– Вне всякого сомнения, ведь у него была возможность. Ла Ривьер спас тогда дофина, крикнул и отцу, чтобы тот уходил, пока еще не поздно. Но этот Валуа упрям, как стадо ослов! Он рыцарь, вправе ли он удирать? Лучше сдаться в плен. И во что это обошлось? В три миллиона экю, или девять миллионов ливров, в то время как за простого рыцаря просят тысячу экю!
Гуго Обрио продолжал негодовать:
– Казна пуста, советники короля без стеснения запускали туда руки, и в этих условиях власть не находит ничего лучше, как «портить» монету, чем занимался в свое время Филипп Красивый! Гоже ли это и к чему приведет? Тамплиеров больше нет, грабить и жечь на кострах некого. Но нет второго Жака де Молэ и его проклятия!
– Оно рвется с наших уст и так же поразит Жана Валуа, как и Филиппа Капетинга, умершего в тот же год, когда его проклял последний тамплиер.
– О чем мыслит в эту минуту жалкий монарх? – вопрошал невидимого собеседника д’Оржемон. – Чувствует ли конец своего правления, который – надеюсь, все согласны со мной – неизбежен, несмотря на столь дорого купленный мир?
– Что для него мир и возвращение в Париж? – отозвался прево. – Возможность отдаться мечтам о крестовом походе, который, уверен, никогда не состоится. Лишь два фанатика – папа и король Жан – могут лелеять химерические мечты. Поднимать страну, налаживать торговлю, хозяйство, восстанавливать разрушенные деревни, города, отбирать у англичан порты – вот о чем надлежит думать умному монарху, а не о походе на неверных. Но этот – беспечен и глуп, и настало время его менять.
– Слава богу, есть на кого, – ввернул аббат. – Уж сколько я просил пожертвовать на ремонт храмов и часовен, но Жан – ни в какую! Говорит, сначала надо собрать выкуп. Благо дофин выручает слуг Божьих, да продлит Господь его дни. Бог слышит меня и сделает так, как я прошу: пришла пора избрания нового миропомазанника. Скажу по секрету, святые отцы уже шепчутся, молятся за дофина Карла… но тайком, ибо страшатся: очень уж нынешний монарх свиреп, возмещая этим, по-видимому, недостаток ума.
– Этим и объясняется еще одна ошибка, – подхватил Гуго. – Дофин напомнил об этом отцу, но тот быстро сменил тему. Зачем он отдал сыну Филиппу Бургундию? Не желая ни в коей мере обелять Карла Наваррского, я все же ставлю Жану Второму в укор, что он вынудит зятя начать против него войну, снюхавшись ради такого дела с англичанами. И он позовет их на помощь, будьте уверены, если уже не позвал. А ведь это территория Наварры. Какого черта королю вздумалось наживать такого опасного врага? Мало нам пришельцев из-за моря? Эдуард будет только рад в который уже раз ринуться на нашу землю, чтобы повторить Креси и Пуатье. Именно повторить, ибо ничего иного от нашего короля ожидать не приходится. У него нет ни маршалов, ни капитанов; в войске отсутствует должный порядок, ибо некому отдавать приказы. А рыцарь чересчур горд: ему ли подчиняться, строиться в отряды, выполнять указания капитанов! Кто тогда узнает о его победе, которой он добьется на глазах у всех и принесет ее на крыльях любви к стопам своей дамы сердца? В результате поле битвы усеяно телами этих хвастунов, а их доспехи и лошадей враг с удовольствием прибрал к рукам. То же случилось при штурме замка Бринье. И кто же на этот раз победил наших хваленых рыцарей? Рутьеры! Поражение еще более позорное, чем при Пуатье! Причина тому – отсутствие дисциплины. Организованность в войске, строгое подчинение рыцаря командам маршалов и капитанов – вот о чем надлежит заботиться королю, вместо того чтобы… эх! – Прево в отчаянии махнул рукой. – Разве это монарх? Полководец? Шут гороховый, нацепивший золотые шпоры и раздувшийся от важности. Ворона в павлиньих перьях! Долой такого короля! Есть другой, его сын, и ему настало время ехать в Реймс! Франция ждет его! Без пастуха и овцы не стадо.
– Этими устами глаголет Господь! – очертил в воздухе крест аббат. – И он жаждет услышать новые обвинения.
– У Людовика Мальского есть дочь Маргарита, его единственная наследница, внучка нашего союзника – герцога Брабантского, – прервал короткую паузу Дорман. – Отец начинает вести переговоры о замужестве с графом Эдмундом, еще одним сыном Эдуарда Третьего. А ведь она богатейшая невеста Европы! Завладев таким образом Фландрией, Эдуард создал бы вторую Аквитанию; и вот уже два врага угрожают Франции – с севера и с юга. И Фландрии, как нашего лена, уже не существует!
– Черт возьми, – не выдержал прево, – однако и размах у островитянина! Обрубая один за другим корни, он добирается до самого ствола.
– Но что же, как вы думаете, предпринимает Жан Второй?
– На его месте следует воспротивиться такому союзу Плантагенета: пасть недолго будет оставаться открытой, челюсти станут смыкаться. Уяснил ли это король? Какие предпринял шаги, дабы избежать такой опасности?
– Он одобрил замысел Людовика, заявив, что это устраняет угрозу новой войны, и выразил уверенность, что теперь совсем рядом будет иметь доброго союзника в крестовом походе в лице Эдуарда Третьего.
