старого дурака Огая покатила… В столице ей тоже делать нечего. Подруг пусть сюда приглашает. Пусти ее в Россию, к маме, дочку хочет увидеть. Уедет, а там… Мало ли что там может случиться! Скажет ей старая дура: сиди, не езжай никуда, мы тебе тут мужика найдем, зачем тебе азиат? Ведь так и скажет, старуха чертова… Надо денег ей переслать, пусть лопнет от радости!.. Эти женщины, как куры: один глаз в одну сторону смотрит, второй — в другую, а общую картину ни черта перед собой не видят…»
Кара-Огай ехал не просто на встречу, а на праздник, который он приказал устроить по поводу полного освобождения города от фундаменталистов. Сегодня вечером в пригородном колхозе, которому уже присвоили его, Кара-Огая, имя, соберутся все командиры и самые лучшие боевики. Дома он оставил младшего брата, хотя тот очень просил взять его с собой. «Пусть присматривает за цветочком. Еще надо заслужить свое место среди героев».
А перед воротами поставил зэка Сирегу. Надежный парень, свой, уже успел отличиться. Ему и трофей в награду распределили — почти новые «Жигули», «шестерку». Лидер решил приблизить его. К людям, имевшим тюремное прошлое, у него было неровное отношение.
Они поехали к зданию клуба, на котором еще сохранились коммунистические лозунги, обогнули памятник Ленину, остановились у входа. Человек десять вышли встречать его. Лидер грузно уселся, все разговоры стихли.
— Ну что, ты — хозяин, — Кара-Огай сделал жест рукой в сторону Джеги, — ты и начинай!
Все одобрительно загудели. Джеги вскочил, несколько смущенный оказанной ему честью.
Потом все было именно так, как и представлял себе Лидер: долгие речи, аплодисменты, тосты, восславление его, Кара-Огая, полководческого, политического таланта, щедрого сердца, открытой души, зоркого глаза и твердой руки.
Вдруг у него защемило сердце, он вышел на улицу: со стороны города донесся едва различимый отзвук взрыва, будто дальняя гроза за горизонтом. Но никакой грозы, конечно, быть не могло. «Пацаны, что ли, хулиганят с гранатами? — подумал Кара-Огай. Слишком много оружия бродит по рукам. Раздать легко, отобрать трудно…»
«Поеду домой», — неожиданно решил Кара-Огай.
При подъезде к городу он увидел зарево, отблески которого окрашивали редкие тучки на небе. Кара-Огая поразила эта картина, хотя в последнее время немало повидал он страшных пожарищ. «Беда», — понял он, буквально нутром ощутив холодный ужас.
В той стороне был его дом.
— Гони! — крикнул он водителю, и тот молча, ничего не спрашивая, выжал педаль до отказа.
Не дожидаясь, пока машина остановится, он выскочил, безотчетным движением вытащил из кобуры пистолет. Ворота были распахнуты, в пламени метались человеческие тени… Не помня себя, Кара-Огай бросился к дому — огненному сгустку, в который превратилось его жилище. Он не ощутил жара, почувствовал только, как затрещали волосы на бороде. Кто-то оттащил его.
— Где Люся? Люся! Где она, кто знает, скажите!
Он хватал за грудки людей, которые суетились с ведрами. Но никто не отвечал. Кара-Огай тряс пистолетом, ходил вокруг дома и стонал, как умирающий, никому не нужный вожак стаи…
— Где пожарные машины? — кричал он осевшим чужим голосом, забыв, что их давно сожгли на городской демонстрации, когда на колонну его сторонников пустили мощные струи из водометов.
Сколько они тушили — никто уже не скажет. Время останавливается, когда начинают ход стрелки человеческого горя. Дымный воздух стал рассеиваться вместе с забрезжившим рассветом. На том месте, где у них была зимняя кухня, почерневший Кара-Огай и обнаружил свою страшную находку. Обугленное тельце, на остатках пальцев едва различимы три кольца с тремя разными камнями — алмазом, изумрудом и рубином, которые он ей подарил.
