– Даст ему солдат? – не подумав, предположил Гастон.
– Ни одного. Он просто позволит пройти войскам Карла Наваррского через Гасконь и Гиень, словом, через Аквитанию. Вот что следует иметь в виду и к чему надо быть готовым.
– Однако это всего лишь твои догадки, Карл. Ведь нынче мир…
– С Англией, но не с Наваррой. Но ты, помнится, говорил о каком-то капитане[39] наемников, которые помогают Карлу Блуаскому в борьбе против Монфора.
– Его зовут Дюгеклен; он на нашей стороне и готов служить королю Франции. Да ведь я говорил уже.
– Помню; несколько сот рутьеров под его началом…
– Может быть, даже больше. Их там пропасть; чем еще им заниматься, если не воевать?
– Мне нужен будет этот человек, Гастон. Границы Нормандии оголены, их некому защищать. Часть войска Карла Наваррского может вторгнуться с севера, а другая подойдет с юга. Понимаешь, какая угроза Парижу? А потому ты снова отправишься в Бретань, найдешь там этого Дюгеклена и передашь ему мой приказ: занять подступы к Нормандии с моря. Возьмешь с собой де Вьенна и сотню солдат.
Они прошли к столу, и регент склонился над картой. Помолчав, продолжил:
– Пусть этот капитан организует дозор на побережье Нормандии – вот здесь. Как только появится флотилия – немедленно выслать ко мне гонца и отходить к Парижу. Это будут войска Карла Наваррского, другим там делать нечего. Навстречу Дюгеклену я вышлю войско. Врага надо встречать в низовьях Сены, а не у стен столицы. А наемникам скажи, что регент не постоит за вознаграждением.
– Откуда же деньги, Карл? В казне – как на кладбище.
– Ты забываешь о выкупе. Уже немалая сумма собрана; этими золотыми экю мы и расплатимся с рутьерами.
– А как же отец?
– Никто не заставлял его сдаваться в плен! – неожиданно вспылил Карл. – Вот и пусть теперь пожинает плоды собственной глупости.
– Боюсь, этак он забудет родной язык.
– А он ему и не нужен; в Лондоне у него хватает развлечений, Эдуард не дает скучать своему царственному пленнику. Еще год-другой пойдет только на пользу его королевству; за это время мы должны навести здесь порядок.
– Я понял, Карл. Когда выезжать?
– Завтра же. А сейчас идем, я познакомлю тебя с сестрой.
– С Марией? Но мы знакомы.
– Ты видел то, что видят все, но не познал глубины ее души. Тебе нужна дама сердца, Гастон, пусть же ею станет принцесса. Она молода, ей скоро двадцать, брак ее, сам знаешь, оказался неудачным. Она скучает. Словом, ей нужен друг.
– И ты остановил свой выбор на мне?
– Тебя это чем-то не устраивает?
– Но у меня есть дама сердца.
– Подумаешь, будет еще одна: дочь короля! Кстати, а кто та?
Гастон поведал регенту об Эльзе, ни словом не обмолвившись, конечно же, о том, какую роль сыграла она в судьбе короля.
– И она что же, все еще в замке?
– Ей неплохо удается воспитывать детишек Анны. Их бывшая наставница недавно умерла.
– Любопытный экземпляр эта твоя пастушка, Гастон. Не позвать ли ее ко двору? Какая-то хворь точит меня изнутри с самого детства.
– Она из простонародья, Карл. Горожанка.
– Герцогинь и графинь и без того полон двор. Но идем же.
И они направились по коридору в сторону женской половины дворца. Пока они идут, у нас есть время, чтобы немного поговорить о сыне Жана II.
Карл V был вторым ребенком короля Жана и Бонны Люксембургской. Недавно ему исполнилось двадцать шесть. Детство он провел при дворе вместе с другими детьми из знатных семейств. С самого рождения его отличали худоба, бледность. В отрочестве он серьезно заболел. Следствием неверного лечения или самого недуга явилась больная правая рука – такой она и осталась до конца жизни; он не мог поднять ею ничего тяжелого, не говоря уже о мече. Поэтому ли или по другой причине, но он никогда не участвовал ни в сражениях, ни в турнирах, предпочитая этому общество ученых, философов и, конечно же, книги. У него была огромная библиотека, и он любил часами, а то и днями проводить там время, читая труды Геродота, Саллюстия, Апулея и других, при этом вовсе не брезгуя рыцарскими поэмами и романами. Свое сокровище, как он называл эти фолианты, он хранил в Лувре и довольно часто пропадал там, беседуя в тиши Луврской башни с астрономами, поэтами, художниками, архитекторами (как раз то, чего избегал его отец). Столь же привлекали его произведения искусства: изящные ковры, статуэтки, предметы мебели. Он питал слабость к роскоши – атрибуту царской власти, – но ни в одном из своих обожаемых «уголков девяти муз», как он называл кабинеты, не висело на стенах оружие. Что поделаешь, он не любил войну и все, что с ней связано. Это был король-поэт, мечтатель, но не король-воин; воевали другие, его полководцы. Сам о себе он говорил: «Королем я стал по недоразумению. Меня звал к себе Аристотель, но утащило королевство». Зато он, компенсируя отсутствие рыцарского духа, обладал, в отличие от отца и деда, недюжинным умом, умел хитрить, притворяться, находить компромисс. Что до набожности, то в этом он брал пример с Людовика Святого, и народ, сравнивая эти два правления, называл их благословенными.
