— На твой штаб, уважаемый Кара-Огай…
Лидер засмеялся, они стукнулись ладонью о ладонь.
— Хороший ты командир, Лаврентьев! Мне такого как раз не хватает!
— Прежде чем стать таким, я больше двадцати лет в армии оттрубил, начиная с командира взвода. А твои раздолбаи вчера надели камуфляжку, залезли на броню — и уже генералы.
На прощание они выкурили по сигарете. Лаврентьев осторожно спросил:
— Я слышал, Кара-Огай, что у тебя погибла невеста и сгорел дом?
Лидер помрачнел, покачал головой:
— Да, вот случилась такая беда.
— Как это произошло?
— Несчастный случай: взорвался баллон с газом, — сдержанно ответил Кара-Огай…
Ее вели по городу, и она давно потеряла счет времени. Рваное рубище едва прикрывало ее тело, задувал колкий ветер, почти оголяя грудь, она укрывалась, подсознательно чувствуя, что все это уже ненужно и бесполезно… Она шла в толпе кричащих людей, среди них не было ни одной женщины, бородатые, прыщавые, потные мужчины заглядывали ей в глаза, скалили зубы, а кто-то сзади — она боялась обернуться — все время подталкивал ее. Она понимала, что все хотят ее смерти. Рядом на белом коне ехал Кара-Огай, он склонялся к ней и смеялся: «Моего коня звать Мерседес». Она попадала на огромную незнакомую площадь и знала, что должна выбрать себе казнь: ее будут сжигать или вешать за все ее страшные преступления. Но Люся никак не могла вспомнить, что за прегрешения совершила, она чувствовала лишь запах гари… Потом люди куда-то исчезли, она подошла к огромной куче хвороста, под ним проглядывало что-то черное. Она наклонилась: да ведь это та самая обугленная «кукла»! Люся видит, как она начинает шевелиться, раздвигая сваленные на нее ветки, на скрюченных пальцах — кольца, «кукла» поднимает круглую черную голову, разжимает ослепительно белые зубы, но вместо слов — тягучий, болезненный стон, пронимающий до нутра, холодной змеей заползающий в душу…
Люся вскрикнула и вскочила. Видение было настолько реальным, что она и сейчас ощущала прикосновение грубой материи к телу, горький запах ветра. Потрясенная, она расплакалась. За окном желтым блином торчала луна. Подруга Зойка лежала на полу, от головы ее растеклась уже запекшаяся кровь. Люсю передернуло: «Кто ж так напивается в жару?..» Она снова выключила свет, легла, но заснуть не смогла. Зоя все время стонала, и Люся каждый раз с отвращением вспоминала «черную куклу». Страхи и сомнения продолжали мучить ее, Люся представляла, как она, едва выйдя на улицу, тут же будет опознана и схвачена, и тогда кошмарный сон станет явью… Но раскаяния в содеянном не чувствовала. «Как он только посмел сделать из меня рабыню! Я ему не какая-нибудь Гюльчатай! Пусть теперь поохает. Сатрап! Старикашка…»
Зойка проснулась спозаранку, тут же побежала промывать нос и застирывать простыню.
Она вышла нечесаная, с мокрым лицом и простыней, перекинутой через руку.
— У меня слабые кровеносные сосуды! — кричала она из ванны.
— Это я тебя вчера тюкнула! — отозвалась Люся.
— Да ну, не ври, — недоверчиво отреагировала подруга. — Что — я свой нос не знаю!
— Зоенька, — решительно заговорила Люся, — мне очень нужна твоя помощь. Надо найти Сережку. Но не сегодня — завтра, и сказать, чтобы пришел сюда…
— А вдруг продаст? — тревожно спросила Зоя.
— Глупенькая ты, да ему же первому голову и отвернут за то, что помог мне бежать!..
Целый день беглянка изнывала от жары и безделья, прислушиваясь к каждому звуку на улице. Топор и нож она держала возле себя, готовая к самому отчаянному отпору. Зойка пошла на свой комбинат, там еще что-то теплилось, отдаленно похожее на производственный цикл.
На следующее утро она, следуя наставлениям Люси, пошла к штабу и, улучив момент, спросила у охранника, где ей найти Сирегу.
— А чего хочешь-то от него?
— Значит, дело есть, — осторожно ответила Зойка, боясь, как бы не сболтнуть лишнего.
Охранник осклабился, спросил, хорошее ли дело… Но потом позвал товарища, сказал, чтоб тот нашел Сирегу. Его как раз выпустили. Кара-Огай понял, что в случившемся парень не виновен. И хоть чесались у него кулаки, но не стал он затевать расправу, ведь в народе его почитают как справедливого… Знал бы он всю правду!
Зойка сразу угадала его. Он вышел, дородный, крепкий, простецкого вида, тревожно осмотрелся, скользнув по ней пустым взглядом. Она подошла, поздоровалась и тихо сказала:
— Тебе привет от Люськи!
— Пойдем! — торопливо буркнул он и, взяв Зою под руку, отвел в сторону. — Ну чего там?
— Привет тебе передавала, — повторила Зойка.
— Это я уже слышал… Меня по ее милости Кара-Огай чуть не шлепнул на месте… Потом в подвал посадил. Я уж с жизнью простился. Думал, все — раскрылось… Только вчера вечером выпустили.
— Люся у меня прячется. Тебя ждет, очень скучает. Придешь? — Она мягко коснулась его руки. — Калинина, дом 7, квартира 12. Серая трехэтажка… А я сейчас на базар пойду, Люся попросила купить кой-чего… Посидим, выпьем — за успех предприятия…
— Ладно, приду, — сказал Сирега равнодушно, будто на сегодня у него было с десяток приглашений.
