Он попытался еще раз ударить Сирегу, но тот схватил тщедушное тельце и сильно встряхнул.
— Ты, кореш, однако, совсем чокнулся со своими придурками… Дважды умереть нельзя. И далась тебе эта горелая «кукла»! Ну жалко, блин, до слез, дядя там или тетя сгорела, так ведь на хорошее дело послужила! Человека от сатрапа освободила! Да чтоб я живого спалил — век воли не видать! А она ж мертвая была, лежала, блин, под кроватью и не чирикала. Ну как тебе еще объяснить, ты такой гуманист. Ее ж потом захоронили честь по чести, с табличкой. На христианском кладбище…
Юрка замолк, уставившись в одну точку.
— Где ее похоронили? — уже спокойно и отчужденно спросил Юра. — Можешь показать?
— Я же сказал: на христианском кладбище, два километра от города.
— Знаю, — сказал Юрка, вспомнив недавние похороны. — Найду. А табличку с этой мерзкой фамилией «Шрамм» утоплю в сортире… Бедная моя девочка, тебе при жизни не везло и после смерти над тобой издевались!..
— Так это была… — стал прозревать Сирега.
— Это была моя несчастная любовь, Сережка. Вы украли ее тело, моей Машеньки, чтобы справить свои дела… Пусть ей там будет хорошо! Она всегда была неземной и не обидится, что ее несчастные останки сожгли еще раз, если это нужно было для доброго дела. Пусть будет так…
— Ну вот и славно, — облегченно вздохнул Сирега.
Они разговаривали шепотом. Сирега прекратил смолить сигареты. Он предчувствовал, что в квартиру сегодня придут.
— А какая она была, Маша? — тихо спросил Сирега. Ему захотелось узнать о погибшей девушке, которая так странно вошла в его судьбу.
— Она была очень красивая. Но никто этого не замечал. Свои чудные волосы она прятала под тугим платком, боялась, что ее остригут, как барана. Мы с ней давно подружились, и однажды я привел Машеньку в свою чердачную каморку. Эта маленькая комнатушка под крышей была моим первым жилищем, где я мог жить в одиночестве, без счастья коллективизма.
— Как я тебя понимаю! — грустно отозвался Сирега. — Как я мечтал, сидя в камере, о своем уголке! Не видеть каждый день одни и те же противные лица, побыть в одиночестве — какое это счастье!
— И вот, — продолжил Юра, — я привел ее к себе, она сняла платок и попросила подогреть ей воды, чтобы помыть голову. И я сам помыл ей волосы. Когда они просохли, я увидел золотое волшебство. И ее переменчивые глаза: то голубые, то зеленоватые, заглянешь — словно в непознанный тайный мир окунешься… Чаще она молчала, но, когда была весела, превращалась в неистощимую выдумщицу, проказничала, а то вдруг снова задумывалась, будто душа ее мгновенно переносилась в дальние миры. Она так и считала, что на земле она временная пленница… Я купил ей короткую юбчонку и блузку и выбросил ее старый рваный халат. Какое же это счастье — одевать любимую девушку! Мы тайно встречались и так полюбили друг друга, как никого в жизни еще не любили. Я сирота, матери не помню, все, что от нее осталось, — маленькая записочка, в которой она просила, чтобы меня назвали Юрой.
У Машеньки умерла мать, отца она не знала. Но однажды призналась, что отец ее сидит в тюрьме, рецидивист, а она его боготворила и мечтала когда-нибудь увидеть.
— А я жил словно в другое время, — печально сознался Сирега. И рассказал об Инге и о том, как она погибла. — Однажды она предложила навести шороху у фундаменталов. Она так и говорила: «шорох», а подразумевалось, милый Юра, настрелять человечков на денежную премию…
Они сидели в полной темноте, у них была фляжка с водой, они пили из нее по очереди маленькими глотками. Юрка тихо произнес:
— Страшная история. Значит, пришла расплата…
— Разве всегда приходит расплата? Если так, то за что расплатилась жизнью твоя девушка?
— Она была святой… Святые уходят раньше.
Сиреге показалось, что во дворе раздался тихий шорох, как будто кто-то едва задел сухой лист или шаркнул подошвой. Он поднял предостерегающе палец, жестом показал, чтобы Юрка встал рядом с выключателем, как они и договорились, сам неслышно метнулся к двери.
Замок щелкнул железной челюстью, дверь бесшумно отворилась, появился силуэт, заколыхался, замер на пороге.
Неизвестный втянул носом воздух, блеснули очки, и тут же Сирега удавом вцепился ему в горло и одновременно ткнул стволом в живот.
— Тихо, а то пришью! — прикрыв ногой дверь, прошептал он жертве в ухо. — Скажи, что в квартире никого нет. Понял?
Очкарик что-то просипел, закивал учащенно. Сирега включил свет, оба сразу зажмурились. Перед ними стоял обритый наголо субъект в золотых очках и помятом костюме. Замусоленное лицо его перекосил страх, и Сирега сделал вывод, что и в нормальном состоянии его физиономия достаточно отвратительна.
Тихо выплыл Юрчик. Появление его вызвало судороги на лице Шрамма.
— Вулдырь и Консенсус внизу? — тихо спросил Сирега. Шрамм кивнул, насколько позволяла Сирегина рука, по-прежнему сжимавшая его горло. — Подойди к окну и позови их! И помни: если что, первая пуля — твоя.
— Они мне сказали спуститься вниз… — хрипло выдавил Шрамм.
