у нее не просил.
Постепенно Мэдди перестала всхлипывать.
Но он ее не отпускал.
Немного отстранившись, он посмотрел ей в глаза и коснулся пальцами ее влажных щек. Она смотрела на него, не мигая, и гадала, поцелует ли он ее по-настоящему, не вдаваясь в размышления, хочется ей этого или нет.
Его губы встретились с ее раньше, чем она успела решить. Необычные ощущения от прикосновения другого мужчины заставили ее закрыть глаза. Мэдди так и не разобралась в своем отношении к происходящему. Гай склонился над ней, провел рукой по ее шее. Его нежный поцелуй стал решительнее, увереннее, и она замерла в ожидании.
Но никакого трепета, никакой страсти не было.
Просто странное, отрешенное осознание, что она отказалась от дальнейшего сопротивления, понимание, что все уже происходит и она позволила этому совершиться.
Их отношения уже никогда не будут прежними.
Одним туманным и сырым декабрьским утром в комнату Джонса вошел доктор Арнольд. Джонс просматривал свои записные книжки, держась руками за голову, до боли сжимая череп, словно стараясь через кости заставить мозг вспомнить. Он поднял голову и, увидев в дверях Арнольда, встал. Его пульс участился от забрезжившей надежды.
Но доктор сказал:
— Прошу прощения. У меня нет ничего определенного.
— Что вам удалось узнать? — спросил Джонс.
— Я снова звонил домой Диане и попал на экономку, — Арнольд протер очки краешком жилета. — Боюсь, Диана в самом деле отправилась в долгий медовый месяц.
— Насколько долгий?
— Очень долгий. Они уехали в Африку, как я понял. Совмещают работу и удовольствие. Она упомянула что-то об их последующем переезде на Восток, — он нахмурился. — На самом деле она неясно выразилась.
— Диана вообще сюда вернется?
— На короткое время. И не раньше весны.
— Весны? — повторил Джонс, не веря своим ушам.
— Не падайте духом, — сказал Арнольд, — тогда мы их и застанем, старина. Мы не сдадимся.
Глава 22
Все три недели, что Мэдди провела в больнице, Гай навещал ее каждый день, а иногда заходил и по два раза. Это происходило так часто, что она даже не успевала соскучиться. Он все так устроил для своих пациентов, что мог заглядывать к ней каждое утро, чтобы поздороваться и посмотреть карту, дабы удостовериться, что всю ночь за ней был должный присмотр и дана правильная доза морфия.
— Скоро они должны снизить ее, — пообещал Гай, — чтобы у тебя не развилась зависимость.
— Они говорили, что собираются, — ответила Мэдди.
— Хм, — промычал он, переворачивая страницы карты. — Было бы лучше, если бы ты позволила им перевести тебя ко мне.
— Здешний врач хорошо знает свое дело, — заметила Мэдди.
— Таким образом, ты намекаешь мне, чтобы я не лез не в свое дело? — поинтересовался он, оторвав взгляд от папки с зажимом, и улыбнулся настолько игриво, насколько способен улыбнуться столь серьезный человек, как Гай.
— Конечно, нет, — ответила Мэдди, подразумевая, что так оно и есть.
Если в палате больше никого не было, то, заходя, Гай целовал ее, заставляя напрягаться от смущения. У нее не получалось иначе, как бы усердно она ни старалась. И ей оставалось лишь надеяться, что Гай не замечает ее неловкости. (Он, конечно же, замечал. «Нервы, — решительно убеждал он себя, — просто нервы».) Он начал называть ее «золотцем». Это тоже было чудно. Никто и никогда не называл ее так. И конечно же, так никогда не делал Люк. Он никогда не говорил «милая» или «любимая» и не использовал никаких ласковых прозвищ. Только «мисс Брайт».
И ей это ужасно нравилось.
— Но Люка больше нет, — напомнила Делла, которая тоже навещала Мэдди каждый день. — И его нет уже очень давно.
— Она это знает, — сказал Питер.
— Но все равно я чувствую себя такой виноватой, — отозвалась Мэдди.
— Не надо, — увещевала ее Делла. — Пожалуйста. Люк никогда не пожелал бы тебе навеки остаться одной.
— У меня до сих пор такое чувство, что я его предаю, — объяснила Мэдди.
— Тем, что проводишь время с Гаем?
