– Дофин? Странно… Вы говорите так, словно короля Жана уже нет в живых.
– Но ведь он отбудет в Лондон; кому же управлять королевством, как не его сыну Карлу? И от вас зависит, так ли все произойдет на самом деле. Хочу вот еще что сказать, мадам, дабы у вас перед глазами сложилась ясная картина. Дофину ровным счетом ничего не известно об этом предприятии; его друзья сочли долгом не посвящать пока что его высочество в свои планы. Просто мы решили спасти из заключения и от возможной смерти его брата.
– Вашего мужа, мадам. Вы долго страдали, а теперь, наконец, должны быть счастливы, но разве это возможно, если любимый супруг томится в неволе?
– Однако ходят слухи, что ему там не приходится скучать, – многозначительно прибавил д’Оржемон, не сводя глаз с молодой графини. – К его услугам всевозможные развлечения: игры, охота, женщины…
Мария де Блуа резко повернулась, вперив в советника судебной палаты парламента негодующий взгляд. Ноздри у нее раздулись, глаза округлились; казалось, ее взор в сию же секунду испепелит д’Оржемона.
– Но это всего лишь слухи, – поспешил ее успокоить маршал, отнюдь не желая компаньону столь скверной кончины. – Мало ли что болтают кумушки на рынках, им бы только почесать языком.
Но зерно ревности уже стало набухать. Рывком поднявшись, Мария Бретонская подошла к окну и, устремив пытливый взор на тянувшуюся вверх улицу Сен-Дени, с мольбой в голосе произнесла:
– Господи, скорее бы вернулся аббат!
Глава 9Легко ли выполнить поручение короля?
И Мария дождалась-таки. Ей сообщили, что к дворцу только что подкатил экипаж, оттуда вышел аббат Ла Гранж и неторопливо направился в левое крыло, к покоям короля. Он был абсолютно спокоен: ему удалось выполнить поручение, и он сделал это с тем бо́льшим усердием, что совершил путешествие по приказу монарха. Никто не мог предвидеть, что тому внезапно придет в голову послать святого отца к своему сыну.
Вот как было дело. Аббат собирался уже выезжать, как вдруг Жан II позвал его к себе. Недоумевая и опасаясь самого худшего, Ла Гранж вошел. Король двинулся ему навстречу.
– Святой отец, я хочу дать вам поручение. Оно касается моего сына, который томится в Кале.
Аббат точно окаменел. Разнюхали-таки! Теперь конец. Уж не хочет ли Валуа посадить и его рядом с принцем? И это еще в лучшем случае; в худшем же, предъявив обвинение в заговоре…
– Как вам известно, – остановил вихрь его мыслей король, – скоро праздник, день святой Анны. Мой сын не виновен в том, что сидит в темнице, а потому он имеет полное право присутствовать в соборе на богослужении. Я говорю о Булони. Праздник этот, конечно же, отметят и в Кале, но это будет примерно то же, как если бы в постель к новобрачному вместо супруги положили вырезанную из дерева куклу.
Аббат заставил себя улыбнуться; он с тревогой ожидал продолжения, не понимая, почему король не отдает приказания заключить его под стражу. Вместо этого он услышал:
– Поезжайте в Кале. Людовик, конечно же, даст согласие. Однако необходимо испросить дозволение у епископа, он исполняет обязанности наместника города. Нанесите ему визит, думаю, он не откажет узнику в такой просьбе.
Аббат ждал. Сейчас король станет обвинять его в подготовке заговора, потом позовет стражу и… Перед глазами встала сцена в Руане, когда король казнил без промедления друзей Карла Наваррского. Проклятые шпионы!
– Да, вот еще что, – вполне миролюбиво продолжал Жан II. – Я отправлю в Булонь невестку, там они увидятся с Людовиком. Бедняжка совсем захирела в стенах дворца. Это будет радостный день для обоих; свидание несколько скрасит их печаль.
И замолчал. Ни слова больше. Аббату показалось, будто он поднимается из гроба: это была всего-навсего просьба отца, который вспомнил-таки о сыне. Значит, ему ничего не известно. Но как удачно все складывается, кто бы мог подумать!
– Это, пожалуй, всё, святой отец.
Аббат почувствовал, как за спиной у него словно вырастают крылья.
– А епископу скажите, что такова воля короля.
Крылья расправились; взмахнув ими, Ла Гранж собрался уже вылететь из покоев, но тут король прибавил:
– Будьте с ними и присматривайте за обоими: как бы принц не вздумал бежать с молодой женой. Вы привезете ее обратно.
Одно крыло, сломавшись, упало; следом торопилось другое.
– Да ведь он связан рыцарским словом, сир, разве посмеет он нарушить его?
– Вот вы и проследите за этим. Людовик молод, горяч, в объятиях супруги он легко может потерять голову.
Аббат чуть было не брякнул сгоряча: «Еще бы, ведь она уговорит его!» Но вовремя сомкнул губы.
– Упустите голубков – голову с вас сниму! – сдвинув брови, напутствовал на прощание монарх.
Коротко поклонившись, аббат вышел со сложенными за спиной крыльями. Теперь они ему стали не нужны. Первым же делом он отправился искать кого-нибудь из сообщников: легальность его миссии вовсе не исключала удара по шее топором. Ему повезло: в коридоре он встретил прево. Тот беседовал с судейскими о том, что касалось административных дел и нового ввода налогов. Подождав, когда он останется один, аббат потащил его за одну из портьер.
