Так рассудила Анна, всегда умевшая предвидеть ходы; не зря дофин совсем недавно столь лестно отозвался о ней. Посланцам, которые, сами о том не догадываясь, помогали ей положить на стол нужную карту, она сказала, милостиво улыбаясь при этом:
– Право, я испытываю известное затруднение. Как женщину, вы должны меня понять, господа. Вы просите меня удержать короля от бездумного шага, совершенно при этом не заботясь о том, какой удар это нанесет моему самолюбию. Ведь я была изгнана им, мы уже и думать перестали друг о друге, и вдруг такая разительная перемена… мое ничем не объяснимое желание. Выходит, мне, оскорбленной, надлежит идти на поклон к тому, кто меня оскорбил?
– Мадам, повторяем, король сам готов броситься к вашим ногам и униженно вымаливать прощение. В таких условиях вам очень легко будет возобновить ваши былые отношения, а затем, достигнув этого, выполнить нашу просьбу.
– Не нашу, а всей державы французской, – поспешил поправить наперсника бургундец. – Об этом просят вас, мадам, знатные люди королевства и его народ – ремесленники и кондитеры, хозяева и их работники, землепашцы и рыбаки. Сожалеем, что не прихватили с собой одного из служителей Божьих: он с неменьшим усердием просил бы вас о том же от лица Господа нашего, чей избранник готов покинуть королевство, оставив своих подданных сиротами.
«Смотри, как заговорили, – подумала Анна, – а ведь совсем недавно вместе с другими обвиняли своего благодетеля в глупости и бездарности. Боятся, что он оставит их одних – тогда дофин быстро выметет сор из избы. Но и мне, чего греха таить, совсем не улыбается ехать в Англию, где у пленника, без сомнений, и без того хватает любовниц. К тому же он может не отпустить меня из Тауэра, и тогда он умрет у меня на глазах. Этого только не хватало! Вместо того чтобы увенчать мою голову короной герцогини, дофин прикажет положить ее на плаху».
– Выходит, вы желаете мне добра? – прервала она нить своих размышлений. – Впрочем, почему мне? Нашей державе, как я поняла.
– Именно так, графиня.
– И король в самом деле готов забыть ту давнюю историю?
– Он ее уже забыл, мадам, и думает теперь только о вас.
Анна нарочито протяжно вздохнула, помедлив. Но короткая пауза была необходима: нельзя с ходу соглашаться, гости должны понять, как трудно ей сделать этот шаг. Однако и чересчур затягивать молчание не стоит. И она произнесла, прежде чем дать согласие:
– Мне остается еще выразить сомнение душевного плана. Столько лет прошло… Удастся ли мне вновь завладеть сердцем короля и отдать ему свое?.. Угасшие чувства могут не воскреснуть.
– Вам надо постараться разбудить их, графиня, если вы хотите вернуться ко двору, а не прозябать в своем замке.
– Но король вправе найти новую возлюбленную, и тогда он снова может прогнать меня. Второго такого удара мне уже не перенести.
– Успокойтесь: во-первых, у него уже не остается для этого времени, а во-вторых, Луиза де Куртене преподнесла королю такой урок, после которого он принял твердое решение не заводить фавориток.
– А как же я?
– О, мадам, вы – исключение, ибо у вас нет тех пороков, которые обнаружила в себе мадемуазель де Куртене; они, впрочем, присущи любой избраннице. Приходится сожалеть, что король пришел к таким выводам только сейчас.
Дальше тянуть было нельзя. Еще со времен замужества Анна де Монгарден твердо усвоила одну нехитрую истину: «Никогда не переигрывай, дабы не нанести вреда самой себе». И она ответила:
– Я принимаю ваши условия, господа, но не ручаюсь за успех, тем не менее постараюсь применить все силы. Видимо, к этому побуждает меня невольное затворничество… Ах, двор! Как-то он встретит изгнанницу?
– Вы не первая, мадам, кому в этом смысле улыбается фортуна. Бывает, что камешки выпадают из зубцов короны, но многие возвращаются на место. Не удавалось избегнуть этого даже королевам, если припомнить правление последнего Капетинга и первого Валуа.
– Сочтем не лишним заметить, мадам, – хитро улыбнулся напоследок Бюси, – что при дворе у вас сразу же появятся верные друзья в лице ваших покорных слуг, на которых вы всегда сможете рассчитывать.
– Не сомневаюсь, Бюси, – кивнув и поднимаясь, постаралась графиня скорее закончить разговор. – Вы можете возвращаться, господа. Завтра я отправлюсь вслед за вами: сами понимаете, мне необходимо собраться в дорогу, иными словами, быть во всеоружии. Вы, мужчины, воюете пушками и мечами, а мы, женщины, – нарядами, обаянием и красотой.
– Вполне справедливо, мадам. На этом позвольте нам откланяться.
И гости ушли. Анна не стала их задерживать, хотя прекрасно понимала, что засветло им в Париж не успеть, а значит, предстоит заночевать на постоялом дворе. Ей не хотелось оставлять их до утра: могла произойти нежелательная встреча с братом. А Бюси и Лоррис не посмели напрашиваться на ночлег: хозяйка не предложила им остаться, следовательно, на то имелись причины личного свойства, к примеру, у нее в доме был любовник. Разве это возбранялось отшельнице замка Пенвер?
– Ну, что скажешь? – с таким вопросом обратилась сестра к брату, когда гости вышли за зала.
