тогда, в темноте и одиночестве ее комнаты.
— Почему ты ушел? Почему тебе пришлось уйти?
Вопросы повисали в воздухе. Мэдди, прижав ладони к глазам, вслушивалась в тишину и наконец начала смиряться с тем, что ответа не будет никогда. Ее наполнил страх, что если она сейчас откажет Гаю, то проведет остаток дней, сходя с ума от желания услышать голос, которому уже не суждено прозвучать. Что она будет несчастна сама и сделает несчастным Гая тоже. И еще Айрис, которая почти шесть лет прожила без папы. Целых шесть лет! Веселую, умную, красивую дочурку, за которую она готова отдать жизнь, о которой так замечательно заботился Гай.
Мама права: Гай был отцом, о каком любой ребенок может только мечтать. Таким уж он уродился. Он был другом, преданным, искренним другом.
«Друг — это хорошо, — сказала как-то Делла, — надо же хоть с чего-то начать».
Но достаточно ли этого?
Мэдди еще боролась с сумбурными мыслями, пытаясь привести их в порядок, когда Гай встал на одно колено, взволнованный и неотразимый в своем кремовом костюме — просто картинка. С одним маленьким изъяном. Когда он преподнес ей коробочку и, запинаясь, произнес, что станет самым счастливым мужчиной на земле, если она согласится стать его женой, Мэдди не могла отделаться от мысли о том, как формально все это выглядело. И как отличалось от того, что хранилось в ее воспоминаниях: Люк, свесившись с кровати, вытаскивает мешочек с бриллиантами, которые Мэдди до сих пор носила на левой руке, и легко и соблазнительно делает ей предложение, заставляя плакать и смеяться от радости.
Однако мило. Очень мило.
— Я знаю, что никогда не смогу заменить Люка, — продолжил Гай так откровенно, что Мэдди почувствовала себя преступницей, — и даже не стану пытаться, — он серьезно и пронзительно взглянул на нее. — Но если ты позволишь, всю свою жизнь, пока я дышу, буду для тебя мужем, какого ты заслуживаешь. Я буду заботиться об Айрис, как о собственном ребенке, — его взгляд потеплел. В нем светилась любовь. — Мэдди, она и есть для меня как родная.
Вот что решило всё.
Это и еще внезапная суета за дверью: решительно заглянувшая в палату Айрис и шепот Элис, на который девочка не обращала никакого внимания, выдали присутствие обеих. Улыбка Гая стала виноватой. Они сговорились. Это было нечестно. Но по бегающим глазкам Айрис, по тому, как она в надежде закусила губку; а Гай снова спросил, позволит ли она ему стать частью их семьи, Мэдди поняла, что ответ возможен лишь один.
И хотя сама она не чувствовала воодушевления, когда слово «да» сорвалось с ее онемевших губ, любящее лицо Гая засияло от восторга, Айрис издала радостный вопль, ринувшись к ним. И что-то менять было уже поздно.
Мэдди поняла, что поздно стало еще тогда, когда она позволила Гаю присесть рядом с ней на скамейку в Висячих садах. И вряд ли она стала бы что-то менять, если бы и могла. Гай заключил Мэдди в объятия, Айрис взобралась на кровать, обвила руками ее шею, и размышлять беспристрастно стало вовсе невозможно.
— Теперь я самый счастливый человек в мире, — сказал Гай.
— Поздравляю вас обоих, — улыбнулась Элис. Ее голубые глаза встретились со взглядом дочери. «Знаю, это было нелегко, — казалось, говорили они, — но ты молодец». — Нужно определиться с датой, — бодро произнесла она вслух.
— Предлагаю в марте, — предложил Гай, — до наступления сильной жары.
— Отлично, — поддержала Элис.
Мэдди не возражала. Ей хотелось, чтобы церемония поскорее осталась позади и у нее больше не возникало никаких сомнений, правильно ли она поступает.
— Можно, я буду подружкой невесты? — воодушевилась Айрис.
— Конечно, можно, — согласился Гай.
Они побеседовали между собой еще немного. Мэдди им позволила. Гай положил коробочку с кольцом на кровать возле нее. Мэдди взяла ее, и перед глазами у нее нечетким пятном расплылся изумруд. Она повернула руку, взглянув на бриллианты Люка, сверкающие и прекрасные. И тут ее пронзила мысль, что придется снять их — эти драгоценные камни, которые он установил на понравившееся ей колечко. А ведь он прикасался к этим бриллиантам. И старое обручальное кольцо тоже придется снять.
Так глупо получилось, но она не подумала об этом.
— Ты счастлива, золотце? — спросил у нее Гай.
Мэдди даже не сразу поняла, что он ей говорит, а потом кивнула.
— Да.
Ее губы дрогнули в улыбке. Она желала лишь одного — чтобы все поскорее ушли и она смогла дать волю слезам, пока они ее не задушили.
Они не уходили. Пробыли с ней несколько часов. Но в конечном счете Мэдди порадовалась этому, поскольку иначе родившаяся где-то в сердце или в душе волна сожаления сокрушила бы ее. А так у нее не осталось возможности раздумывать о чем-либо или грустить, потому что все вокруг были очень счастливы.
Гай принес шампанское.
— Самонадеянно, знаю, — заметил он, криво усмехнувшись, и достал из сумки бутылку. — Скажи мне, ты точно не принимала сегодня морфий?
— Точно, — заверила Мэдди и потянулась за высоким бокалом, чтобы подставить его под бутылку, если хлынет пена, а Гай откупорил пробку.