— Уходите, уходите все, — не поворачиваясь, глухо сказал он людям, которые стояли за его спиной.
Они безмолвно подчинились. И тут Лидер некстати подумал, что, если б не выехал на «Мерседесе», и он бы сгорел. Кара-Огай еще раз пристально посмотрел на то, что осталось от Люси, вздохнул, обошел вокруг дома. «За что такие испытания?» — горько подумал он, в одночасье вспомнив и голодное детство, и лагеря, и жестокие драки, и тупую, бессмысленную работу в чайхане…
— Брат, прости, я не виноват!
Кара-Огай потемнел лицом.
— Пошел прочь, негодяй! Ты мне не брат! Как ты допустил, что эти скоты подложили в моем доме бомбу? Почему ты не умер?
— Я немного только ушел… — Казик опустил голову. — Но недолго! А вот он оставался. Ты у него спроси!
Сирега бухнулся в ноги Кара-Огаю.
— Не виноват я, Кара-Огай! Клянусь матерью! Никуда не уходил, здесь стоял! А потом как рванет! Я ворота открыл, а там что-то страшное! Не подойти… Я кричать стал, людей звать, боевики из штаба приехали, тушить стали… А потом вы приехали…
— Ты врешь, шакал! — Кара-Огай с силой пнул Сирегу ногой, тот упал в грязь. — Ты бросил ее! Ты сам взорвал вместе с фундаменталами…
— Я клянусь! — Сирега вскочил.
— На том свете поклянешься. — Кара-Огай вытащил пистолет, взвел курок.
Сирега стоял, не шелохнувшись, за его спиной висел автомат, но он даже не сделал попытки его снять.
— Бросай оружие! — приказал Лидер.
Сирега подчинился, продолжая стылым взглядом смотреть на дуло пистолета. Автомат шлепнулся в пыль.
Но в последнее мгновение Кара-Огай одумался: «Ведь скажут, что за любовницу убил».
— Потом с тобой разберемся. Судить будем. — Он повернулся к Казику: — Отведи его в штаб. Пусть закроют в подвале.
Казик охотно подчинился, подобрал автомат Сиреги, бодро рявкнул:
— Давай, пошел!
А в это время Люська, живее всех живых, валялась на диване у лучшей своей подруги Зойки и слушала радиоприемник. Телевизор у хозяйки давно сломался, чинить было негде, но для воскресшей мадам Шрамм дежурные мелодии эфира звучали самым лучшим гимном свободы, торжества и восторга. Она упивалась сладким чувством победы над мужчинами — ее утомителями и поработителями. О жалкий Иосиф со своей теорией извечной сексуальной неудовлетворенности масс, несчастный «копошилка», ни на что не способный. Липкий пачкун! Она расхохоталась, вспомнив, как застала супруга с так называемой любовницей. Боже, как он перепугался! А ведь на что-то еще надеялся!
Люся вскочила, стала ходить по комнате. На ней осталось то же платье, в котором она выбежала из дома. «Наверное, дедушка переживает, — подумала она. — Старикашка, который возомнил себя Зевсом… А я, хитрая Даная, сбежала…»
Вернулась Зойка, принесла пакет с фруктами, купленными на базаре. Шампанского не достала, вино кончилось, осталась одна водка. Она не поскупилась, взяла сразу три бутылки. Люся скривилась, но делать было нечего.
