Не передумал; этот день настал-таки: Жан II отправился в Англию. Сердце ее в предчувствии опасности точно провалилось. Теперь она осталась один на один с проклятой фавориткой, которая терпеливо будет поджидать своего повелителя. Но до той поры – какое коленце она выкинет? Ужели вновь посягнет на ее собственность? В таком случае за этим неизбежно последует нечто ужасное: над ней станут втихомолку посмеиваться, полетят скабрезные шуточки в ее адрес, а она вынуждена будет мириться с этим и мучиться своим незавидным положением, в которое поставит ее мерзкая соперница.
Она стала беспокойно спать, по ночам ее мучили кошмары; утром она вставала вся разбитая, срывала зло на первом же, кто попадался под руку. Она стала взбалмошной, капризной: то ей не нравилась прическа, и она швыряла в цирюльника тазиками и шляпками; то находила пересоленным куриный суп и выливала тарелку повару на голову; то вдруг ее начинали раздражать жонглеры или пение птиц. Словом, причуд хватало. Однако, следует признаться, к этому имелись основания. Взгляды, которыми обменивались фаворитка короля и регент, стали долгими и медовыми, встречи участились, беседы о пустяках необоснованно растягивались. Такова была тактика графини: нисколько не опасаясь возвращения короля, она день за днем, раз за разом стягивала войска к театру военных действий. Удар следовало нанести еще до того, как Жанна станет королевой; тогда той уже труднее будет разрушить окрепшую связь. Со своей стороны, Анна лишь посмеивалась, наблюдая за беспомощностью дофины, за ее бесплодными попытками помешать игре фаворитки, наконец замечая на лице супруги регента следы душевных терзаний в виде кругов вокруг глаз, тяжелых взглядов и постоянно сжатых бескровных губ. Все это не добавляло привлекательности, и Анна с чувством глубокого удовлетворения сравнивала свою неувядающую красоту с неприглядностью соперницы, как тень бродившей по коридорам дворца с насупленными бровями.
А Жанна Бурбонская строила один за другим планы мщения. Следует сказать к ее чести, что она не собиралась брать пример с Молпиады[37] или Агриппины[38]. Попробуй-ка тронь фаворитку! Король так мило с ней простился; того и гляди обрушит на голову свой гнев – и сама окажешься на месте изгнанной когда-то красавицы. Да еще и с детьми ей не везло. Двое уже умерли; третий, а ему скоро пять, – по мнению медиков, тоже не жилец. Поэтому характер мщения отличался все же гуманностью. В связи с этим она вспомнила про шутов. Высмеять любовницу короля, пустить по дворцу сплетни, порочащие графиню, – вот путь, вернее которого, пожалуй, не найти. Она недвусмысленно дала понять о своем замысле Гишару:
– Скажи, шут, какова, на твой взгляд, подстилка нашего повелителя? Я намерена испачкать ее грязью, вывалять в дерьме. Ты, конечно же, понимаешь меня? Твоими устами должен заговорить весь дворец!
Гишар, наклонив голову, принялся разглядывать ее высочество, словно впервые увидел. Потом усмехнулся:
– Подстилка хороша, если на ней мягко и она греет. Глупец тот, кто станет швыряться таким добром. Полагаешь, король окажется столь глуп?
– Дурак!
– А золото, сколько ни обливай грязью и дерьмом, так и останется золотом. Но вот если дерьмо размазать по грязи, то уже не отделить…
– Ты это к чему?
– Вопрос был задан, ответ неглубоко хранился.
– А ты, Тевенен? Сможешь ли, поэт, дать эпиграмму?
Тот тоже наклонил голову, но в другую сторону.
– Попробую, не боясь оскорбить ею ушей вашей милости, – изысканно раскланялся шут. – Предмет не нов, хоть ли́ца рангом выше. Так вот ответ:
Дерьмом испачкать золото легко,
Однако смыть нетрудно – было и ушло.
Но вонь останется на том, кому это на ум пришло,
Кого воздвигли высоко.
Двор не слепой, мадам; ища виновника в навете,
Тотчас поймет, откуда дует ветер.
– Убирайтесь оба! – крикнула супруга регента.
Шуты, глупо улыбаясь, отвешивая поклоны и позванивая бубенцами, убежали.
Тем временем регент, все чаще ловя на себе игривые взгляды бывшей любовницы, откровенно недоумевал, хотя и отвечал на них. Как легко она забыла прежний инцидент! А ведь супруга не слепая, видит лучше всех, глаз не сводит с соперницы. Того и гляди из них искры посыплются! Едва отец вернется, она снова побежит к нему – и вот он, новый скандал! Ах, Анна, как же она не понимает! Неужели так быстро забыла годы опалы? Похоже, что так. А тут еще Ла Ривьер:
– Как она тебе, Карл? По-моему, ничуть не изменилась, даже похорошела. Видишь, все вышло по-твоему, как хотел. Да ведь новому повелителю – самый красивый цветок!
– Гастон, перестань трещать. Во-первых, я еще не повелитель, и когда им стану – известно лишь Богу. А во-вторых, я не могу отвечать на ее взгляды, игру слов – просто не имею права. Отец снова отправит ее в изгнание, и тогда уж больше мне ее не увидеть. Каково будет ей претерпеть вновь былое унижение?