Они пили шампанское, Айрис щебетала о платье и цветах, которые собиралась вплести в волосы, а Элис отправила письменное уведомление о заключении брака и записки Делле и отцу Мэдди. Вскоре Питер, Делла, Джефф и даже их дочки, Эмили и Люси, наполнили палату шумными поздравлениями и чудесной, такой необходимой Мэдди суматохой.
Никто не вспоминал о Люке. Ричард, дипломат до кончиков ногтей, всего раз озадаченно взглянул на Мэдди от дверей палаты, а потом сердечно пожал руку Гаю, был весел, поднял тост за молодых и ничем не выдал опасений, которые озвучил накануне вечером. Только Питер, взглянув на колечки Люка, тихо пообещал Мэдди, в тысячный раз заставив ее думать, что без него она бы пропала, купить для них цепочку. Но никто не сделал ей замечания, что она до сих пор не сняла бриллианты и не надела изумруд. Даже Гай. Надеясь, что он не настаивает из уважения к памяти Люка, Мэдди сказала себе, что она поступила правильно, сказав ему «да». Абсолютно правильно.
Когда начало темнеть, Джефф привез из клуба взятый навынос ужин, а медсестры хоть и сообщили, что им пора по домам, а Мэдди завтра выпишут, но все равно остались, и празднество прошло душевно, бурно и очень, очень… мило.
Когда все разошлись и Гай пожелал Мэдди спокойной ночи, поцеловав на прощание и еще раз сказав, каким счастливым она его сделала, она еще посидела в одиночестве при свете мигающей электрической лампы под треск цикад за затянутым москитной сеткой окном, а потом снова открыла подаренную Гаем коробочку и провела большим пальцем по камню так неуверенно, будто боялась о него обжечься. Вытащив кольцо, Мэдди повернула его, чтобы на изумруд попал свет и по белым стенам заплясали зеленые отблески, глубоко, со всхлипом втянула в себя воздух, подняла левую руку и, выдохнув, посмотрела на бриллианты Люка.
— Я поступаю правильно? — прошептала она в пустоту. — Ты мне разрешаешь?
Тишина.
Мэдди откинулась на подушку и уставилась в потолок. Она видела его лицо. Лицо, которое она так любила. В его улыбке, в темных сверкающих глазах жило столько наслаждения, безграничной энергии и тепла! А потом ей представился Гай. Спокойный, добрый Гай с сердцем нараспашку, которое теперь принадлежало ей.
И Айрис.
Мэдди опять медленно опустила взгляд на руку. Не отдавая себе отчета, она положила изумруд Гая и начала стягивать кольца, которые когда-то надел ей на палец Люк. Это оказалось нелегко. Руки распухли от жары, и ей пришлось с усилием сдирать металл с плоти, с костяшки пальца. Чем больше сопротивлялись кольца, тем сильнее она тянула, стиснув зубы. Начав, она твердо вознамерилась довести дело до конца.
Когда кольца наконец снялись, на пальце осталась болезненная бледная каемка, а Мэдди поняла, что плачет. Слезы безудержно катились по щекам: от страха перед своим решением, неуверенности в том, что ждет ее дальше, и больше всего от горя — безумной скорби по Люку, по тем годам, что она потратила, надеясь, что им под силу вернуть былое счастье. Она плакала из-за колец, тяжесть которых ощущала в сжатой ладони, и из-за того, что теперь должна надеть вместо них изумруд.
Финал затянувшегося и запоздалого прощания.
Глава 23
С той ночи Мэдди больше не разрешала себе плакать. Мать и Делла правы — ей просто нужно позволить себе стать счастливой. Нужно только стараться изо всех сил.
Конечно, это не так и сложно.
Мэдди радовалась, что наступило Рождество и можно было отправиться домой. Каждый день следующей недели был наполнен подарками, походами в церковь и трапезами у родителей, у Деллы и Джеффа. Дети радостно носились по дому, а Мэдди доводила мать и Гая до бешенства тем, что отказывалась отдыхать в шезлонге, который Ахмед специально вынес на веранду. Вместо этого она ковыляла со своим костылем за детьми, помогала Айрис обустроить домик для новых кукол, восхваляла клочок земли, где малышка начала выращивать цветы, учила ее играть на фортепиано «Колокольчики звенят».
— О нет, — непременно восклицал Питер, стоило ему прийти и застать их за этим занятием, — только не это!
— Но тебе же нравится, как я играю, — безошибочно определяла Айрис.
Иногда Элис с Деллой принимались настойчиво обсуждать дела, которые необходимо было провернуть до марта. Например, договориться в церкви о венчании. («Не в соборе Святого Фомы», — уточнила Делла. «Разумеется», — поддержала ее Элис.) Также предстояло подыскать место, где будет проходить празднование, заказать музыкантов, платья… Мэдди не видела смысла в затяжных обсуждениях, ведь пока всё не откроется после праздников, договариваться о чем-либо было просто не с кем.
— Просто это так вдохновляет! — объясняла Делла. — Вот и все. Ты собираешься надеть белое?
— Делла, — одернул жену Джефф, — ты неисправима.
— В этом она вся, — заметил Питер.
— Я еще не думала о том, что надену, — рассеянно ответила Мэдди, вспомнив, как Люк рассмешил ее у алтаря в соборе Святого Фомы, сказав, что она выглядит такой невинной в белом. «Я мог бы даже поверить…»