— Ну рассказывай! — нетерпеливо произнесла хозяйка. Глазки ее горели от нетерпения. — Весь город о тебе говорит…
— Без тебя знаю! — хвастливо бросила Люся, хотя почувствовала, как начали дрожать поджилки. — Давай мы с тобой, подружечка, сначала выпьем! Тебе, лучшей подруге, все без утайки скажу… Жизнь — сказка! Почти каждый день золото, кулончики приносил, чулочки, парфюмерию французскую — я в жизни такую не видела… Но — сиди во дворе. И ни шагу. Иоська ангелом показался после этого сатрапа. Однако не возвращаться же… Решила я сбежать от такой веселой жизни. Но как? Этот баран Казик целый день меня пасет, как овцу блудную. Один раз за ворота выскочила — дальше угла не дошла… И тут вот случилось — праздник у них. Чего-то освободили, кого-то победили… Только Огай уехал, приходит этот тип. «Слушай, сестра, я чуть-чуть уеду, ладно? А ты одна посиди!» Ставит передо мной детский горшочек и говорит: «Вот, возьми, если захочешь а-а». И представляешь, закрывает дверь на ключ. Но я стучаться не стала. Черт с ним, подумала. У меня все равно свой ключ был. О нем никто не знал… Уехал он, и тут я решилась: надо убегать, сейчас или никогда. И «красного петуха» им пустить, чтоб в суматохе про меня забыли. Выхожу как есть, парень-охранник во дворе, по виду — русский, спрашивает: «Далеко ли собрались? Я за вас головой отвечаю…» Ну и всякое такое. А я ему, как последняя скромница, говорю: скучно мне, одиноко. Приглашаю в дом, чаю попить. Он ни в какую: нехорошо да неудобно. Потом все же согласился: «Ладно, Казик через два часа обещал приехать, а хозяин еще позже…» Беру его за руку, как школьника, он даже упрел от неожиданности, и веду не в комнаты, а в маленький чуланчик, там старые овчины хранились. Толкаю вперед, закрываю дверь, он ни черта не понимает. А я к нему на грудь. Ну тут он сообразил, что к чему, стянул с меня все, что на мне было… И — сама понимаешь… Ух, и жеребец… Из тюрьмы его освободили — голодный, можешь себе представить…
— Ну ты даешь, Люська! — покачала головой Зоя.
— Приходится давать…
— А дальше что? Рассказывай!
— А дальше я уже знала, что делать. Сережка этот, дружок, так ошалел от меня, ну, думаю, теперь крутить надо, пока горячий. Обнимаю, целую его, говорю, ты единственный, кто может меня из тюрьмы вызволить. Украли, похитили меня, и всякое такое, старик жестоко избивает, слезу пустила… Он перепугался: «Как я могу помочь?» А я уже поняла, как черт надоумил… Побежала в дом, схватила мешок и фонарь. Садись, говорю, в свою машину и езжай в психушку, там куча трупов обгоревших, пожар был, сам знаешь. Найди такой, чтоб на меня похожий был, и вот мешок тебе. А он мне: «Как на тебя похожий?!» Обалдел. Еле объяснила. Взял фонарь, мешок… «А если они вернутся?» Скажу, говорю ему, что за шампанским послала — победу праздновать. Поехал… Хожу по кругу, как тигрица. Уже все приготовила: спички, деньги его вытащила из тайника, доллары. Не заработала, что ли, за все время? Наконец, подъезжает. В багажнике, говорит, твое «жаркое»! А самого чуть не выворачивает. Бери, говорю ему, и неси за мной. В зимней кухоньке вытащил из мешка, я свет включила, посмотрела… Уже не страшно было. Нормально, говорю. Дала ему кастрюлю, чтоб бензина слил. Если б кто тогда приехал, значит, не судьба была бы мне… Вылила на пол бензин, сама подняла эту гадость и прислонила к стенке… Баллоны у него там стояли с газом. Включила на полную мощность, бросила спичку на пол, бензин вспыхнул, дверь закрыла на ключ — и бежать. Чувствую, ноги — как не свои, а впереди — фары. Еле успела в канаву прыгнуть: Казик возвращался. А тут как рванет — и у меня внутри как будто что-то отрезало. Не у меня, а сама я как бы оторвалась от прежней жизни. Все — и идти некуда. Вот так, Зоенька, к тебе и пришла… Ты уж не гони меня, ладно?