– Это по-вашему, святой отец, а по мне, так душа моя скорбит. Одному Богу ведомо, какие муки я принимаю вдали от родной земли.
Аббат глубокомысленно изрек на это:
– Терпя скорби, мы волей-неволей участвуем в страданиях Христа, а путем принятия мук человек достигает Царства Небесного.
– Как можно достичь его, если человек постоянно в печали?
Гость и тут нашел ответ:
– Как моль одежде и червь дереву, так и печаль вредит сердцу человека.
– Ничто не может навредить сильнее, чем нанесенная сердцу обида! – попробовал Людовик остановить поток теологических словоизлияний святого отца.
Однако Ла Гранжа не так-то легко было выбить из колеи, пока он сам не захочет выйти из нее. Но, похоже, он не собирался этого делать.
– Если по-человечески тяжело прощать обиды, то по-христиански гораздо тяжелее не прощать их, сын мой.
– Такое простить нельзя! – крикнул Людовик чуть ли не в самое лицо отпрянувшему аббату. – Или вам неведомо, по чьей воле я тут нахожусь? И давайте перейдем к делу, довольно ваших богословских высказываний. Ведь вы пришли сюда не затем, я думаю, чтобы кормить меня выдержками из Библии? Увольте, я этим сыт: меня регулярно навещает священник, мне уже опротивела его постная харя.
– Что ж, вполне согласен с вами. В чужом доме и исповедь идет не от сердца, и само духовное лицо не вызывает в душе умиления, словно ее не вдохновляет сам дух Божий. Но вы правы, принц, пора перейти к делу, а потому самое время отбросить молитвенные настроения.
– Я слушаю вас, святой отец, – со вниманием отозвался узник. – Изложите цель вашего визита.
Аббат немедля перешел на светский тон беседы.
– Я прибыл к вам с предложением и полагаю, что, как верный сын Церкви, вы не откажетесь принять его. Вам известно, конечно, о празднике в честь святой Анны, матери Девы Марии?
– Безусловно, об этом недавно говорил священник.
– Как вы намерены провести этот день?
– Как и все: пойти в церковь помолиться, потом прослушать мессу, вслед за этим епископ с кафедры будет приводить выдержки из жития святых, в том числе и Анны.
– Довольно скучно и утомительно, на мой взгляд. Предлагаю вам для этой цели отправиться в Булонь к самой Богородице. Ведь вы были там, принц, и не станете отрицать: посетить собор Богоматери в Булони – совсем не одно и то же, что любоваться на лик матери с дочерью в церкви Кале.
– Еще бы! Может ли идти об этом спор? Я с удовольствием дам согласие на такой вояж. Вы же понимаете, что, не говоря о прочем, это даст мне возможность хоть на время вырваться из этих проклятых стен.
– Я не сомневался в таком ответе, принц. Однако для этого следует получить разрешение губернатора города, а прежде этого – епископа.
Людовик поморщился:
– Губернатор – англичанин. Вообразите, аббат, чего мне будет стоить просить его сделать такое одолжение.
– Но Церковь сильнее светской власти, ваше высочество, не забывайте об этом. Получив дозволение епископа, губернатору останется только согласиться. В противном случае епископ может пожаловаться королю Эдуарду, который относится к заложнику вполне доброжелательно.
– Что ж, в таком случае надо обратиться к епископу. Но здесь не обойтись без посредников, ведь прелат не захочет появляться в моих апартаментах, а меня отсюда не выпустят. Словом, дело затянется.
– Вам не стоит беспокоиться, принц, это предприятие ляжет на мои плечи.
– Ага, вот и хорошо! – обрадовался узник. – Уверен, епископ даст согласие. Наконец хоть на один день я покину свою клетку.
Аббат решил раскрыть карты. Ему хотелось узнать, можно ли надеяться, что сын Жана II окажется в их лагере. И он вкрадчиво ввернул:
– Епископ тем более даст согласие, что получил на это приказ короля.
– Какого? – насторожился молодой герцог.
– Короля Жана, вашего отца.
– Что?! – выкрикнул Людовик и с кулаками двинулся на аббата, стоявшего у стола. – Так вы, значит, пришли ко мне по просьбе моего отца, этого глупого тирана, которого мне осталось лишь ненавидеть! И вы полагаете, я возьму из его рук подачку, которую он вздумал мне кинуть? Не выйдет! – Принц нервно забегал туда-сюда. – Он засадил меня в клетку, в которую сам же угодил по своей глупости, а теперь бросает мне, как голодной собаке, кость! Пусть подавится ею! Я никуда не поеду и останусь здесь, слышите, аббат? И никакие ваши уговоры не заставят меня изменить решение.
Теперь стало ясно, что на Людовика можно положиться. Весу добавляло еще и то, что отец – лишняя ступень к трону; весь вид его сына говорил об этом. Однако Ла Гранж понял, что поторопился: сказать об этом следовало не здесь, а в Булони. Теперь надо было исправлять ошибку. У него был сильный козырь, но пока есть масть, он, как хороший игрок, решил приберечь его.
– Вы меня очень огорчили своим отказом, сын мой, – скорбным голосом промолвил он, придав лицу соответствующее выражение.
Герцог Анжуйский бросил на него взгляд, полный презрения:
– Потому что вы получили от короля приказ?