Д’Оржемон в гневе обрушил кулак на стол.
– Если есть на свете два фанатика, помешанных на крестовом походе, то это король Жан и папа! Других двух таких олухов найти трудно.
Вслед за ним возмутился Жан де Вьенн:
– Мало того что он отдал Эдуарду половину Франции, он еще протянул ему руку дружбы! Жалкий король! Кого мы собираемся вызволять из плена? Он отдаст Плантагенету все королевство, а сам будет устраивать пирушки на клочке земли, который из сострадания выделит ему приятель.
– Что же дофин? – спросил у Дормана прево. – Он не может не знать о намечающемся браке и не выразить протеста.
– Я говорил с ним. Он сказал, что не только воспротивился бы союзу Фландрии с Плантагенетом, но и выдвинул бы на место Эдмунда своего брата Филиппа и этим устранил бы угрозу королевству с севера. У него есть хороший союзник – тот, что в Авиньоне; с позиций Церкви папа заставил бы Эдуарда отказаться от своих планов, узрев, к примеру, родство между принцем и дочерью Людовика Мальского.
Наступившая тишина была красноречивее всяких слов. И все понимали, что она означала. Осталось высказаться – решительно, без права на отступление, и каждый был готов сказать последнее слово. Как правило, ждали, кто первый.
Д’Оржемон неожиданно пожелал уточнить:
– Отчего Людовик Мальский решился на этот союз с англичанином? Его отец всегда был на нашей стороне.
Ему ответил прево:
– Они давно дружат; их связывает шерсть. Что такое Фландрия без сукна? Пустой звук.
– А Маргарита, бабка невесты? Какова ее позиция?
– Она ненавидит англичан. Как патриотка, она, конечно же, против этого брака.
На этот раз прево был короток и снова прав. В Кале, когда заключали договор о мире, Эдуард III помирился с Людовиком Мальским; мало того, они подружились, хотя и не без корыстных побуждений: Плантагенету был нужен такой союзник, Людовику – такой поставщик шерсти. Торговля – вот ключ к разгадке. Отец Людовика, граф Неверский, был верным вассалом короны. Однако это послужило ему во вред: поставки сырья из Англии прекратились, вельможи и города отвернулись от него, одна за другой прокатились по графству гражданские войны. В битве при Креси Людовик Неверский погиб. Сын не пошел по стопам отца и решил поднять пошатнувшийся престиж графской власти. Для этого требовался союз с горожанами, была необходима поддержка сукнодельных городов. Мотив: сближение с Англией, поставщицей шерсти. Место «этапа» – Кале. Вот откуда антифранцузская политика Фландрии.
– Словом, – подвел итог Дорман, – Франции снова угрожает опасность, на этот раз с севера.
– Да, пока страной будет править ничтожный монарх.
– Нам не хватало еще потерять Бретань. Что-то долго нет Гастона; хотелось бы знать, что там происходит. Дала ли Жанна отпор своему кузену, герцогу Бретани?
Глава 5Король ночных улиц
Тем временем четыре человека пробирались темными парижскими трущобами к Вдовьей часовне. Впереди фонарщик освещал путь, за ним – клином – следовали его спутники. Все закутаны в плащи, на лице одного из них маска. У двоих шляпы с короткими полями, длинные волосы – признак незнатного происхождения; третий прячет голову и лицо под капюшоном. На фонарщике берет.
С минуту они шли молча, неторопливо, изредка бросая пытливые взгляды по сторонам. Тот, что сзади, в кольчуге, с мечом, неожиданно догнал провожатого:
– Самое время исчезнуть: можно напороться на стражу. Слева проход, нырнем туда; часовня уже недалеко.
Фонарщик заколебался, бросил опасливый взгляд в том направлении:
– Место безлюдное, темное…
– Да ведь у тебя фонарь.
Старик покашлял в кулак:
– Я не о том. Разбойники грабят не только на дорогах, они не стесняются заниматься этим даже под носом у короля. В городе орудует шайка Бычьей Головы…
Мечник кивнул в сторону темного переулка:
– Полагаешь, там может быть засада? Недалеко ворота – услышит стража.
– Была ей охота вмешиваться. Они на работе.
– И все же нам надо туда. Веди нас!
Они пошли по маленькой темной улочке Крохотной Нивы, достигли перекрестка и вышли на длинную улицу Милого Местечка, ведущую в квартал Сен-Мерри. До следующего перекрестка около пятидесяти шагов, всего два дома пройти, и когда они миновали переулок Менестреля, внезапно услышали позади топот ног и негромкий грубый голос:
– А ну, стоять! Ни шагу дальше! Денежки, господа хорошие, да поживее, не то услышит стража. Нам-то что, нырнули – и нет нас, а вот вам придется туго: после тушения огней бродить по городу запрещено.
Их было всего трое, – непонятно, как рискнули напасть на четверых. Но тут все стало ясно.
– Фонарщик, уходи, с тебя взять нечего.
Тускло, при неверном свете блеснули лезвия ножей. Двое путников мигом выхватили мечи, и завязался бой. Третий остался стоять в стороне, скрестив руки на груди и наблюдая. Потом вынул кинжал.
Разбойники опешили, явно не ожидая такого оборота дела: мечей не видно было в темноте. Идти с ножом против меча – все равно что в простой однокольцевой кольчуге против стрелы. Они попятились. Один оказался недостаточно проворным и упал, схватившись руками за голову. Другой крикнул: