— Все наши пациенты едят в три смены, — пояснила она. — Мы стараемся, чтобы состав смен менялся и все между собой общались.
Говорить о том, как мало здесь вообще разговаривают за обедом, она не стала. Также не упомянула о запретных темах. К ним относились Франция, Бельгия, Китченер[9], боши… практически всё, что связано с войной. У него будет еще достаточно времени, чтобы узнать об этом. Эмма поспешила дальше и провела Джонса в гостиную, уставленную креслами и увешанную картинами. Горстка пациентов скучала у молчавшего граммофона. Она пояснила, что музыку никогда не включают, если кто-то из пациентов находится внизу. Медсестра остановилась, отвлекшись на бойца, получившего самые обширные повреждения, — капитана со скорбным лицом, который носил специальную маску, скрывавшую его изуродованные челюсть и череп, который плакал всякий раз, когда его навещала мать, не желая отпускать ее от себя, и постоянно сильно трясся.
— Что с ним произошло? — спросил Джонс, проследив за взглядом медсестры.
Эмма заколебалась и соврала, что толком не знает, потому что ей совсем не хотелось расстраивать его страшными подробностями. Вздохнув, она поспешила перейти в библиотеку.
— Смотрите, у нас здесь есть бильярдный стол. Вы играете в бильярд?
— В бильярд? — переспросил он, и на его скулах дрогнули желваки. Эмма не поняла, собирался ли он улыбнуться или нахмуриться. — Не знаю.
— Ну конечно, — сказала она, кляня себя за бесчувственность. Скорее всего, он хотел нахмуриться. Точно собирался нахмуриться.
— Что ж, — продолжила Эмма, — не сомневаюсь, что мы найдем вам приятеля, который вас научит.
Он задумчиво оглядел стол и книжные полки.
— Хотите… — начала было Эмма.
— Скажите, — прервал ее офицер Джонс прежде, чем она успела предложить посмотреть зал для занятий прикладным искусством, — нельзя ли мне пройти в свою комнату? Это утро такое длинное.
— Сначала вам нужно к доктору Арнольду, — ответила медсестра. — Но я сначала хотела показать вам…
— К доктору Арнольду? — впервые он посмотрел прямо на нее. — Сейчас?
— Ну да. Он ждет вас.
— Тогда, пожалуйста, не будем заставлять его ждать.
— Конечно, — согласилась Эмма. — Не будем.
Она снова подставила ему руку, но Джонс этого даже не заметил. Поэтому она рывком опустила ее и повела пациента по библиотеке через дальнюю дубовую дверь к кабинету доктора.
Офицер Джонс больше ничего не сказал, пока они шли по коридорам госпиталя, лишь неотрывно рассматривал через мутные окна со свинцовыми шпросами падающий снег. Испугавшись, что из-за мыслей, в которые он погрузился, бедняга совсем раскиснет — ведь это вполне может случиться, — Эмма постаралась отвлечь его какой-нибудь историей. Она принялась рассказывать о том, что в елизаветинские времена это здание являлось обширным особняком в поместье. Но год назад его переделали в военный госпиталь, который специализировался на ранениях головы. Она опустила тот факт, что это место успело послужить еще и психиатрической больницей для женщин, страдающих истерией, посчитав, как и в случае с недостатком общения за обедом, что так будет лучше.
Эмма остановилась возле кабинета доктора Арнольда.
— Вот мы и пришли, — пояснила она, что было и так ясно. — Доктор позвонит мне, когда вы закончите, и я провожу вас наверх.
— Спасибо, — поблагодарил офицер Джонс, — вы очень добры.
— Ну что вы, — сказала Эмма, почувствовав, как ее сердце вновь наполнилось жалостью, несмотря на отсутствующий вид офицера. — Мне было исключительно приятно.
Он смотрел, как благонамеренная женщина торопливо удаляется прочь вместе со своей болтовней, улыбками и преданиями про старинные особняки. Он уже знал, что раньше в госпитале располагался дом для умалишенных. Водитель санитарной машины рассказала. «Говорят, там есть привидения», — с милостивым пренебрежением к его расшатанным нервам поведала она. Убедившись, что сестра Литтон ушла, Джонс глубоко вздохнул, постоял в тишине, чтобы обрести твердость духа, и постучал в дверь кабинета. Несмотря на усталость, он был счастлив оказаться здесь. Ему пришлось с нетерпением дожидаться места в Пятом королевском госпитале, потому что лечащий врач в лондонской больнице общей практики сказал, что за Арнольдом закрепилась репутация волшебника, творящего чудеса.
Джонс ненавидел фамилию, которой его теперь называли, но приучился соотносить себя с ней, свыкся с досадным ощущением неправильности, потому что понятия не имел о том, какая фамилия правильная. И ему было необходимо чудо. Он не представлял, как сможет существовать в этом жутком месте, где от стен отдается эхо, где он будет видеть сгорбившихся в креслах гостиной людей и того постоянно трясущегося типа. Но он твердо верил, что Арнольд поможет ему выбраться отсюда, исцелиться.
Вспомнить.
Он отчаянно хотел вспомнить.
Дверь открылась. Из-за нее выглянул худой пожилой мужчина. У него были седые, тщательно расчесанные волосы и еще более седая борода. Одет он был в широкие брюки и жилет, на шее красовался галстук-бабочка, а поверх всего был накинут вязаный кардиган. Доктор улыбнулся, наклонил голову и взглянул на нового пациента поверх очков.