– Браво, Анна, ты виртуозно сыграла свою роль. Если окажешься не у дел, смело можешь предложить свои услуги бродячим актерам.
– Я с трудом сдерживала ликование, ведь эти двое прямо-таки вытянули меня из болота; однако при этом увязли сами.
– Противник сам дал себя разбить. Теперь тебе незачем будет предпринимать долгое и утомительное путешествие в страну Вильгельма Завоевателя.
– Из которой я могла бы и не вернуться, Гастон.
– А дофину я скажу, чтобы понапрасну не заглядывался на тебя.
– Хотя бы на первое время.
Прежде чем расстаться, брат взял сестру за руки и долго смотрел ей в глаза. Она догадалась: сейчас будет сказано самое страшное. И услышала:
– Только не раскисай, девочка. Помни: Франции нужен король, и мы с тобой его нашли.
Анна улыбнулась и поцеловала брата в губы.
Урсула не скрывала своей радости: дочь снова вернулась. Надолго ли? Ведь она так к ней привыкла… Но вот что странно: Эльза пришла не одна. Человек, стоящий с ней рядом, конечно же, был Урсуле незнаком, но ей показалось, будто она давно уже знает его. Среднего роста, плечист, красив, на губах легкая приветливая улыбка. Она подошла к нему ближе, остановилась, долго смотрела в глаза, изучая. Она это умела. Человек с дурными намерениями сразу же вызывал в ней безотчетную тревогу, заставлял сдвигать брови, сторониться его; от него исходило зло; Резаная Шея чувствовала это на расстоянии и не раз говорила Эльзе: «Смотри на глаза, губы, слушай ушами и сердцем, они не обманут. Голос, движения, взгляд – все выдаст того, кто пришел не с добром». Теперь, глядя на спутника дочери, она пыталась понять, хорошо ли та усвоила ее науку. И вздохнула с облегчением, улыбнувшись: способной ученицей оказалась ее девочка. Этот, что перед ней, может быть, и не прост, зато правдив, честен, смел, с доброй и открытой душой. У тех, кто всего этого лишен, легко прочесть по лицу хитрость, лицемерие, готовность к предательству.
Только она так подумала, как спутник Эльзы склонился и поцеловал ей руку. Она была ошеломлена.
– Меня зовут Гастон де Ла Ривьер, – легко и просто представился гость.
– А я Резаная Шея, – ответила она, наблюдая за выражением его лица. – Слышал обо мне?
– От Эльзы.
– Это тот, который спас мне жизнь, матушка, – пояснила дочь, – помнишь, я рассказывала тебе.
– Я догадалась, – не сводя глаз с Гастона, промолвила Урсула и замолчала, медленно опустив голову.
Эльза забеспокоилась: неужели в душу матери закрались сомнения? Не может быть! Разве полюбила бы ее воспитанница низкую личность, мелкую душу? Разве не понимала она, каким должен быть тот, кому можно отдать свое сердце? И тут она поняла, что не ошиблась: Урсула подняла голову; в уголках глаз застыли слезы. Она постаралась убрать их, засуетившись у огня:
– Задумалась, старая… Как знала, сварила недавно суп; еще не успел остыть. А потом котлеты – те, что ты так любишь, дочка.
Эльза бросила выразительный взгляд на спутника:
– Их полюбит и наш гость. Они куриные, с чесноком, травами, яичным желтком и обваляны в муке.
– Черт побери! – рассмеялся Гастон. – Вот когда начинаешь верить в чудеса! Скажи мне кто-нибудь, что в лесной глуши, средь дубов и елей, в хижине отшельницы мне подадут такой обед – никогда бы не поверил!
Урсула улыбалась. Ей нравился этот человек, не умевший прятать своих чувств. Открытость – вот что выдавало добрый нрав и влекло к себе; угрюмое молчание, напротив, отталкивало, указывая на нелюдимость, дурные мысли.
Гастон ел, что называется, бурно, нисколько не стесняясь, словно всю жизнь прожил в этом доме и хозяйка была его родственницей. Это тоже понравилось Урсуле, ибо указывало на отсутствие подозрительности, говорило о полном доверии к тому, с кем сидел за одним столом и чей хлеб ел. Она с умилением глядела на двух сидящих перед ней людей, молодых, полных жизни, и думала, какая замечательная вышла бы пара. Что ж, может, так оно и выйдет, попробуй угадай, куда завлекут обоих извивы жизненного пути?
В то же время она терялась в догадках: что привело Эльзу вновь, да еще и не одну? Впрочем, понятно: этот рыцарь – ее провожатый, однако не случайный: друг с другом они на «ты». Стало быть, что-то есть уже между ними, связала какая-то невидимая нить. Уж не она ли и заставила Эльзу вернуться? Расспрашивать Урсула не стала, посчитав это за бестактность, чуть ли не за грубость. Дочь сама скажет, не сможет не сказать: без причины она не вернулась бы так скоро. Но подтолкнул к разговору об этом Гастон. Поев, он вытер губы, поблагодарил хозяйку и спросил:
– Смотрю я на вас, добрая женщина, и диву даюсь: ведь уже далеко не молоды, а бодры и даже веселы. В городе редко доживают до седых волос, а в ваши двери, похоже, старуха с косой на плече долго еще не постучится. Вы, наверное, даже не болеете. Как вам это удается?