«Соглашаясь», — чуть было не сказала она. Но она не могла признаться даже себе, что поступает именно так.
Во время своих посещений Гай часто привозил с собой Айрис. Мэдди скучала по дочери и очень беспокоилась за нее. Когда она видела Гая и Айрис вместе, то на время забывала о своем смущении и щемящем страхе, что она совершает самую ужасную ошибку в жизни. Мэдди лежала и ждала их в жаркой, выложенной кафелем палате, терпела пульсирующую боль в лодыжке, и все ее тело напрягалось от жгучего желания прижать к себе теплое маленькое тельце Айрис, услышать, что малышка не просыпалась ночью от страшных снов, с удовольствием позавтракала с бабушкой и дедушкой и съела все фрукты. Откинувшись на подушки, она слушала приближающееся топотанье маленьких ножек, щебетанье дочки, снисходительный смех Гая, и на лице ее появлялась улыбка облегчения и благодарности. Их голоса звучали идеально слаженным дуэтом.
— Они в самом деле познакомились только в сентябре? — спрашивали медсестры.
— Именно так, — заверила Мэдди.
— Правда, он чудесно с ней ладит? — с обожанием в голосе замечали они. — Повезло малышке.
Гай никогда не приезжал с пустыми руками. Палата была наполнена цветами — настоящий сад из букетов. Их надоедливый запах витал в воздухе, стоял у Мэдди в горле, постоянным благоуханием напоминая, каким прекрасным мужчиной был Гай — любящим другом, которого невозможно обидеть. Если он привозил не цветы, то пирожные или мороженое, приготовленные на кухне «Таджа», книги или карты, чтобы скоротать время. Хотя все сладости нередко оказывались наполовину уничтоженными — когда Айрис приезжала в больницу, ее розовые щечки были обильно выпачканы кремом.
И еще было кольцо.
Он подарил ей кольцо за день до выписки и за два дня до Рождества.
Мэдди не удивилась, когда Гай встал перед ней на колени и протянул красную бархатную коробочку с изумрудом внутри. Мэдди знала, что это неизбежно скоро произойдет. Отец, заезжавший накануне поздно вечером, тоже предупреждал об этом. Ричард тайком пронес бутылку джина с тоником, спрятав ее под блейзером, и сказал, что ему необходимо выпить после только что состоявшегося разговора с Гаем.
— Он спрашивал моего разрешения на брак, — сообщил отец.
— О, — протянула Мэдди, оптимистично ожидая прилива небывалого волнения, — могу представить, как неуклюже это выглядело.
— Ты все верно себе представляешь. Я ответил ему, что единственный человек, чье разрешение ему потребуется, это ты.
— Но в душе ты против этого брака? Тебе не хочется, чтобы я соглашалась, — высказала свою догадку Мэдди.
— Когда я думаю о Гае, — сказал отец, оставив вопрос Мэдди без ответа, — то понимаю, что он всю жизнь будет относиться к тебе как к королеве. В этом я не сомневаюсь. Но я хочу, чтобы и ты была счастлива, — он беспокойно сморщился. — Но я боюсь, что ты не будешь.
— А если у меня получится? — настаивала она. — Если это то, что мне нужно? Что нужно Айрис?
— У Айрис есть ты…
— Мне кажется, ей нужно нечто большее.
— Так чего же ты на самом деле хочешь, моя милая?
— Перестать горевать, — ответила Мэдди дрогнувшим от трагической правды голосом.
— Ох, дорогая…
— И я не собираюсь до конца своих дней висеть на шее у тебя и у мамы, — продолжила она. — Ты уйдешь на пенсию…
— Пока еще нет.
— Но со временем. Айрис и мне нужен собственный… дом. И своя жизнь.
Ричард вздохнул.
— Обещай, что хорошенько подумаешь, — сказал он, — прошу.
Именно этим Мэдди и занималась всю бесконечно долгую ночь, изнемогая от жары и бессонницы на узкой койке и страдая от невозможности почесать загипсованную ногу. Подтянувшись повыше на влажных подушках и простынях, она перебирала в голове каждое слово, каждый взгляд и улыбку, которыми обменивались они с Люком, и старалась представить что-то подобное с Гаем. У нее не получалось. И уйдя с головой в воспоминания о Люке, она расплакалась из-за мучительной неизвестности, из-за того, что ей хотелось быть с ним так же сильно, как