Таков был этот человек, и люди, уставшие от войн и разорения, видя, что он не собирается продолжать войну, уже называли регента мудрым правителем, веря, что отныне он не даст их в обиду.
…Но вот они пришли. Покои сестры Карла поражали роскошью: на полах восточные ковры и резная мебель красного и эбенового дерева, стены увешаны драпировками с богатой вышивкой, выполненной шелком и золотым бисером и изображающей звездное небо и эпизоды из крестовых походов. На окнах желтые и розовые шторы, охваченные внизу ремешками. На столиках перламутровые шкатулки с инкрустациями. Рядом с камином дрессуар с навесом, на его полках золотая и серебряная посуда, на самой верхней – медный кувшин с вином.
Такова, в двух словах, обстановка. Сестра была такая же худая, как и брат, но выглядела оживленнее, да и бледности у нее не замечалось. Понятно, что она, в отличие от Карла, не жаловалась на здоровье. Бросалось в глаза не только это: длинный прямой нос у брата, и короткий, вздернутый – у сестры; да и ростом она на треть фута выше. Еще, пожалуй, глаза: они у нее большие, спокойные – прямо волоокая красавица перед нами; у Карла они всегда чуть сощурены и взгляд неизменно пытлив.
Выслушав брата, принцесса выразила удивление:
– Разве я не знакома с Ла Ривьером?
– Вам приходилось беседовать по душам? – возразил Карл. – Ты не смотри, что Гастон простой рыцарь, ему не чужда любовь к искусству и литературе. Он может даже поспорить. Недавно он читал… Чем ты хвастал, Гастон? Кажется, это был «Парцифаль», где Эшенбах утверждает, что Грааль – волшебный камень, выпавший из короны сатаны, когда Бог низринул его с небес. Вообрази, Мария прочла «Роман о Граале» Роберта де Борона, где говорится о том, что Грааль – чаша Христа.
– Ну да, – передернула плечиками принцесса, – как же может быть иначе? Борон пришел к убеждению, что Грааль – чаша, из которой Христос пил на Тайной вечере; в нее же была собрана кровь Спасителя, когда Его распяли на кресте. А у вас что же, мессир рыцарь, другое мнение?
– Мне говорили, что этим большим изумрудом владели катары, и они вынесли его из замка Монсегюр как раз за день до его падения. Где сейчас этот камень, не известно никому.
– Представьте, я слышала об этом, – бурно ополчилась на будущего оппонента Мария, – и готова поспорить, что это совсем не так.
– Со своей стороны и я готов утверждать, принцесса, что Роберт де Борон погрешил против истины.
– Ах, вот оно что! Тогда присядем, рыцарь, и выслушаем друг друга по этому поводу.
– Я думаю, мои дорогие, – с улыбкой подал голос Карл, – что такое знакомство не породит взаимную вражду, а явится стимулом к тесному сближению тех, кого я всегда желаю видеть в числе своих лучших друзей. С тем я и покидаю вас.
И, все так же улыбаясь, дофин повернулся и ушел.
Глава 2Как обратить врага в друга
Как-то в первой декаде марта, в середине Великого поста, регент устроил бал с целью придать блеск королевской власти, что являлось атрибутом величия монархии. Большой зал дворца в Сите освещали сотни свечей в двух огромных люстрах; кроме того, на стенах через каждые семь-восемь футов висели изогнутые канделябры. Окна закрывали портьеры из зеленого бархата, перехваченные внизу серебристыми поясками. В воздухе витал упоительный запах арабских благовоний, душистых трав и цветов из оранжереи, которыми кое-где был усыпан пол из разноцветных деревянных плит. Регент с супругой пригласили всю местную знать из соседних земель и городов: графов, герцогов, баронов, сеньоров – всех с женами или теми, кто их замещал.
Дамы блистали кипрскими шелками, ожерельями из жемчуга и самоцветов. В основном, согласно моде, они были одеты в разноцветные длинные, суженные в лифе и поясе платья со шлейфами и короткими узкими рукавами; от этих рукавов тянулись чуть ли не до щиколоток полосы ткани. У одних дам волосы высоко подвязаны, чтобы показать шею и затылок; у других они заплетены в косы и плотно лежат вокруг головы у щек; у третьих поверх кос колпаки и чепцы с вуалью и завитыми оборками. Мужчины – в разноцветных туниках, перехваченных в талии сверкающими поясами, и в ярких суконных, обшитых зубчиками, кафтанах до середины бедер. Кафтаны эти, с набитыми ватой и вышитыми оплечьями, иногда простеганы. На ногах – согласно моде и постановлению Филиппа Красивого – пулены длиной до двух футов («Чем длиннее, тем знатнее», – говорили в то время).
Танцевали котильон и павану, их особенно любил регент. Кто не танцевал, – а всем не хватало места и они ждали своей очереди, – стояли парами и кучками по всей длине зала.
Одна из таких групп жалась к окнам. Должно быть, отсюда, из-за портьер, трем дамам удобно было вести скрытые наблюдения, что выглядело бы не совсем прилично, окажись они на открытом месте. Среди этих дам сестра регента. Обмахиваясь веером, как и ее собеседницы, она пытливо вглядывалась в лица дам и кавалеров, что стояли по другую сторону шествующих по центру зала танцующих пар. Без сомнения, она кого-то искала, но никак не могла най