— А вот и вы, — обрадовался он. — А я уж было начал посматривать на часы, — он отступил назад и махнул рукой, приглашая в заставленный книгами кабинет. — А вы уже тут как тут.
Арнольд не назвал его ни офицером Джонсом, ни Томми, ни просто Томом.
Тем самым он сразу же вызвал его симпатию.
Доктор указал на кресло слева, возле камина. Джонс послушался. В кабинете было тепло, особенно по сравнению с продуваемым насквозь коридором и улицей, где повсюду лежал снег. Джонс почувствовал, как кожу под синей пижамой начало покалывать от тепла.
Арнольд налил обоим чаю.
— Вы решили, как вам больше нравится? — спросил он.
Джонс слегка улыбнулся.
— Просто с молоком.
— Мне тоже, — сказал доктор. — Вот и прекрасно. А теперь позвольте, я расскажу вам, что мы будем делать.
Он сказал, что первый прием будет коротким, меньше часа. Последующие станут длиннее, хотя ему не хотелось бы утомлять пациента.
— Я понимаю, что вы, наверное, очень и очень устали.
Так и было на самом деле. Усталость — это все, что он помнил о своей жизни.
— Сегодня говорить буду по большей части я, — продолжил Арнольд. Слово свое он сдержал. Доктор рассказал Джонсу, что все пятьдесят два пациента Пятого королевского госпиталя страдают от неврологических недугов. Кто-то частично потерял память, кто-то, как и он, лишился ее полностью. А есть и те, кто, наоборот, держится за прошлое слишком крепко.
— И я даже не знаю, какое из этих двух зол меньшее, — сказал доктор.
Видимо, и то и другое одинаково плохо, — предположил Джонс. В Лондоне он жил в одной палате с офицером, который застрял воспоминаниями в окопах во Франции. Каждую ночь тот с криком просыпался по ночам, пытаясь сбросить с себя невидимых крыс. Этот человек никуда не мог деться от войны.
— Да, — согласился Арнольд. — Может быть, однажды я напишу книгу. А вот это — вам. — он протянул руку назад и достал записную книжку в кожаном переплете. — Я думаю, вам говорили, что мы здесь работаем осторожно. Никакой шоковой терапии, насильственного вмешательства. Только забота о вашем разуме и терпеливый поиск. Эти страницы, — он поднял записную книжку выше, — пустые. Они ждут ваших воспоминаний, — доктор протянул ее Джонсу. — Записывайте здесь все, что вспомните. Смотрите на прошлое, как на мозаику-головоломку, которую вам нужно собрать. Старайтесь не упустить ни кусочка.
— Нет никаких кусочков, — произнес Джонс.
— Совсем?
Он засомневался.
— А что же есть? — Арнольд подался вперед, его мутные глаза заблестели, кресло заскрипело пружинами.
— Просто сны, — ответил он.
— «Просто снов» не бывает, — возразил доктор. — Расскажите мне о них.
— Это тяжело описать, — Джонс уставился на огонь в камине, заново переживая момент пробуждения. Он просыпался в поту, с трудом дыша от разочарования, и скорее чаще, чем реже, со слезами на глазах. Его разум напоминал калейдоскоп, где невозможно разглядеть ясную картину. — Я не вижу ничего такого, что имело бы хоть какой-то смысл.
— Но что же вы видите?
— Не могу сказать точно.
Как можно описать словами незнакомые голоса, безликие фигуры?
— Тогда что чувствуете? — настаивал Арнольд.
— Жару, — припомнил он. — Наверное, мне было жарко там, где все это происходило.
Доктор кивнул и продолжил, не мигая, смотреть на пациента.
— Что-нибудь еще?
Джонс снова засомневался. Нужно ли ему рассказывать?
Имело ли это значение?
— Поведайте мне, — уговаривал доктор. — Что вы теряете?
Джонс вздохнул. Что еще он мог потерять?
Он уже все потерял.
— Там была женщина, — наконец проговорил он. — Я уверен, что там была женщина.
— Да, — сказал Арнольд и грустно улыбнулся. — Обычно так и бывает.
Той ночью Джонс снова видел ее во сне.
Ему выделили отдельную комнату, за что он был очень признателен, потому что мог находиться там в тишине. Теплая комната, с ковром и бюро, лампой для чтения и окном, выходившим на заснеженные лужайки. В кровати оказалась бутылка с горячей водой. Последние месяцы он жил в гораздо худших условиях.
Видел сны в худших условиях.
За обедом никто не проронил ни слова. «Я втиснула вас в первую смену, — сообщила сестра Литтон, когда пришла за ним, — там бывает кое-что на десерт». Сразу после еды он поспешил укрыться в своей комнате. Ему едва достало сил раздеться и помыться, прежде чем рухнуть в постель и забыться за считаные секунды. Так бывало всегда. Джонс не знал, сколько времени проходило до того, как он начинал видеть сон, но вскоре этим видением заполнялось все его сознание. Из холода и темноты он попадал в волны тепла, овевающие лицо и плечи.
Он оказался на узкой улочке. По обеим ее сторонам выстроились дома и домики. Разноцветные навесы заслоняли сверкающее солнце. Вокруг сновали толпы людей. И среди них была женщина в лимонно-желтом платье, соломенной шляпке, с блестящими локонами.