Вот рыцарь едет на войну, как на турнир,
Где с равным предстоит ему сразиться.
Но вместо мяса ему подали гарнир:
Пред ним плебей! Вот тут и мысли: как с ним биться?
Он думал: где же рыцарь, с кем же драться?
Никто копьем не метит в сердце… Вот так раз!
Он видит чернь, с которой брезгует сражаться,
И тут ему вдруг камнем засветили в глаз.
Он вне себя: ему – меж глаз! Когда такое было?
Звенит во лбу. Тут новый камень – в ухо.
Тем временем коню вспороли брюхо,
И простолюдье рыцаря дубинами забило.
Ведь он павлин, что лишь умеет хвост крутить
Пред стаей самок, развалясь в седле,
А как случись война – его с седла ссадить
Легко: взмахни кнутом – и он уж на земле.
Гишар пожелал уточнить:
– А остальные рыцари что делали тогда?
Тевенен обреченно махнул рукой:
– Коней вспять повернули и умчались кто куда.
Послышались жидкие овации со стороны, конечно же, женской половины. Жан II, обернувшись, бросил на дам свирепый взгляд. Овации мгновенно смолкли.
Приятели, мигом уловив накал атмосферы, тотчас сменили тему.
– А что же делали в это время жены рыцарей? – состроил плутовскую гримасу Гишар, обращаясь к собрату и бросая короткий взгляд в сторону дам. – Надо полагать, они с беспокойством поджидали своих мужей, драпающих от мужиков, у которых кроме камней, наверно, были еще и луки со стрелами?
– Были, ну конечно же, были, кум Гишар! – попытался немного сгладить неприятное впечатление Тевенен. – И даже копья и косы, – прибавил он (несколько лбов в зале разгладилось), но тотчас вновь накалил обстановку, глупо хихикнув: – Но как пойдешь с мечом против косы или дубины? – Лбы вновь прорезали глубокие складки.
– Ты забыл, куманек, мы перешли к дамам, – поспешил убрать эти складки Гишар.
– Ах да, дамы! – потер лоб Тевенен, делая вид, что вспоминает. – Не могу вообразить, знаешь ли, как поведет себя дама, муж которой месяцами отсутствует в походах, зато знаю, как они себя ведут, когда их сильные половины не уделяют им достаточно внимания в постели.
– Но это же очень просто, друг мой, об этом даже говорить смешно. Моя собака, когда я поделился с ней своим открытием, так зевала, что вывихнула себе челюсть.
– И о чем же ты ей рассказал?
– О том, как дамы в таких случаях изменяют мужьям с соседом, рыцарем… словом, с кем придется.
– Если бы так! Нередко роль утешителя играют святые отцы, для которых обеты – пустой звук, все равно как для епископа, которого просят не воровать.
– А разве он ворует? У кого же?
– Об этом потом; сейчас – об утешителях в рясах. Послушай-ка стишок, кум, а потом поразмысли, стоит ли называть отцов святыми.
Однажды дама заскучала по утехам;
Тут подвернулся ей монах
И так ответил ей со смехом:
«Ты, значит, в мужниных штанах
Любви найти не можешь, не иначе?
Беду твою прочь отведет не кто иной,
Как я. Скажу супругу, чтоб поститься начал,
И срок дам: сорок дней. А мы с тобой,
Пока он будет до утра читать молитвы,
Отыщем то, что ты искала у него.
О, ты узришь незабываемые битвы,
А он… за стенкой, рядом, будет прославлять Его.
Так станет он блаженным, ведь об этом
Мечтает он пред тем, как отойти ко сну?
Пусть этаким манером следует Христа заветам,
Мы ж вместо тусклой осени веселую узрим весну…»
В зале тем временем мужские и дамские лбы поменялись местами, и, когда спустя минут пять Тевенен закончил свою балладу, аплодисменты раздались уже со стороны мужской половины. Женская половина бездействовала и безмолвствовала, возмущенно пыхтя. На ее сторону дружно встало духовенство во главе с архиепископом: перешептываясь, епископы и аббаты бросали отнюдь не дружелюбные взгляды в сторону подмостков.
Таким образом, шуты угодили и той и другой половине зала, а с духовенством они всегда были не в ладах. Святые отцы и пришли только затем, чтобы изобличить приятелей в ереси или в богохульстве, проще говоря, в открытых нападках на Церковь. Первые зерна уже упали в почву, и служители культа напряженно ждали, когда же полетят остальные, чтоб было с чем идти жаловаться королю. Однако они недооценили двух, казалось бы, дурачков. Те вмиг сообразили, в каком направлении следует им действовать и в каком не стоит.
– А знаешь ли, кум, – скривил забавную рожицу Гишар, – во что обошлась та свалка у Пу… В четыре миллиона! Ах, нет, в три, которые никак не могут собрать.
– Не сто денье. Попробуй собери.
– Еще бы, денежки ведь – что песок – просачиваются меж пальцев у короля.
– Да что ты? Вот забавно! Как же это у него недостает сил их удержать?