Аббат, вздохнув, удрученно развел руками:
– Богородица будет недовольна, ведь я пообещал ей, что приведу вас в собор, где мы вместе прочтем молитвы во славу ее матери и Сына.
– Нет! – отрезал Людовик, останавливаясь и снова начиная бегать по комнате, швыряя направо и налево стулья.
– Что же я отвечу королю? – продолжал скулить Ла Гранж. – Что я совсем уже никуда не годный служитель Господа, коли не смог уговорить вас на поклонение матери Его?
– Я вас ни в чем не виню. – Остановившись у окна, узник обернулся. – Поручение выполнено, чего же вам еще? А уж это мое дело – соглашаться или нет.
– Но ведь вы сами говорили, что мечтаете хотя бы на день вырваться из клетки…
– Я не приму милостыню из рук короля! – донеслось от окна.
Аббат сделал последнюю попытку воздействовать на религиозное сознание прихожанина:
– А если вас попросит епископ?
– Я пошлю его ко всем чертям! Я выброшу его митру в окно, и он побежит за ней, избавив меня от своего присутствия.
Настал черед единственной оставшейся у аббата карты – козыря. Другого выхода не оставалось.
– А если я вам скажу, что просьба эта исходит не только от отца, но и… от супруги?
Людовик, безучастно глядевший в окно, стремительно обернулся.
– Моей супруги?.. – Он быстрым шагом направился к гостю, встал рядом, вперив в него полный радости взгляд. – Вы ее видели, аббат? Когда? Вы говорили с ней? О чем? Обо мне? И она просила вас… Она хочет, чтобы мы с ней увиделись в Булони? Так? Да отвечайте же, черт вас возьми, что вы молчите, как еретик перед судом инквизиции!
– Все именно так, как вы сказали, принц, – не мог не вздохнуть с облегчением Ла Гранж. – И она будет ждать вас. Ведь вы так долго не виделись, правда?
– Целую вечность!
– И еще она просила передать вам…
– Просила передать… Что же?! – Не владея собой, молодой герцог схватил аббата за грудки. – Говорите, черт побери, святой отец, не то я душу из вас вытрясу!
Ла Гранж позволил себе улыбнуться: то, что происходило, вполне отвечало его намерениям.
– Она сказала, что любит вас больше жизни, так что, если вы не придете, ей будет очень больно.
Принц отпустил его и смотрел не мигая.
– Мадам герцогине, полагаю, будет так плохо, что я опасаюсь, как бы она не наложила на себя руки…
– Что?! Да вы в своем уме, милейший?
– Да ведь ваша супруга только и твердит мне, что о своей любви. Как же ей не отчаяться, если ваш отказ от встречи она расценит как ваше угасшее чувство к ней… а ведь она так молода и полюбила, надо полагать, впервые в жизни.
– Черт бы вас побрал! – вскричал Людовик, снова начиная энергично шагать от стены к стене. – Будь моя воля, аббат, клянусь рукой Моисея, потопившего египтян, я бы вас повесил! Вот уже сколько времени мы с вами толчем воду в ступе, и вы только сейчас соизволили вспомнить о том, о чем надо было сказать в самом начале! У вас что, камень вместо сердца? – Он ткнул себя пальцем в грудь. – Воистину, всех церковников лепили из одного теста! Вместо души у вас Моисеевы скрижали, а вместо сердец – своды пещеры, укрывшей мать Иоанна Крестителя.
– Так вы, как я понимаю, согласны? – робко спросил Ла Гранж.
– Что? Согласен ли я? И вы еще спрашиваете, разрази вас гром! Нет, положительно, я забыл упомянуть о головах; они у святых отцов там, откуда у всех остальных людей растут ноги. Что вы смотрите на меня, будто я наконец-то вернул вам долг в тысячу экю? Бегите скорее к епископу, а потом возвращайтесь сюда! Получив позволение, мы выезжаем в Булонь рано утром двадцать второго июля. Ну, что вы стоите на месте, как гвоздями прибитый?!
Но аббату – хоть тресни! – захотелось еще раз понаблюдать за игрой чувств собеседника. Ему, духовному лицу, не так часто приходилось видеть, как горит у человека в глазах пламя страстей; все больше унылые физиономии да сгорбленные спины мелькали перед глазами. К тому же что-то ему подсказывало: Людовик согласится-таки; сноха возьмет верх над свекром. И он сам не заметил, как ляпнул:
– Король Жан останется доволен тем, что ему удалось сделать невестке такой желанный подарок к празднику.
– Как! – оторопел принц, уставившись на святого отца, словно перед ним стояла внезапно заговорившая Валаамова ослица. – Значит, это король собирается устроить нашу встречу? Ага, вот, наконец, когда заговорили в нем остатки совести! Выходит, мы с Марией должны принять из его рук подаяние? Я ему что, собака, чтобы кидать мне через каждые два часа по куриной косточке? Клянусь посохом Иоанна Крестителя, я никуда не поеду! Убирайтесь, аббат!
– Куда? – пролепетал вконец растерявшийся Ла Гранж.
– К чертовой матери!
– Но, ваше высочество, у демона, как известно, матери нет, зато она есть у Господа нашего Иисуса Христа, и Он просит вас поклониться той, что дала Ему возможность прийти к людям и отдать жизнь во искупление их грехов.
– Просит? – вскинул брови герцог, выжидающе глядя на собеседника.