– Так ты, стало быть, не желаешь отвечать на ее чувства лишь ради нее самой? А мне казалось, ты испугался жены.
– Вздор! Но я, хоть и не тиран, ее вмешательства в свою жизнь не потерплю. Она всего лишь жена, но не подруга; женщина, но не любовница. Я не вижу в ней ума государственного деятеля, а без этого она – не более чем самка, которая должна знать свое место. И она еще посмела в свое время пожаловаться отцу! Другая на ее месте сочла бы за счастье быть женой наследника престола и не стала бы совать нос не в свое корыто. Что же до Анны… Я не знаю, Гастон. Я влюблен, как и несколько лет назад, но эта женщина, как бы тебе сказать… добыча моего отца, и я не имею права отнимать ее у него.
– А если бы не отец?.. – осторожно осведомился Гастон.
– Она стала бы моей!.. Как и тогда. Но поскольку это невозможно, то и говорить больше не о чем. А позвал я тебя вот зачем. Карл Наваррский что-то притих; не нравится мне это. Змея тоже тихо крадется к жертве, а затем делает стремительный бросок.
– Если ты о Бургундии, то я согласен: твой наваррский зять не успокоится на том, что потерпел поражение в Нормандии два года назад.
– Мой отец сделал ошибку. У Карла Наваррского больше прав на Бургундию, нежели у него. Его бабка, та самая Маргарита, что была задушена в тюрьме в связи с делом о Нельской башне, – старшая из дочерей герцога Роберта и Агнессы Французской, дочери Людовика Святого. Ее внук на этом основании должен забрать герцогство себе. Король отнял у него это право. Что же оставалось внуку?
– Так ты его оправдываешь?
– В какой-то мере. Но не потому, что он мой зять. В большинстве случаев родственные связи напоминают поводья в руках у кучера: какая рука потянет, туда лошадь и повернет. Но королем, и ты сам знаешь, руководили иные мотивы: зять алчен, отпусти повод – и он потребует себе полкоролевства. Этот Капетинг – настоящая египетская казнь! – повсюду сеет зерна дракона. Как и отец, я порицаю его за жадность. Но это, увы, не единственный его недостаток. Он заключил союз с англичанами против короны, и этого простить нельзя. Он понимает это не хуже нас с тобой, а потому мы остаемся врагами. Вот почему я сказал про змею.
– Проклятый наваррец! Сколько бед от него! Будто мало нам своих забот, так еще и с ним хлопот не оберешься.
Карл какое-то время молчал, завороженно глядя в пламя очага, лизавшее три толстых полена, потом заговорил тихо и неторопливо, точно раскрывая собеседнику некую тайну:
– Всему виной смерть последнего Капетинга. Добрая треть знати королевства все еще ставит под сомнение законность правления Филиппа Валуа и его сына. Выражаясь проще, она недовольна. Власть потеряла всякое доверие у дворянства после нелепого поражения при Креси и потери Кале, после гибели нашего флота у Слейса, вследствие обесценивания денег. Вот откуда ропот. И во главе тех, кто выступает с оружием в руках против королевской власти, встал Карл Наваррский, старший представитель рода Капетингов.
– Чего же они хотят?
– Смены власти. И у моего зятя немало сторонников: графы Овернский и Булонский, их родственники в Шампани, города Фландрии, Гиени и Гаскони. У него есть друзья даже в университете, Генеральных штатах и среди родственников Робера д’Артуа, предавшего Францию из-за бургундского наследства. Вот потому и не следовало отцу озлоблять против себя Карла Наваррского, а он порубил головы его друзьям, а самого бросил в тюрьму. Ко всему этому добавилась Бургундия. Понимаешь теперь, какого врага мы имеем в лице моего зятя и его сторонников? Битва эта будет продолжаться еще не один год и унесет не одну тысячу жизней. Трон Валуа шаток, Гастон, и, если мы не одержим победу, он рухнет; это будет означать конец новой династии и возвращение старой. Последствия этого предугадать нетрудно: Эдуард Третий сядет на трон французских королей, а Карлу Наваррскому достанутся заветная Бургундия, города Нормандии, Эврё, Ангулем и другие земли – наследство бабки и матери. Но это в одном случае. В другом – он сам сядет на трон, отдав англичанину, как бывшему союзнику, все то, что ему самому не принадлежит. В первом случае Франция перестанет существовать; во втором – от нее останутся жалкие крохи. Теперь тебе понятно, Гастон, что перемирие нужно для того, чтобы в это время устранить опасность со стороны Наварры. Сделав это, мы начнем возрождать державу и, главное, поднимать престиж королевской власти; нынче он, увы, невысок.
– Полагаешь, значит, зять готовит удар?
– Медведь не потерпит, чтобы на его территорию вторгся другой медведь. Но зверь действует один, исход дела решает честный поединок, а здесь мы имеем дело с Ганелоном, который в угоду личным интересам продаст Францию тому, кто протянет ему руку помощи. Прежде всего это Черный принц, который сидит в Гиени. Но тот не станет ввязываться в войну, соблюдая условия договора в Бретиньи, и все же он окажет помощь Наваррскому. В чем она будет заключаться, как думаешь?