– Гуго! Ему, кажется, все известно, – оглядевшись вокруг, шепнул он на ухо собрату.
– Кому? – не понял тот.
– Королю! Я только что от него.
И аббат поведал о том, что с ним приключилось с четверть часа назад. Прево спокойно, без признаков волнения выслушал его. Помолчав немного, пришел к решению:
– Простое совпадение, вот что это такое, святой отец. Делайте свое дело и ни о чем не беспокойтесь.
– В своем ли вы уме? Ведь Людовик убежит!
– И ваша задача – помочь ему в этом. Сам король дает свое согласие, черт побери!
– Да ведь он велит запороть меня плетьми!
– Вы же не Аргус, у вас всего два глаза. И потом, кто вам сказал, что после побега вы обязательно должны предстать перед монархом?
– Как… но ведь я вернусь…
– Постарайтесь сделать так, чтобы остаться вне всяких подозрений и, повторяю, без надобности не лезьте ему на глаза. Принц Людовик один должен отвечать за побег. А вскоре король отбудет в Лондон; это будет его последняя поездка, если верить мадам де Монгарден. Я верю ей, а вы?
– И мне хотелось бы, разумеется, но…
– Не раскисайте, аббат, эта дама слов на ветер не бросает.
– Да, да, мне тоже так кажется. Значит, вы советуете мне…
– Немедленно отправляться в дорогу. Если удастся план, то останется недолго ждать печальных известий из Лондона. И вот тогда…
– Тогда, Гуго?..
– Не пройдет и года, как новый король Карл Пятый сделает вас епископом.
– Епископом… – пролепетал пораженный аббат.
– Ваши друзья замолвят словечко перед королем, будьте уверены. Но для этого, святой отец, вам надо постараться. О чем предупреждал вас король – чтобы герцог Анжуйский не сбежал? Так сделайте все для того, чтобы он сбежал. Его жену мы уговорили, теперь ей осталось уговорить мужа.
– И она сделает это, клянусь чревом Анны, матери Пресвятой Девы!
– К ней вы и отправитесь на поклон, святой отец.
И Гуго ушел; его звал к себе декан университета.
Оставшись один, аббат пораскинул умом. Его миссия закончится, едва узник даст согласие на встречу с женой. Значит, пока что опасаться нечего. Всем остальным займется супруга, а он, аббат, окажется, таким образом, всего лишь лицом, выполнявшим волю короля. Вот если пленник заупрямится, тогда уж придется вступать в игру, а до тех пор не стоит думать о Марии Бретонской хуже, чем она есть на самом деле. И аббат самодовольно улыбнулся, припомнив древнее изречение: «Где дьявол не сможет, туда пошлет женщину». И еще: «Мужчина берет силой, женщина – чарами и красотой».
Все вышло по задуманному. Людовику Анжуйскому (ему двадцать четыре года, у него крупный нос, волнистые русые волосы, большие глаза) уже порядком надоело сидеть в заточении. Он проклинал отца, его политику, битву при Пуатье и вообще войну, развязанную, как полагал он, да и все в то время, Плантагенетом. Не в пример братьям, Людовик отличался горячим нравом, принимал порой необдуманные решения. В битве при Пуатье, видя, что поражение неизбежно и французы бегут, он, не желая ни погибать бесславно, ни сдаваться в плен, развернул свой отряд и увел его под самым носом у англичан. Отец решил, что сын струсил, и продолжал сражаться уже едва ли не один, предпочитая прослыть бесстрашным воином, нежели оставлять поле боя. С тех пор он невзлюбил Людовика, к которому, собственно, никогда не испытывал нежных чувств. Сын хорошо видел это и отвечал отцу тем же. Стоит ли удивляться после этого, что уже несколько лет отца и сына разделяли стены тюрьмы в Кале? Людовик в данном случае был для Жана II всего лишь разменной монетой, и эта мысль вызывала в нем желание когда-нибудь отомстить – за свое унижение, за растоптанный медовый месяц.
Ла Гранж хорошо знал обо всем этом, потому и придерживался выбранной им тактики, рассчитывая как на Марию Бретонскую, так и на самого молодого герцога Людовика Анжуйского, сеньора де Гиза. А слово чести для вспыльчивого заложника, если это к тому же идет в пику отцу, ровно ничего не значит.
Аббат вошел в комнату к герцогу (принцу были предоставлены царские апартаменты, дабы он не чувствовал себя в чем-то ущемленным, умирающим от скуки узником) и, выступая пока что в качестве духовного отца, приступил к делу:
– Ваше высочество, я прибыл к вам как святой отец, призванный всякого сына своего вести к молитвам во славу Господа и поклонению Деве Марии, матери Его.
Людовик встал из-за стола, где предавался чтению «Парцифаля»[28].
– Аббат Ла Гранж? Вот новость! А я хотел было спросить, кто вас послал и зачем. Давно уже я не видел соотечественников – кругом мерзкие хари годонов. Вы словно луч, пронизавший тьму проклятого узилища.
Аббат окинул взглядом комнату.
– Не так уж темно здесь, сын мой, как я себе представлял. У вас убрано, вы хорошо одеты, а на столе я вижу Священное Писание; сие благотворно действует на душу и угодно Господу.