– И не только Он, но и ваша супруга.
– Подчиняясь воле свекра?
– Не совсем так, ведь она сама собиралась ехать в Булонь, чтобы повидать вас.
– Повидать меня? Но как она могла знать, что я там буду?
– Я направил бы вас. Но все дело в том, что ваш отец высказал то же, что пришло в голову мне и мадам де Блуа.
– Кому же первому?
– Мысль возникла у меня, и я поделился ею с вашей супругой.
– И вы что же, действовали один?
– Никто не подумал о том, чтобы устроить таким образом ваше свидание. Вот так и вышло, ваше высочество, что наши желания – мои и короля – совпали.
– Зачем же вы напомнили об отце?
– Откуда мне было знать, что герцог Анжуйский выкажет бурный протест?
– Чего иного вы ждали от сына, которого запер в темнице собственный отец?
– Мне казалось, что действия его величества направлены исключительно на благо государства.
Людовик молчал, но недолго. По-видимому, пейзаж за окном – река, по берегам которой тянулись желтеющие нивы и луга с разнотравьем – подсказал ему верное решение.
– Хорошо, – повернулся он к аббату, – пусть будет так, раз вам первому пришло это в голову. Король, получается, всего лишь зашагал по уже проторенной дорожке. Но вы уверены, что Мария приедет? Если нет – я не двинусь с места.
– Уверен ли я? Разумеется, принц, ведь Мария Бретонская уже ждет меня. Я буду сопровождать ее до места назначения; двадцать второго утром мы будем в Булони.
– Действуйте, аббат, – милостиво кивнул Людовик, – и пусть ваш замысел увенчается успехом. Да только не опоздайте. Возьмите лошадь вместо мула.
– Внизу меня ждет экипаж.
– Прекрасно! Поезжайте к епископу, потом возвращайтесь – должен же я узнать о результатах вашего визита к прелату! – и тотчас отправляйтесь в Париж. Если все выйдет так, как вы устроили, я найду способ отблагодарить вас.
– Всегда рад служить супружеской чете герцогов Анжуйских, ваша светлость.
– Ступайте! И не медлите: я горю желанием услышать приятное известие.
Аббат поклонился и вышел. Вечером того же дня он вернулся и доложил узнику об успехе своей миссии.
Глава 10Поклонение Богородице, или как мыши помогли Людовику Анжуйскому оказаться в Париже, а короля Жана II заставили вернуться в Лондон
Утром 22 июля на улицах Булони, выходящих к собору Богоматери, или Нотр-Дам, было оживленно как никогда. Народ стекался к храму и стоял здесь плотной шевелящейся массой. Кондитеры, ткачи, обувщики, перчаточники – все они, собравшись на площади и перебрасываясь короткими фразами, с благоговением взирали на двухстворчатый дверной проем портала, больше похожий на ворота замка. Двери массивные, дубовые, по периметру идет выпуклая кайма в виде резных листьев; в середине каждой из створок этих дверей-ворот вырезаны фигуры грифонов и химер, а наверху, над карнизом – стрельчатый тимпан с барельефом, изображающим волхвов с дарами…
Послышался цокот копыт. На площадь выезжали, в основном в богатых одеждах, всадники группами и поодиночке, у собора спешивались, отдавая поводья слугам. В конце улицы Святого Павла показался экипаж в сопровождении охраны; напротив, со стороны Песчаной улицы, на площадь выехала другая крытая повозка, из нее вышли две дамы в высоких, раздвоенных посередине головных уборах с вуалью.
Но вот двери наконец медленно растворились. Людское море заволновалось, точно нива на ветру, все взоры устремились вглубь этих раскрытых ворот. Потом неторопливо, молча крестясь, все направились к порталу, по обе стороны которого стояли монахи в коричневых рясах францисканцев, так называемые веревочники.
Войдя в здание собора, люди поневоле останавливались: если на улице один вид этого монументального сооружения с устремленными ввысь башнями и шпилями, со стрельчатыми арками и окнами вызывал у человека немое удивление и восторг, то под сенью портала, в самом зале он приходил в смятение. Он был подавлен размерами колосса, его мраморными колоннами, хорами, золотой отделкой иконостаса, аналоя, алтаря, и ему приходилось буквально на спину откидывать голову, чтобы увидеть мозаичную вершину свода. Величие этого Божьего чертога и ничтожность человека, его беспомощность перед мощью устремленного в небо гиганта усиливались царившим вокруг полумраком, потрескиванием свечей, слегка освещенными фигурами святых и плывущей неведомо откуда заунывной мелодией органа. Все это мутило сознание, душило ростки разума, заставляло запуганного человека ощутить свою ничтожность пред силами неба, пред теми, кто осуществлял непосредственную связь с этими силами и был наряжен в одеяния священников, аббатов, епископов. И он застыл, этот человек, в немом отупении, слушая архиепископа Амьенского, который со ступеней алтаря читал первые молитвы мессы. Вслед за тем кардинал Пикардийский стал сыпать выдержками из Евангелия, которое держал в руках раскрытым, и уверять прихожан, что жизнь земная – всего лишь остановка на пути к блаженству загробной жизни.