А притворялся ведь простецкий парень Сирега! До вечера ходил кругами, не зная, чем бы занять себя, вспоминал короткие сладкие мгновения в доме Кара-Огая и чуть не приплясывал от нетерпения… Вечером же, едва стрелка часов завалилась за семь, пошел к командиру отпрашиваться. Джеги, конечно, держать не стал, спросил, где искать в случае чего. Раньше никогда не спрашивал, а тут вот спросил. Сирега ответил уклончиво, что рядом, да и ненадолго. «Бабу себе завел?» — проницательно заметил командир. «Присматриваюсь», — сказал он и, выйдя из штаба, припустил рысью, не чувствуя под собой ног.
Люся, конечно, повисла у освободителя на шее, и справедливости ради скажем, что не было в этом порыве и тени притворства. Душой и сердцем любила она крепких и сильных мужчин, в долгих же бабских посиделках находила лишь смертельную скуку.
Сирега вошел в комнату и ахнул. Такого богатого стола он, наверное, не видел никогда. Все обилие восточного базара перекочевало сюда. Разнообразные салаты, украшенные с виртуозностью, будто клумба, всяческими колечками, звездочками, розочками и прочей канителью, фрукты всех видов и сортов. Потом появились пельмени, огромные, как майорские уши; вернее, вовсе и не пельмени это были, а самые что ни на есть замечательные среднеазиатские манты. Сирега, разделавшись с уткой, схватился за раскаленные, истекающие соком «подушечки». А женщины сидели и млели. Особенно Зойка-одиночка. Ох, и нравился ей Сережка! Всем хорош: светловолос, не чета местному поголовному «брюнетизму», в плечах широк, простодушен и по характеру весел. Везло же Люське-стерве на мужиков… А Люся, как бы невзначай, все подливала и подливала водку подруге, та хмелела, несла околесицу, потом повисла у Сиреги на шее. Тот смутился, испугался, как бы женщины из-за него не передрались. Но Люся снисходительно и покровительственно сделала знак движением огромных ресниц, и Сирега понял: выходка пьяной подруги ее абсолютно не колышет. Наконец Зоя сломалась, Сирега вынес ее на кухню и, не церемонясь, положил на пол у плиты.
— Еще что-нибудь хочешь? — томно спросила Люся.
— Хочу, — басом ответил он и, придвинувшись к ней, положил одну руку на плечо, а другой стал расстегивать блузку.
Люся часто задышала… Тут все и произошло именно так, как ей представлялось и хотелось…
Потом Сирега пускал табачные кольца к потолку, рассказывал про свою жизнь, про драки на танцах, про тюрьму, про то, как их однажды освободили и он, получив вместе со свободой автомат, почувствовал новый вкус жизни.
Он гладил ее по животу, коленкам. Пропуская пушок сквозь пальцы, неожиданно крепко сжал в ладони ее грудь. Розовый сосок смешно затопорщился. Сирега чмокнул его и произнес:
— Всем хорошим во мне я обязан веселым женщинам, водке и войне.
Люся с томной улыбкой слушала его.
— Сержик, — она доверчиво прижалась к нему сисями, — ты должен выполнить одну мою маленькую просьбу. Обещаешь?
Конечно, он тут же пообещал. Хотя мог и не делать этого напропалую…
— Отвези меня в столицу. Я же теперь не смогу здесь жить. Уехать мне надо как можно скорей. Я боюсь, что она где-нибудь по пьянке проболтается… Понимаешь? Я представить себе не могу, что будет, если меня схватят…
Люся даже передернулась, вообразив, как ее приводят и бросают к ногам Кара-Огая.
— Отвезу, — сердито пробурчал Сирега. Да и с чего ему радоваться было? Такая «база» обламывалась! А женщина какая — мечта! Только, что называется, во вкус вошел… Пацаны узнали бы — умерли бы от зависти. Но делать нечего. Люсик права: сколько ей здесь прятаться? А стоит кому прознать — тут же всему городу будет известно. Какая шикарная новость: невестушка старого Огая, оказывается, не сгорела, превратившись в головешку, а, обдурив всех, клево проводит время с веселым парнем Сирегой, лучшим боевиком Кара-Огая. (Насчет лучшего он, конечно, преувеличивал, но молодости это простительно.)
Люсю он повез через день. Накануне она коротко остриглась и выкрасила волосы в жгучий черный цвет. Да, в последнее время она стала другой, и вот теперь ее портрет получил полное завершение: в зеркале на нее глядела жесткая, решительная и властная женщина, способная повелевать судьбой и мужчинами. Зойка ахнула, увидев ее, а Сирега, заробев, пробормотал: «Не слабо…»
Люся осчастливила подругу стодолларовой бумажкой, чмокнула в щеку, пообещала написать письмо, потом нацепила черные очки и стремглав выскочила во двор к машине. Лишь случайной старушке-соседке попалась она на глаза. Бабуля долго вспоминала, кого же напомнила ей промелькнувшая тенью странная брюнетка. А вспомнив, торопливо перекрестилась…
Люся же в это время, согнувшись на заднем сиденье под армейским одеялом, выезжала за пределы никчемного и ненужного ей города. Она тряслась от страха, потому что случайный досмотр машины сонным постовым с перекрестка мог вдребезги разбить ее лучезарное будущее, ее надежды, ее счастье, права на которое, как всем нам известно со школьных лет, никому не дано нас лишать. Когда Сирега притормаживал, Люсино сердце обрывалось и падало куда-то вниз, а ее избавитель приветственно махал знакомым боевикам на постах, и те отвечали ему безмолвным взмахом, лениво размышляя: «Куда это Сир погнал в такую рань?»