– Я расскажу тебе, и ты поймешь, куда уплывает золотой песочек. Наблюдал я как-то любопытную картину в одном известном городе. Епископ этого города задумал возвести лечебницу для душевнобольных, калек и ветеранов. Но не достроили, не хватило денег. Еще бы: львиная доля средств из казны идет божьему пастырю в карман. Но вот казна снова выделила деньги. И… опять не достроили. Рабочие разбежались: им не платят, золото прочно осело в сундуках епископа. И вот он вновь просит средства. Еще раз приступили к работе. Но вот, наконец, больница стоит. Что же дальше? Епископ теребит бороду: казна, поди, еще не оскудела? И через год затевают ремонт… не падай в обморок, друг мой… той же больницы. Прошло время – сделали-таки. И снова епископ тянется пятерней к бороде. Не прошло и года – опять ремонт той же лечебницы. Что ж, выполнили. Но проклятая борода не дает покоя святому отцу – чешется, и все тут! И полгода не прошло, как пастырь душ человеческих снова начинает ремонт. Можешь не спрашивать, чего именно. Той же лечебницы! Подумай теперь, сколько желтых кругляшек утекло за это время в епископскую бочку Данаид? Можно выкупить из плена как минимум пару королей. Но ты, вижу, ждешь продолжения истории? Оно не так длинно, как начало. Король понял наконец, что епископ водил его за нос, и выгнал его. Вместо него поставили другого. И что же ты думаешь? Вижу, ты уже хохочешь. Угадал: не прошло и месяца, как новый епископ обратился к королю с просьбой выделить средства на… ремонт той же лечебницы.
В зале раздались дружные аплодисменты; взгляды невольно поползли в сторону притихших святых отцов. Король медленно повернул голову и воззрился на Парижского епископа: совсем недавно тот просил денег на ремонт собора и часовни. Епископ посмотрел на короля, побагровел и отвернулся, не зная, куда деть глаза. Но быстро нашел для них работу: бросил на приятелей взгляд, способный сокрушить стены Иерихона. Шуты в ответ, растянув рот до ушей, раскланялись, а потом показали прелату язык. В зале снова громыхнули овации. Архиепископ в задумчивости полез было пятерней в бороду, размышляя о тайнах мироздания и порядке в королевстве, как вдруг резко опустил руку и с беспокойством повел глазами в сторону зрителей. Оттуда кашлянули, вслед за этим послышался ехидный смешок.
Жан де Вьенн тем временем нашел, по-видимому, кого искал: он упорно смотрел в спину одной из дам с длинной, свисающей сзади косой с вплетенной в нее лиловой лентой, и в зеленом платье с золотым вырезом на шее. На голове у этой дамы напоминающая седло шапочка, обшитая жемчугом и самоцветами. Какое-то время маршал не сводил глаз с зеленого платья, словно одолеваемый сомнениями, затем подошел к одной из служанок, стоявшей в углу.
– Скажи мне, милое создание, кто твоя госпожа? Не та ли это дама с обвитыми вокруг головы косами под колпаком и в желтом платье с открытым воротом? – И он указал глазами. – Мне сказали, что ты ее служанка.
Девушка, мило улыбаясь, посмотрела в указанном направлении.
– Ах нет, сеньор, это Маргарита д’Альбре, а моя госпожа…
– Ну тогда – что с нею рядом, в розовом блио с пелериной?
– А это ее высочество Жанна Бургундская, супруга дофина…
– Ага, теперь я понял: выходит, это та, что впереди нее, – с лиловой лентой в косе и «седлом» на голове?
– Да нет же, сеньор, вы опять не угадали; это Мария Бретонская, супруга принца Людовика, а моя госпожа – Изабелла де Валуа, но она уже пожилая и закутана в покрывало наподобие монахини…
– Дальше можешь не продолжать, именно с нею и желал бы я побеседовать. Черт возьми, как трудно все же бывает угадать со спины. Тебе, однако, удалось.
– Я давно при дворе, сеньор маршал, как же мне не знать…
– Благодарю тебя, милая, ты мне очень помогла.
И Жан де Вьенн пожал ручку удивленной и растерявшейся от такого знака внимания служанке. Отойдя, он остановился у двери. Здесь кучкой стояли пажи в ожидании своих хозяев и хозяек. Некоторое время маршал глядел на них, выбирая момент, наконец увидел то, что хотел: один из пажей стоял несколько в стороне, облокотившись о пилястру.
– Поджидаешь свою госпожу? – подошел к нему де Вьенн.
– О да, сеньор, – встрепенулся паж.
– Представление сейчас закончится; обычно его закрывают шуты.
Паж молчал, оторопело глядя на вельможу и не зная, что сказать в ответ. Тот тем временем кивнул в сторону зрителей:
– Не та ли твоя госпожа, что в зеленом платье, с косой на спине? Посмотри, вон она.
Паж посмотрел и виновато улыбнулся:
– О нет, сеньор, моя госпожа – вдовствующая королева мадам Бланка д’Эврё.
– Коли так, стало быть, ты не один у нее?
– Нас трое, монсеньор.
– Вот и отлично! Твою хозяйку, выходит, есть кому проводить. Как тебя зовут, малыш?
– Пьер. Мой отец – Альбер де Люзарш…
– Довольно, мне незачем это знать. Хочешь заработать золотой экю, Пьер?
Молоденький паж захлопал глазами:
– Вам стоит лишь приказать, монсеньор…
Маршал вложил ему в руку монету.
– Держи. А приказания особенно никакого, скорее просьба. Будь это приказ, ты не получил бы монеты, верно?
– Да, мессир, – пролепетал паж.
– Так вот, от тебя требуется всего лишь передать записку одному человеку.