На мгновение Сирега смешался, но тут же нашел выход:
— Ты со своими дружками влип по самые помидоры, дядя! В соседнем доме — наши. Стреляют без предупреждения. Спускайся и живо веди их сюда. Потом сразу падай на пол, чтобы спасти свою пакостную жизнь. Но гляди, если предупредишь их…
— Я п-понял, — заикаясь, прошептал Шрамм.
«Жаль, подмоги нет, — успел пожалеть Сирега. — И из окна их не достанешь. Меня же первого и срубят».
Шрамм пошел вниз. Сирега занял место в простенке у шкафа, а Юрке кивком показал, чтобы спрятался во второй комнате.
Пришельцы почему-то медлили — время вытянулось в долгую нервную нить. «Что-то заподозрили и уже сверкают пятками по 2-й Нефтяной улице?» — подумал Сирега.
Послышались осторожные шаги. Скрипнув, открылась дверь, и Сирега увидел перекошенное потное лицо провокатора. Они еще не успели встретиться взглядами, как доктор с жутким мычанием бросился на пол. В следующее мгновение Сирега увидел пригнувшегося Консенсуса с автоматом на изготовку и тут же нажал на спусковой крючок. Очередь прошила сверху вниз, почти осязаемо для него. Сирега бросился к выходу, запоздало сознавая, что совершает непоправимую ошибку. Он выскочил на лестничную площадку, но Вулдыря уже не было. Сирега услышал только поспешно удаляющиеся шаги, рванулся вслед, но беглеца надежно укрыла темнота.
Ушел Вулдырь легкой походкой волка, заметая следы, сцепив от ярости зубы, одинокий, отчаянный…
Сирега вернулся в квартиру. Раненый Консенсус громко стонал и требовал спасти его. Иосиф Георгиевич сидел на полу и с ужасом смотрел, как приближается к нему лужица крови. Рядом стоял бледный Юрчик, вздрагивал всем телом. Автомат лежал рядом с раненым. Сирега поднял его и протянул товарищу:
— Возьми в правую руку и никуда не нажимай.
Потом он подошел к Консенсусу и, с силой встряхнув его, прислонил к стене. Пули попали ему в руку, правое плечо и бок…
— Ну вот, Консенсус, мы и встретились, теперь самое время побазарить по душам!
— Надо его перевязать, — вдруг очнулся Юрка.
— Обойдется, не в санатории!
— Но он же раненый, мы не можем оставить его без помощи. Это мой долг санитара.
— Ты наивный пацан с короткой памятью! Вяжи панты своему доктору! — резко отреагировал Сирега.
Консенсус поднял руку, будто защищаясь от пули, лицо его стало плаксивым, он завыл:
— Сирега, ты не можешь убить меня! Я ранен, я свое получил. Не убивай меня!
Сирега отрицательно покачал головой, вскинул автомат, но тут к нему бросился Юрчик. Он с силой отшвырнул сообщника в сторону.
–, Консенсус!
Грохнул одиночный выстрел. Голова пленника дернулась, раскололась, брызнули на стену и поплыли белесо-красные сгустки.
Юрка побледнел и отвернулся. Резко пахнуло кровью.
— Вот теперь, Юра, его можно жалеть, — с расстановкой сказал Сирега. — И давай кончай с доктором. Он твой. Ты ведь хотел ему отомстить? Жаль, я не успел поинтересоваться у Консенсуса, сколько этот старикашка людей порешил.
— Ни одного, видит бог! Они меня в плену держали, за собой таскали! — запричитал Иосиф Георгиевич.
Сирега неторопливо стал спускаться вниз. Через минуту вышел и Юрка.
— Я его отпустил… Предупредил только, чтобы он исчез из города.
— Твое дело, — равнодушно отреагировал Сирега. — Он твой… Пошли в штаб. Сдадим трофей — нам зачтется. И отоспимся.
…Прямо скажем, отчаянно лгал бывший главврач. В то самое время, когда Сирега сидел в подвале и ждал казни, Шрамм находился в квартире Ады. Задумал он весьма гнусную шутку, впрочем, шуткой это назвать трудно. Что подвигнуло его, врача, на отвратительное деяние, достойное мизантропа, сказать трудно. Возможно, сублимировали многочисленные тайные комплексы… Ада просияла, как вычищенная ложка, когда увидела своего кумира. Если б она знала, зачем приплелся к ней этот ученый монстр!
Пока женщина гремела на кухне, пытаясь найти что-нибудь на стол, коварный Шрамм подсыпал в ее стакан небольшую дозу клофелина — ровно такую, чтобы не усыпить, а лишь ослабить сильное тело Аделаиды.
Они выпили за встречу. Иосиф Георгиевич с отвращением проглотил кусок венозной колбасы и сладко уставился на женщину. Надо было о чем-то молоть языком. «Ну что, моя дорогая клуша, — осклабясь, спрашивал доктор, — расскажи, как жила, не изменяла ль?» Ада счастливо смеялась, прижималась к Иосифу. Он терпел нежности, предвкушая, как скоро все окупится сторицей… «А вы чем занимались, Иосиф Георгиевич, наверное, писали важную работу?.. Я так и подумала, поэтому не хотела вас тревожить. А когда узнала, что ваша бывшая жена сгорела, подумала, что вы в трауре». — «А, хрен с ней!» — беззаботно отозвался о Люсе доктор. «Как вы можете!» — ужаснулась Ада, лелея сладкую надежду и сонно хлопая ресницами. Доктор понял, что пора начинать. Веселый Шрамм предложил записать Аделаиду в кришнаиты. Она тут же горячо согласилась. Шрамм достал припасенную бритву и ловкими взмахами и поскребываниями тщательно оболванил женщине голову.