Таким было моральное воздействие на человека. Надо ли говорить, сколь усилилось оно, когда людская масса, повинуясь жестам монахов, разделившись на два потока, неспешно потекла по ступеням вниз, в подземелье, в крипту – часовню под алтарной апсидой, служившую для погребения. Здесь, прямо посреди этой часовни, представлявшей собой небольшое сводчатое помещение с элементами романского стиля и готики, людям предстало невиданное по своему благолепию и духовному воздействию на разум зрелище. Четыре коленопреклоненных ангела с расправленными крыльями, точно собираясь взлететь либо только что спустившись с небес, стоя на постаменте, держали на вытянутых руках массивный гроб, в котором покоилась со сложенными на груди руками гипсовая фигура женщины – Девы Марии.
И, увидев это, люди, плача и крича, простирая руки к гробу, пали на колени перед Богородицей и уронили головы до самого пола. И стали молиться ей истово, расцарапывая лбы и веря, что она поможет, облегчит им жизнь и положит конец страданиям. Минуты текли за минутами, а толпа все так же стояла на коленях, крестилась и гнула спины. Но вот, один за другим, потихоньку двинулись люди к этой мраморной группе, застывшей в своей божественной трагичности. И вновь потянулись вперед руки – робкие, трясущиеся, – дабы коснуться священной реликвии, хотя бы чуть, лишь пальцем. Толпа за спинами первых счастливцев замерла, уставившись на эти руки и еле сдерживая крики, готовые вырваться из недр души. Страшно было видеть эти застывшие фигуры, эти широко раскрытые безумные глаза, эти перекошенные рты с готовым слететь с губ неистовым, душераздирающим криком. И вот первая рука коснулась саркофага, за ней вторая, третья… и тотчас вслед за этим из сотни глоток вырвался рев. Женщины плакали, раздирая себе грудь ногтями и вырывая волосы; иные падали в обморок, остальные продолжали голосить, в исступлении глядя на руки, коснувшиеся священного предмета, и протягивая свои, дабы и на них осталась печать божественной благодати. Но рук было много, не всем удавалось коснуться саркофага, и люди оттесняли тех, кто уже причастился; тех, кто не желал уступать место, порою даже отпихивали или начинали бить, а потом по распростертым телам пробирались к заветной цели.
Людей было много, подходили всё новые, и монахи, стоявшие по обе стороны ангелов, отперли выходные двери, слева и справа. Поднимаясь по ступеням, люди выходили на улицу, уже не слыша священника, который под доносившиеся сверху печальные звуки органа читал у гроба заупокойные молитвы.
Одним из первых конных, показавшихся в то утро на площади, был Людовик Анжуйский. Рядом с ним пятеро стражников, впереди – экипаж епископа Кале, с охраной. Вслед за ними некоторое время спустя показались в сопровождении эскорта всадников другие высокопоставленные особы, вассалы французского короля: граф Вермандуа с семейством, супруги Артуа и Понтье, граф Фландрский и другие. Подождав, пока количество желающих попасть в склеп Святой Девы поубавилось, все они направились к собору. Людовик видел, что епископ смотрит на него, недоумевая, почему узник не идет за ними. Но тот не торопился. Казалось, он кого-то поджидал, с беспокойством поглядывая по сторонам. Нетрудно было догадаться, что он не тронется с места, пока не увидит того, с кем ему надлежало встретиться. Епископ, человек строгих нравов, отличавшийся, как и французский монарх, крайней подозрительностью, подошел к узнику.
– Ждете супругу?
Людовик порывисто обернулся:
– А что, собственно, вас удивляет, ваше преосвященство? Вам хорошо известны обстоятельства дела, в которые посвятил вас аббат Ла Гранж, получивший надлежащие указания от нашего короля.
Епископ поглядел в сторону одной из улиц, перевел взгляд на другую, третью. Всего их было семь.
– Кажется, ваша супруга запаздывает, – заметил прелат, человек с отвислыми щеками; под глазами у него синели круги. – Что-то случилось, вы не находите?
– Ничего не могло случиться, сейчас она прибудет, – ответил герцог, вглядываясь в глубину улиц.
– Но вы задерживаете меня, а между тем мне надлежит быть рядом с кардиналом.
Людовик бросил на епископа беглый взгляд.
– Никто вас не держит, ваше преосвященство, вы можете отправляться по своим делам.
– Однако я должен наблюдать за вами.
Принц резко обернулся:
– Наблюдать? За мной? Я дал вам слово, разве этого недостаточно?
– Это так, конечно, но… слово – вещь хрупкая, легко может разбиться.
– Мое не разобьется, я буду обращаться с ним осторожно.
– Вы обещаете мне? Вы клянетесь? – продолжал скулить епископ. – Поймите, что если вы нарушите слово, то я… а следом и вы… Это может плохо кончиться.
– Черт вас возьми, святой отец! – вспылил Людовик. – Или вы без ушей, или совсем уже без мозгов! Меня окружают пятеро ваших головорезов; полагаете, я справлюсь с ними, если мне придет охота убежать?
Епископ скептически оглядел свой вооруженный отряд, перевел взгляд на безоружного узника и наконец согласился: